3
Юность на земле В.К. Арсеньева

В 1969 г., когда самолет подлетал к Хабаровску, я ожидал увидеть город посредине девственной тайги, ради которой, собственно, мы и летели на Дальний Восток. Однако когда самолет заходил на посадку, я увидел массу распаханных земель, дома, дороги… Я завопил со всей силой юного максимализма: «Куда меня привезли? Где тайга, о которой я столько читал у Арсеньева?! Вернемся обратно, нас обманули!». Меня не утешил даже величественный вид одной из красивейших рек – Амура. Скандал продолжался и в аэропорту, пока встречавшие меня товарищи моей мамы не убедили меня, что самолет залетал «не с той стороны и тайга все же есть, и тигры в ней бродят»…

Хабаровский Комплексный НИИ, где работала моя мама, был сосредоточением массы интересных людей – биологов, экологов, геологов и т. п. В то время возглавлял институт академик А.С. Хоментовский, долговязый как удочка, с абсолютно лысой, как яйцо, головой, пользующийся бешеной популярностью у дам за свой экзотический вид и старомодную галантность. Потом ХабКНИИ возглавляли не менее известные люди – академик Ю.А. Косыгин (которого во время его первого появления в институте бабушки вахтерши приняли за однофамильца бывшего премьер-министра), Б.Н. Воронов, о котором речь впереди…

Впервые я попал в тайгу, когда после 9-го класса мама взяла меня в Большехехцирский заповедник. Наша база была недалеко от того места, где, по слухам, погиб проводник В.К. Арсеньева – Дерсу Узала, о котором так тепло он писал и о котором снял фильм замечательный кинорежиссер Акира Куросава. От этой экспедиции осталось несколько воспоминаний: чавкающий под сапогами мох болота, комары и клещи, которые почему-то гораздо больше полюбили мою маму, чем меня. Накомарники – сетки, которые надевались на голову, чтобы спастись от кровососущих, алчущих насекомых, при изнуряющей жаре мешали дышать, так называемые «энцефалитки», куртки из плотной ткани, пропитывались потом. В заповедник вела дорога, по которой, видимо, возили радиоактивные отходы, так как машины со знаком радиоактивности сновали мимо шлагбаума с таким же знаком. И никто не спрашивал об этом – не принято: государство и компартия знают, что делают! В соседней деревне с милым названием Чирки я подружился с сельской белокурой девочкой, которая мне очень понравилась. Ей, видимо, я тоже нравился, но она строго мне говорила, когда я к ней приближался ближе, чем на полметра: «Отскечь от меня…». Гораздо более свободные нравы исповедовала ее подружка с редким именем Акулина. Она гуляла с солдатами местного гарнизона, которые, неблагодарные, написали на остановке автобуса: «Акулина – вшивый бок, титек нет, один пупок»… Романтики, которой я ожидал после книг Арсеньева, я там не встретил, зверья практически не видел… Попал я в этот заповедник еще пару раз много позже, лет через 30, когда уже работал во Всемирном фонде дикой природы (World Wildlife Fund или Worldwide Fund for Nature – WWF).

В следующую экспедицию я поехал с геологами, когда провалился при первом поступлении в Дальневосточный университет (ДВГУ) во Владивостоке. Мама пристроила меня рабочим в Дальневосточное геологоуправление, в музей минералов. Там я тихо перетаскивал друзы и куски минералов (особенно меня впечатлил гигантский черный кристалл мориона размером с человеческую голову). Остались в памяти беседы «за жизнь» с отставным главным геологом управления, Львом Борисовичем Кривицким. Это был человек с лицом и седой гривой льва, чем полностью оправдывал свое имя! Он, помню, сильно расстраивался, что его дочь вышла замуж и поменяла фамилию на «мужнину» – Глушаков, тем более, что она родила сына и назвала его Ярослав. Лев Борисович ворчал:

«Ну ладно, был бы он Ярослав Кривицкий, или Ярослав Мудрый, а если на всю жизнь он так и останется “глушаковым”?».

Здесь я увидел объявление о том, что производится набор в Египет маршрутных рабочих для нефтедобычи, и решил ринуться на дальнейшие поиски романтики. Если бы мама запретила мне это – я бы непременно поехал! Но она мудро предложила мне подумать, сказала, что прежде нужно выучиться, а потом весь мир будет открыт. И я решил сделать еще одну попытку и в 1971 году поступил на биолого-почвенный факультет ДВГУ^[18].

На первом курсе я поехал по старой памяти «в поля» с геологической экспедицией, искать старые русла Амура. Руководил экспедицией однорукий геолог В.Н. Сохин. С ним было несколько студентов Комсомольского-на-Амуре пединститута и один – из МГУ, по имени Давид, с курчавой бородой (которому Сохин отказался в конце практики дать характеристику за антисоветские высказывания). Группа ребят из Комсомольска включала в себя молодых супругов Гловацких, поэта Александра Горбунова, (который у костра читал нам свои стихи, пел песни под гитару) и еще одну девушку.

Наш руководитель запомнился тем, что все делал одной рукой гораздо лучше нас, двуруких – стрелял, ставил палатку, рубил дрова и т. п. Мы копали ямы, так называемые шурфы, бурили ручным буром землю. Для лучшего заглубления в землю сажали одну из наших девушек на ручку бура, в то время как парни, как лошади в забое, ходили по кругу, вращая бур. По очереди мы дежурили в лагере, готовя пищу, что было легче, но несравненно более ответственно, поскольку с маршрута ребята возвращались голодные как волки. Кроме того, нужно было по очереди охранять лагерь: по реке шныряли подозрительные лодки – приближался ход лосося! На этот случай у меня была старая винтовка. Со мной дежурила девушка, с которой, грешен, мы целовались как сумасшедшие – между приготовлением наших кулинарных изысков в виде рожек с тушенкой и салата из похожего на дикий чеснок растения – черемши. Эти приятные занятия были прерваны появлением лодки с несколькими небритыми мужиками в наколках, возглавляемыми подвыпившим милиционером. Они сказали, что ловят браконьеров, хотят проверить наши документы. Я ответил, что браконьеров в соседних протоках видимо-невидимо, сетки стоят везде, по главному руслу лодки идут «сплавом»! Милиционер рассердился, потребовал разрешение на имеющуюся у нас «мелкашку», которую тут же с удовольствием конфисковал, так как документы на оружие были у Сохина. Вечером наш начальник сообщил по рации «куда следует», что наши секретные карты и материалы остались без надлежащей охраны, и в тот же вечер местный участковый и рыбинспектор-браконьер, протрезвев, привезли винтовку и извинились.

Вернувшись в Хабаровск, я стал готовиться для поступления на биологический факультет Дальневосточного госуниверситета, И весной 1971 года наконец-то поступил и переехал во Владивосток, поселившись в общежитии. Там мне пришлось столкнуться с неким подобием «дедовщины», когда старшекурсники показывали нам, желторотым абитуриентам, «кто в доме хозяин» в общежитии, а мы яростно отстаивали свои права. Результатом стала моя разбитая губа, так что вместо слова «шесть» я говорил некоторое время «шешть» на первых зачетах. Жизнь в общежитии – это отдельная тема, с танцами в темноте, поцелуями по углам, готовкой дежурного блюда – рожек с добавлением банки тушенки или окуня-терпуга, любовью на столе для глажения, сборами на свидание одного из «сокамерников» всем миром – рубашка от одного, брюки от другого. «Романтика», которая может сравниться только с последующими поездками «на картошку» в колхоз! Во время «абитуры» я познакомился с тремя ребятами из Комсомольска-на- Амуре, с которыми я сдружился на всю оставшуюся жизнь: Юрой Заславским, Петром Шеенко, которые, как и я, поступали на биофак, и Борисом Пундаловым, будущим математиком. Последний, увы, погиб в автокатастрофе в 90-е годы, а с Юрой и Петром мы по-прежнему на связи. Люди они интеллигентные, но проживание в таком городе, как Комсомольск, – гнезде организованной преступности на Дальнем Востоке, наложило на них свой отпечаток. Так, например, когда мы с ними пришли в ближайший гастроном за «дежурным набором» в виде консервов (или китового мяса) и макарошек, нас – трех очкариков зацепила местная шпана – человек пять. Пока я раздумывал, как быть, Юра осмотрел окрестности, подобрал с земли кусок арматуры, и деловито спросил: «Ну что, ввяжемся в инцидент?»… Вообще, привычка обижать очкариков не всегда проходит без последствий. Как-то несколько позже, когда я начал заниматься каратэ, мы с моим тренером Володей Жлобинским шли с тренировки, беседуя о чем-то возвышенном. И Володя, замешкавшись на трамвайных путях, помешал проезду водителя такси. Последний, высунувшись из машины, заорал: «Ну, куда ты на хрен прешься, четырехглазый?». Обладая, в отличие от меня, прекрасной «растяжкой», мой тренер аккуратно боковым ударом ногой (маваси-гири) «приложился» к торчащей из окна такси голове. Раздался звук, похожий на пощечину, – и голова таксиста мгновенно исчезла, мы увидели красные стоп-фонари машины уже далеко впереди! Вся наша «четырехглазая» компания – Юра, Петя, я и Борис поступили в ДВГУ, продолжали дружить во время и после учебы, были что-то типа побратимов. И хорошо знали привычки и особенности друг друга. Так, Петр обладал удивительной способностью «влипать» во всякие неприятности. И когда мы решили в шторм покупаться на море, мы предложили ему подождать нас на берегу. На что он покорно согласился, залез на высокую скалу для наблюдения за нами. Барахтаясь в волнах, мы не сразу заметили, что его на скале нет! Вынырнув из-под очередного «девятого вала», я увидел, что его смыло подошедшей волной и мутузит о камни! От судьбы не уйдешь, но, слава богу, обошлось без серьезных травм – только синяки и порезы… Зато мои занятия каратэ привели к тому, что я, отжимаясь на одной руке от пола, заработал грыжу, которую потом пришлось оперировать в краевой больнице. Оперировал меня недавно вернувшийся из Анголы военный хирург, с которым мы пикировались постоянно. Начитавшись про эти операции, я просил его не забыть сделать мне «дупликатуру» – сложить ткань так, чтобы грыжа больше не вылезла. На что он задумчиво сказал: «Грамотный пациент пошел, зарезать тебя, что ли»? А когда после операции неопытная сестра снимала у меня швы дрожащими руками – он ей сказал: «Ну что ты трясешься? Ну, пациент пострадает – бог с ним, но ты же сама можешь порезаться…». Так что – скучно не было!

Моя следующая экспедиция состоялась через год – в Амурскую область, в районы, прославленные постепенно забываемым сейчас писателем Григорием Федосеевым (так же как и совершенно замечательные Олег Куваев и Виктор Конецкий, о которых я упоминал). Романы Федосеева – «Смерть меня подождет», «Злой дух Ямбуя» и другие его книги живописали картографические экспедиции, суровую природу Джуджурского хребта, мелких рек – притоков Зеи, поселок Бомнак (в местах, затопленных позже Зейской ГЭС). При этом, следуя традиции, заложенной В.К. Арсеньевым, он брал в проводники эвенка Улукиткана, такого же мудрого, как знаменитый, благодаря книгам Арсеньева и фильму Акиры Куросавы, удэгеец Дерсу Узала. Наша экспедиция должна была оценить потенциальный вред, который принесет строительство гидроэлектростанции на реке Зея (хотя решение о ее строительстве уже было принято). Она состояла из гидрологов, зоологов и ботаников, возглавлялась Юрием Сергеевичем Прозоровым, маминым приятелем, в просторечье именуемым «Юсом»^[19]. Частью этой экспедиции были и мы с моим «боссом», зоологом Владимиром Маркияновичем Сапаевым по кличке «Маркияныч». Он научил меня многому: стрелять рябчиков, наматывать портянки, варить уху, прочел мне лекцию о различиях между русскими и местными, аборигенными красавицами. С его русой бородой и голубыми глазами, он производил на них неизгладимое впечатление, отмечая командировочные удостоверения в очередном сельсовете. Из его лекции я запомнил только несколько моментов: наличие у местных прелестниц гладкой, как у дельфина, кожи, идеальной формы груди в молодом возрасте, покорности перед мужчиной. Не думаю, что все это в полной мере соответствует действительности, проверить мне это удалось значительно позже… Тогда, мальчишкой, первокурсником я и мечтать не мог о таком приключении.