3

Вот выходит в зал девка простая да под княжну ряженая, глазки в пол опустила, плывёт павушкой, не колышется. Глядит на неё князь Владимир, не налюбуется, а батюшка мой ему знай всё вина жаркие да сладкие в чарку подливает.

– Подь ко мне, моя девонька, подь ко мне, моя голубушка, – ласково князь её привечает, к себе подзывает.

Идёт к нему девка, встаёт рядом с ним, глаз не поднимает, вздохнуть не решается.

– Что же ты, никак меня боишься? – молвит тут князь Владимир со смехом. – Да не серый волк я, не съем я тебя, красная ягодка, – берёт её за личико белое, всё мукой густой обсыпанное, да заглядывает ей в глазки от страха прикрытые.

А мой батюшка ему чарку за чаркой хмельную подливает, да знай всё приговаривает:

– Выпей, мой гость дорогой, винагорячего! Разбавь свою кровушку буйную!

Берёт девка ту чарку златую и подносит её князю Владимиру, пьёт он её до дна, всё пьянее и пьянее становится. Бросает её об оземь и алые уста свекольные девы поцелуем медовым запечатывает.

Целует её долго, сладко, оторваться не может, а сам всё тело её мнёт, как тесто сдобное пышное. Пир горой вовсю идёт, уже вся дружина князя гуляет громко: нагнал к ним мой батюшка девиц младых да дерзких целый терем, пир полным ходом гремит.

Дёны с себя сарафаны скидывают, на молодцев добрых верхом садятся, да скачут на них вовсю, как на жеребцах лихих. Свальный грех уже идёт вкруг без разбору: один молодец девицу в уста лобзает, перси её обнажает, да титки её мнёт, а второй уже её калитку сзади отворяет, да своего конька-горбунька алого ей во двор под уздечку заводит, да скачки дикие на ней устраивает.

Другие девки, что побойчее, хуи молодцев из портков достают, да целуют их татарскими поцелуями жаркими, морок на воинов наводят. Лягви свои пред ними отворяют, да молодцев полакомиться приглашают. Вот они ебут девонек в их хотелки сладкие, целует их в губки похотливые, запивают всё вином хмельным заморским.

Я сквозь щель в подполе подглядываю за непотребством тем великим, и страх все мои члены сковывает. Чую я, не сберечь мне мою честь девичью для моего Родмира, соколика ясного. Чую я, найдут меня псы похотливые и оголтелые.

А князь Владимир меж тем девку княжной ряженую лобзает, мнёт, да под подол ей заглядывает. Голова у него чугунная да хмельная: что горшок глиняный пред ним поставь, и тот выебет, как деву красную…

А дворовая девка подменная его под белы ручки берёт, да шепчет ему жарко на ушко:

– Негоже, моя светлый князь, при всех нам с тобой любиться. Отведу я тебя в покои твои царские, уложу на перины пуховые, сниму с тебя кольчугу тяжёлую… – молвит так сладко-пресладко, а сама его ведёт в спаленку, как ей мой батюшка и велел.

Заводит его в покои княжеские, да тушит все свечи яркие: темень там, хоть глаз выколи.

– Погоди-ка, любушка, ты почто свет затушила? – молвит пьяный князь ей грозно. – Желаю на твою красу ещё полюбоваться-насмотреться.

А девка знай ему нашёптывает:

– Князь мой светлый, не обессудь! Девица я нецелованная и непорочная. Не смогу стерпеть я сраму такого, коли ты меня нагой увидишь. Коли хочешь меня – еби в темноте, от меня не убудет! А когда солнышко взойдёт – ещё налюбуешься на меня, насмотришься.

Молвит так девица хитрая, а сама знай с князя одежду сама снимает, да на постельку широкую его укладывает. Сама с себя одежды богатые скидывает, да рядом ложится, ножки раздвигает, как лягушонка в болоте.

Князь тяжёлый да хмельной на служанку забирается, да хуем своим в неё тычет, найти вход не может. А у девки той – пузырь овечий с кровью куриной в дырку засунут, вот своим штыком Владимир её хотелку протыкает, пузырь лопается, кровища хлещет, девка визжит, как свинья резаная, а князь, хоть и пьян, чует подвох великий.

– Как же так?! – молвит он грозно. – Коли дева ты чистая и непорочная, отчего же дырка у тебя, что с твоё решето? На край встань – и ногой болтай! Позвать сюда князя Святослава! – кричит на всю опочивальню. – Чую я, поблядушку он мне подсунул заместо княжны-дочери своей!

И вот его дружина прибегает, батюшку моего крутят да под белы ручки к князю на суд ведут…

4

Зыркнул князь Владимир грозно из-под век своих тяжёлых на батюшку моего, а сам такую речь ведёт:

– Что же ты, Святослав, удумал? Тухлым пиром меня угощать? Лежалым товаром меня потчевать?! Ты почто под меня девку грязную подложил?! Девку грязную и ненасытную? Али мыслил ты, что не узнаю я, что и так сгодится?! Мне, великому князю русскому?!

Понял батюшка мой, что не сумел он меня сберечь, повесил голову буйную себе на грудь, ответ такой даёт:

– Я ли тебе не поил, не кормил, князь мой светлый? Угощал хлебами лучшими, потчевал дичью свежей? На пуховую постель укладывал. Не отними ты у меня самое дорогое, что есть у меня – мою дщерь любимую! Забирай всё, что видишь: серебро, злато, меха и всю рухлядь, только позволь моей Рогнедушке оставаться в доме отчем. Ждать её суженого любимого, за которого она сосватана.

– Ах вот ты как заговорил! Смерд поганый, а не друг ты мне! – рассерчал пуще прежнего князь Владимир. – Не тебе решать, за кого дочь твоя пойдёт! Не тебе решать, кто землю твою вспашет! Вели Рогнеду сюда вести! – зло кричит на весь терем царский, громом глас его несётся по покоям княжеским…

Только я, как услыхала, что деется, сразу из подпола на двор выскочила, да в тёмный лес побежала, подальше от князя ненавистного…

Бегу, я ног под собой не чуя, во мхи мягкие проваливаюсь, через кочки перескакиваю, болота топкие перепрыгиваю…

Только слышу я позади себя громкий лай: то псы княжеские по моему следу бегут, всё ближе и ближе ко мне, вот уже дыхание их смрадное мне в затылок доносится…

Вдруг вижу я пред собой дуб высокий: хватаюсь за ветки крепкие, да залазаю на него, как белка юркая. Сижу, притаившись, дышать боюсь, а подо мною дружинники князя рыщут, со злости бесятся.

Вдруг чую я, будто грудь мне что-то, как уголь жжёт, достаю я из-за пазухи лубок с ликом моего Родмира, только вижу я, что померк он, словно стёрся от дряхлости, а из глазонек его ясных будто кровавые слёзы льются. Чует мой суженый, что грозит мне доля страшная и опасность великая!

– Родмирушка мой дорогой, помоги мне в трудный час, – заклинаю я его так, умоляю, будто он сейчас придёт ко мне из земель своих далёких, прилетит на крыльях своих соколиных…

Только слышу я вдруг шипение да шуршание в ветвях густых, глядь – а из листьев дубовых змей зелёный ползёт ко мне.

Сижу я, не шелохнувшись, обмерев от страха, что делать мне, не ведаю: закричу, прогоню – поймают меня псы поганые, а останусь тута сидеть – укусит меня змей свои жалом ядовитым… Только змей вдруг молвит человечьим голосом:

– Не бойся, Рогнеда, приполз я от твоего суженого. Просил он помочь тебе, коли пожелаешь того. Прослышал он про твою беду великую, велел своему голубю верному лететь на всех крыльях в твою сторонушку, просить всех братьев его лесных о твоём спасении. Услыхал я его мольбу, приполз к тебе со своей подмогою. Смогу я сгубить князя Владимира тебе ненавистного, коли доверишься ты мне, ягодка сладкая…

Шипит так, а сам своим язычком двойным мои ножки трогает, будто лизнуть хочет.

– Как же ты поможешь мне, змей лесной? – спрашиваю я.

– А ты доверься мне. Раздвинь ножки свои белые, заползу я в лоно твоё девичье, как в норку узкую. Спрячусь там, до поры до времени. Вот поведут тебя к князю Владимиру в опочивальню, достанет уд он свой тугой молодецкий, да натянет тетиву, чтобы стрелу пустить в твоё срамное место, только вонзит в тебя своё жало ненасытное, я его и укушу за самый оселок! – молвит так змей-искуситель, а глаза его, как два рубина драгоценных сверкают.

Гляжу я на лик своего Родмира, а он всё слабее и слабее становится, вот-вот совсем пропадёт… Сердечко кровью моё обливается, что не увижу я своего любимого, не смогу сохранить для него свою верность девичью! Помню я, учила меня матушка не верить змеям искусителям, да нет у меня выбора никакого. Что огонь, что полымя.

– А коли я тебя не послушаю, не доверюсь я тебе? – спрашиваю я змея хитрого, только хвостиком он махнул да отвечает:

– А тогда я укушу тебя, моя девонька красная, погублю навек, моя ягодка сладкая…

А лай все громче, голоса слышны грозные: вот-вот меня найдут… Что же, делать нечего: раздвигаю я ножки свои белые, подползает змей зелёный к моему лобку, своими язычками его лижет, будто пробует: вкусно ли?

Обвивает меня кольцами тугими, заползает на моё тело лилейное, к сосцам моим малинкам присасывается, будто молочко из груди тянет… Сладко мне и жарко от ласк змеиных, да держусь я крепко за ветки толстые, чтобы не свалиться с дуба высокого.

Тянет, тянет соки из меня змей хитрый, хвостиком своим меня по животу ласкает, с моей щёлкой девичьей играет. Вот уже дышать мне тяжко от жара невыносимого, а змей знай по мне ползает, да о кожу мою трётся.

Вот он подползает к моим губам сахарным, вонзает своё жало раздвоенное мне в уста, впрыскивает свой яд сладкий колдовской мне в душу. Тяжело мне и томно, будто опоили меня вином заморским крепким, голова чугунная, руки-ноги болтаются без воли, меня не слушаются, что плети, пока змей-искуситель моим телом насыщается да играется.

Вот подползает он к моим вратам девичьим, да суёт туда свою головку изумрудную. Глубже, глубже в меня вонзается, пока весь не пропадает. Чую я, как клубками тугими он во мне сворачивается, ползает да места себе ищет, сладко мне и дивно, будто в пуховых перинках лежу. Сколько годков я жила, а такого не ведала, будто в сад дивный райский попала.

Конец ознакомительного фрагмента.