Часть первая. Историк на экскурсии

Прилет и режим. Гостиница «Корё»

До Пхеньяна мы добирались через Владивосток, откуда на Ту-204 летает авиакомпания КНДР «Айр Корё». В самолете в основном возвращающиеся домой гастарбайтеры, отчего он практически забит багажом, причем везут и электронику, и наборы инструментов, и даже автомобильные шины. Чиновников или российских гостей – немного.

Пока летишь, надо заполнить таможенную декларацию, указав номер визы, и карантинную карту. В ней ты пишешь, не было ли у тебя в течение 10 дней до поездки повышенной температуры, поноса, кашля или воспаления лимфатических узлов, а также – не везешь ли ты с собой лекарства, кровь, семена, фрукты или домашних животных. Отношение к этому документу, похоже, чисто формальное, но мне известно, что несколько раз при серьезных эпидемиях в других странах Северная Корея объявляла жесткий карантин, в который на пару недель отправлялись даже иностранные дипломаты. Вероятно, это можно объяснить слабым уровнем развития профилактической медицины и нехваткой лекарств – если эпидемия «прорвется», ее будет нечем ограничивать.

Южнокорейскую технику, особенно смартфоны или планшеты, стоит еще до посадки поставить в режим «в самолете» и не выключать его до возвращения во Владивосток. Как рассказывали мне некоторые российские (и не только) коллеги, есть большая вероятность того, что при попытке начать искать в Пхеньяне подключение к сети, у техники намертво отрубается весь Интернет и весь 3G, и лечится это только полной перепрошивкой. Хорошо, хоть не взрывается.

В таможенной декларации надо указывать наличие книг или иной публицистики, компьютеров, фотоаппаратов, смартфонов и т. п., однако (как минимум в нашем случае) сотовые телефоны, компьютеры или планшеты отмечали, но не отбирали. К моему словарю южнокорейского происхождения претензий тоже не возникло.

Что же касается «режима опеки», то моим главным сопровождающим был товарищ Пак Ён Ин, который ранее был советником по прессе и связям с общественностью в посольстве КНДР в Москве и в этом качестве часто приходил в Институт Дальнего Востока, где мы вели довольно откровенные разговоры о том, как должна меняться северокорейская пропаганда и почему стране стоит быть более открытой^[24]. Пак не во всём соглашался со мной, но между нами были довольно дружеские отношения, и когда он уехал на родину (в настоящее время, по его словам, вышел на пенсию и работает в КАРОН), он приложил руку к тому, чтобы организовать сначала мой визит, а потом – визит целой группы, с тем чтобы такие поездки ученых стали регулярными.

Помогала товарищу Паку товарищ Ли Чжан Сун, главный переводчик КАРОН и ранее заведующая Бюро переводов МИД. К ее работе я испытываю глубокое уважение. Постоянно быть при нас и переводить лекции на непростую тематику само по себе сложно, тем более что при моем разговорном темпе и образной речи переводить меня непросто. Но товарищ Ли справилась, и мы все ей очень благодарны. А говорили мы, смотря по ситуации, на корейском и русском языке.

В некоторых местах к нам приставляли русскоговорящих гидов, но, судя по всему, их число невелико: и в Храме науки и техники, и в Музее победы оба раза с нами работала одна и та же девушка.

Не знаю, есть ли перспективы увеличения туристического потока в условиях санкций, но в 2018 г. я планирую еще раз туда съездить.

Свободу нашу никто не ограничивал. По вечерам я спокойно встречался с работавшими в Пхеньяне учениками и коллегами либо отправлялся гулять по окрестностям, взяв с собой Пака (благо наши сопровождающие жили в той же гостинице, что и мы, и всегда «были под рукой»). И ему спокойнее, и возможных проблем меньше, тем более что разговоров типа «не надо заворачивать в этот переулок, там плохая картинка» я от него не слышал.

Правда, как говорили потом некоторые коллеги, то ли дело было в хороших отношениях, то ли нам доверяли, но «с сопровождением вам очень повезло». Возможно, иные делегации или рядовых туристов водят на куда более коротком поводке, но, повторюсь, я описываю свой опыт.

Иногда мы просто сидели с Паком и Ли в уличном кафе и «разговаривали за жизнь и политику». Возможно, что у них был план поговорить с нами на определенные темы, и, безусловно, после разговоров с нами они явно будут представлять наверх относительно подробный отчет. Впрочем, не вижу в этом ничего такого, ибо после встречи с иностранными делегациями у нас тоже принято делать записи бесед, плюс для меня это была гарантированная возможность сделать так, чтобы моя точка зрения была донесена куда следует.

Во второй мой приезд наш «режим доступа» был еще более свободным. В нескольких местах, где раньше фотографировать было нельзя, теперь это стало можно, пусть и аккуратно. В некоторых музеях, где раньше не рекомендовалось ходить с блокнотом, теперь можно было спокойно ходить и записывать. Более того, почти каждый вечер после ужина мы выходили в город погулять и спокойно и без проблем нарезали круги по прилегающим улицам. Возможно, за нами было установлено скрытое наблюдение, но будем считать, что северокорейские спецслужбисты выполняли свой долг так хорошо, что ни разу не попались на глаза.

«Отдельно бродящий иностранец» нередко вызывает вопрос: «Простите, а где ваш сопровождающий?» – но специальных последствий это не имеет. Опять же, у разных типов иностранцев «режим доступа» различен – наши студенты, которые ездили на практику в Университет Ким Ир Сена, спокойно гуляли по городу или ездили в общественном транспорте, в лучшем случае предъявляя студбилет в ответ на подобные вопросы.

Корректировать мои фотографии никто не пытался, только один раз спросили, нормально ли вошли портреты вождей, которые не должны получаться в обрезанном виде. Единственный раз, когда меня попросили удалить фото, был в самолете, когда я хотел сфотографировать страну через окно: объяснили, что внизу могут быть военные объекты, которые снимать нельзя.

Жили мы в гостинице «Корё», которая своим шиком напоминает старые советские гостиницы. Строили ее вроде бы французы, но и дизайн отеля, и его инфраструктура напоминают японскую гостиницу конца 1980-х гг., включая то, как выглядит ванная. Это определенный знак, так как большинство иностранцев селят не там, а в гостинице «Янгакто», которая находится на острове посреди реки, что обеспечивает больший уровень контроля.

Номер нормальный, электричество и горячая вода были, даже электрочайник стоял. Можно ли пить воду из-под крана – не проверял. Каждый день в номер ставили поллитровую бутылку воды и полный набор туалетных принадлежностей, кроме бритвенного станка.

В холле не курят, но в номерах стоят пепельницы. И сотрудники, и гости выходили курить наружу, под козырек.

Телевизор у меня в номере показывал три или четыре корейских канала, которые работают некруглосуточно, пять или шесть китайских, NHK World, France-24, Аль-Джазира, англоязычный Russia Today и русскоязычный НТВ-Мир.

Нормального Интернета в гостинице нет. Он есть только в центре связи, и отправить письмо по электронной почте стоит 3 доллара (в отеле расчеты в долларах). Ты указываешь номер своей комнаты, а также страну и адрес, куда ты хочешь послать письмо. Коммуникация осуществляется с адреса гостиницы, и все ответы приходят на него же. Я заглядывал туда каждые 2–3 дня и видел, что список отправителей небольшой.

При гостинице есть несколько элитных ресторанов и базовый, куда в определенные часы мы ходили на завтрак-обед-ужин. Корейцы питаются на одном этаже, иностранцы – на другом. Кроме того, на первом этаже были пивбар и кафе, где можно было выпить чаю или кофе.

Также при гостинице есть переговорные комнаты, и именно в них проходило мое общение с большинством приглашенных ученых. Единственная большая встреча вне гостиницы была в Университете им. Ким Ир Сена.

Заполнена гостиница не очень, и во второй приезд нам казалось, что мы чуть ли не единственные иностранцы, которые там обитают. Среди людей, которых видел на завтраке, в основном, китайцы и представители Чхонрёна (ассоциация корейцев Японии, ориентирующаяся на КНДР). Были группы европейцев, но было не очень понятно, бизнесмены это или туристы.

Кстати, после моего первого визита гостиницу немного перестроили, убрав пивбар и поставив нечто вроде центра связи: теперь можно не только отправить письмо по электронной почте за три доллара, но и позвонить домой по таксе полтора доллара за минуту.

Мангёндэ

Оба раза наша официальная программа пребывания в Северной Корее начиналась с посещения Мангёндэ, где в 1912 г. родился товарищ Ким Ир Сен. Его дед и бабка жили там до 1959 г., после чего место было превращено в дом-музей, и этот прекрасно сохранившийся крестьянский дом 1910–1920-х гг. можно рассматривать как некий местный аналог «этнографической деревни».

Семья Кимов поселилась там в 1862 г. по весьма любопытной причине. В местах, окружающих Мангёндэ, «очень хороший фэншуй». И хотя я не так силен в геомантии, как некоторые мои коллеги, места там действительно очень красивые и правильные с точки зрения размещения могил. Поэтому многие помещики или представители дворянских родов хоронили там своих предков. Однако за этими захоронениями надо ухаживать, и потому какая-нибудь бедная семья получала сторожку, арендовала землю и в дополнение к занятию сельским хозяйством должна была присматривать за могилами. Прадед Ким Ир Сена вроде бы был сельским старостой, дед и бабка – рядовыми арендаторами, а отец и мать вождя относились к сельской интеллигенции.

Сам Ким не жил в Мангёндэ постоянно. Здесь он родился и жил до 1919 г., в котором, согласно северокорейской версии, он принял участие в Первомартовском движении за независимость. Нет, я верю, что семилетний мальчик вполне мог увязаться за демонстрантами и даже пострелять из рогатки по японским полицейским. Скорее, дело было в том, что его отец Ким Хен Чжик был относительно известным левым националистом, которому официальная историография КНДР приписывает изрядное количество достижений, включая создание Кунминхве (Корейское национальное общество), в котором он, возможно, действительно состоял. Так или иначе, после того как Первомартовское движение начали громить, Ким Хен Чжик с семьей перебрался в Китай, где Ким Ир Сен окончил начальную школу и находился до 1923 г. Пока сын учился, отец «занимался национализмом» и, когда понял, что японцы к нему подбираются, отправил сына в тот самый «путь длиной в тысячу ли», который, с моей точки зрения, сыграл очень важную роль в биографии будущего вождя.

Двенадцатилетний мальчик, без денег и практически без экипировки, прошел примерно четыреста километров по самодельной карте, чуть не замерз на горных перевалах, но в итоге благополучно дошел до дома бабушки в Мангёндэ, которая абсолютно закономерно встретила его фразой «Твой отец страшнее тигра». Ким, правда, как говорят, ответил, что мог бы пройти и две тысячи ли.

Японцы арестовали Ким Хен Чжика, и хотя улик на него оказалось недостаточно для того, чтобы судить, в 1926 г. он скончался от последствий профилактических пыток: это была довольно частая судьба человека, познакомившегося с японской правоохранительной системой. После этого уже относительно взрослый Ким отправился мстить за отца и в том же 1926 г. создал так называемый «Союз свержения империализма». От этой даты в современной КНДР принято отсчитывать начало новейшей истории Кореи, и для официальной идеологии КНДР она имеет примерно такое же символическое значение, как 1917 г. для идеологии СССР.

А с бабушкой Ким Ир Сен после этого встретился только 14 октября 1945 г., и по этому поводу есть красивая калька китайской легенды о том, как вождь трижды проезжал рядом, но не мог завернуть домой, поскольку государственные дела важнее.

Что важно, так это то, что семья Ким Ир Сена действительно участвовала в национально-освободительном движении. Наиболее известен его дядя Ким Хен Гвон. Правда, по одной из версий он принадлежал к анархистам и занимался экспроприациями, по другой – был благородным разбойником, по третьей – бывшим активистом Ыйбён. Как бы то ни было, он был выдан японцам каким-то предателем, получил пятнадцать лет, в тридцать один год умер в тюрьме от последствий пыток. Японцы могли бы отдать его тело родственникам, но поскольку сидел он в Сеуле в печально известной тюрьме Содэмун, они не имели средств туда добраться, и тело было похоронено на тюремном кладбище.

Второй – двоюродный брат, Ким Вон Чжу, умер в тридцать лет, и тоже от последствий пыток. Дело в том, что японская полицейская модель предполагала, что полицейский является главным представителем власти и имеет гораздо больше прав, чем его коллега в России или Америке. В результате полиция сама могла выступать в качестве судебной инстанции по мелким делам, хватая подозрительных лиц и приводя свои приговоры в исполнение. А наказывали довольно часто поркой бамбуковыми палками или батогами, что при умелом обращении с предметом может весьма серьезно подорвать здоровье наказанного.

Двое младших братьев Ким Ир Сена – Ким Ён Чжу (жив до сих пор, последний раз появлялся на публике во время выборов; уйдя в тень после того, как кронпринцем стал Ким Чен Ир, он благополучно дожил до нынешних времен) и Ким Чхоль Чжу, погибший в девятнадцать лет в бою с карателями, – тоже принимали участие в национально-освободительном движении.

Дед Ким Ир Сена умер в 1955 г. в возрасте восьмидесяти четырех лет, бабка – в 1959 г. в возрасте восьмидесяти трех. Не могу сказать, насколько это было обычно или необычно для Кореи, но товарищ Ким тоже прожил восемьдесят два года и умер в 1994 г. частично из-за того, что, в отличие от некоторых иных генсеков, не таскал с собой постоянно бригаду врачей. Отчего, когда ему стало плохо в горах (где он подыскивал место для возможного саммита с Ким Ён Самом), квалифицированная помощь опоздала на пятнадцать минут. Ким Чен Ир умер в 69 и, как говорят, тоже во время руководства на месте.

Для корееведа Мангёндэ интересно не только как место рождения Ким Ир Сена, но и как заботливо сохраненный со всеми деталями крестьянский дом первой трети XX в. Он напоминает дома Этнографической деревни в Сувоне, в РК, но более беден и чист. Толстый слой камыша и рисовой соломы на крыше. Нехитрый скарб, хорошо видный на снимках. Мятый железный чан: у семьи не было денег на то, чтобы купить нормальное металлическое изделие, и она за полцены приобрела, какое было.

Мне в глаза бросилась книжная полка. Как пояснил гид, это книги Ким Хён Чжика, посвященные медицине или географии. Из сельскохозяйственной утвари мне понравился пресс для изготовления лапши – он действует по принципу кондитерского шприца. Тонкая лапша выдавливается сквозь решетку с отверстиями.

Дух Великого Вождя окормляет природу. На это дерево залезал юный Ким Ир Сен, пытаясь поймать радугу; на этом камне он любил сидеть, представляя, как борется с японцами. На этой сопке любил сидеть с книжкой, присматривая за скотиной (гид постоянно подчеркивал, что Ким Ир Сен любил читать и, сопровождая скотину на пастбища, часто брал с собой книги). На этом чердаке (точнее, нечто вроде полатей) Ким устраивал школу для своих сверстников и пытался их чему-то учить, что теоретически возможно для парня с его харизмой и выходца из сельской интеллигенции.

В 2017 г. в дополнение к дому-музею открылся мемориальный комплекс, который более подробно рассказывает о месте в целом и об истории жизни семьи Ким. Там, в частности, довольно много живых бытовых снимков вождей, сделанных, в том числе, когда Ким Ир Сен бывал там еще не в статусе великого вождя, и много снимков, где он с совсем молодым Ким Чен Иром. Понятно, что Ким действительно был живым и начитанным ребенком, но «рассказы о детстве Ленина» в сравнении с такой беатификацией остаются далеко позади. Вообще, многие элементы северокорейской пропаганды кажутся по-детски наивными. Мне сложно сказать, насколько они находят отклик у внутренней целевой аудитории, но у современного российского читателя такой стиль скорее вызовет саркастическую улыбку.

В Мангёндэ часто возят экскурсантов из провинции. И пока мы сначала осматривали дом, а потом гуляли вокруг и поднимались на сопку, я видел несколько групп, по которым можно было составить представление о жизни за пределами Пхеньяна. Это с учетом того, что для такого визита люди, скорее всего, надевали лучшее, что у них есть, и прихорашивались.

На церемониальные места возлагают искусственные цветы, сделанные очень просто и являющиеся, скорее, символическим подношением. Я без проблем их сфотографировал. Слышал, что по вечерам их собирают и с утра выдают новым группам посетителей.

Вокруг – замечательный парк. Лес выглядит очень естественным и живым. По территории бегают черные белки, сороки и фазаны.

Рядом – так называемое Революционное училище Мангёндэ, занимающее нишу суворовского. Изначально оно создавалось как военная школа для детей павших революционеров, но сейчас это просто наиболее престижное учебное заведение военного типа, в котором учатся не только сироты, но и дети элиты.

Также в районе находится большой парк аттракционов, куда возят детей – как из столицы, так и из регионов. Мы видели группу детей, которых привезли в парк и увозили оттуда в кузове грузовика.

Монумент идей чучхе

Памятник, который многими воспринимается как главный символ КНДР, считается самым высоким каменным монументом: 150 м сам монумент и 20 м факел, под которым находится круговая смотровая площадка.

Перед монументом – статуя в стиле «Рабочего и колхозницы», однако скульптурную группу формируют трое: эмблема ТПК включает в себя не только серп и молот, но и кисточку, которая символизирует ту прослойку, которую в СССР называли служащими. Неприятия «гнилой интеллигенции» в Северной Корее нет.

Внутри киоск с сувенирами, лифт наверх и много памятных плит от поклонников чучхе из разных регионов мира.

С монумента открывается прекрасный вид на Пхеньян, и хорошо видно, насколько город меняется. Очень много новых микрорайонов, построенных как на месте одноэтажной застройки, так и некоторых домов сталинского времени. По сути, сегодня новые районы Пхеньяна напоминают некоторым моим знакомым типичный китайский город-миллионник в соседнем Дунбэе. На мой взгляд, именно оттуда заимствованы типовые 40-этажки, которыми застраиваются китайские города. В таком доме во время пребывания в Тяньцзине жил один из моих знакомых, рассказывая, что иногда лифт приходилось ждать 15 мин. Квартиры достаточно просторные, удобства есть, и я думаю, что северокорейские дома не отличаются от китайских. Вопрос, скорее, в том, какого качества бетон и хватит ли электричества на то, чтобы там нормально работали лифты и подавалась вода.

Если раньше Пхеньян строился из серого или желтого бетона, то сейчас или бетон красят в зеленый и розовый цвет, или облицовывают дома цветной плиткой, так что город выглядит достаточно ярко. Это частично оттеняется большей однотонностью одежды по сравнению с Москвой. Яркие цвета – это, в основном, женщины в корейской национальной одежде. Мужчины одеты в неяркое.

Впрочем, сегодня монумент со светящимся факелом перестал считаться «инфернальным символом Пхеньяна». Его место занимает характерный треугольный силуэт гостиницы «Рюгён». При этом я был действительно удивлен тому, что некоторые диванные эксперты по КНДР на полном серьезе полагают это место резиденцией Ким Чен Ына.