С табаком у него шла длительная, и уже привычная борьба. Сын алкоголика, Слава постоянно чувствовал неукротимую тягу к самоистреблению. Когда он пил, то пил по-черному, останавливаясь только после страшного отравления. Страдал потом, мучался угрызениями совести – только для того, чтобы при первом же подвернувшимся случае вновь напиться до положения риз. Потом появились боли в печени, потом – психозы без приема, до приема и во время приема алкоголя, провалы в памяти и множество прочих наград. Завязав с алкоголем раз и навсегда, он оставил для маленького чудовища, разрушающего его изнутри, табак – самую бессмысленную и цепкую из вредных привычек. Сигареты, выкуренные сверх установленной им самим нормы, были поводом для самоедства, а так же – для занятий спортом. И Славик подозревал, что, допустим, польза от пробежек нивелирует вред, принесенный серым дымом… а вот если бы не даже не курил – посмеивался он иногда про себя – не было бы стимула заниматься своим здоровьем.

Они сидели, как в деревне на завалинке, выпускали дым, который в холодном воздухе поздней осени пах как-то особенно терпко и даже приятно; за пиками тяжелого чугунного забора, по освещенному желтым светом шоссе с набегающим ревом проносились машины.

И когда огромное блестящее черным лаком чудище выхватило их из темноты ослепительной белизной фар – Слава решил, что это случайность, что с минуты на минуту этот символ другой, никак не соотносящейся с домом престарелых жизни исчезнет. Вместе со своими долбящими басами, намордником из никелированных труб, сдержанно урчащей мощью двигателя, полумраком в пахнущем кожей салоне…

Потом он проклинал себя – надо было сразу уйти в интернат, за надежную защиту стальных дверей, взвалить на плечо пьяненькую Свету, держа в одной руке костыли, а в другой – недопитую бутылку, закрыться на ключи и засовы…

Она бы приехала в другой день, в другую смену…но история сослагательного наклонения не знает, и соломку можно не стелить – все равно падать придется в другом месте.

И Славик, ничего не подозревающий охранник, трезвый, как стекло, и абсолютно уверенный в себе, внимательно и равнодушно рассматривал двух вошедших в калитку людей.

Беглого взгляда ему хватило, чтобы потерять интерес к обоим представителям этой пары. Девушка был ниже среднего роста, белесая, с плотными ногами и не видной под джинсовой курточкой грудью; неприбранные промытые волосы тяжелыми волнами рассыпаны по плечам, на маленьких пальцах играют искорки в золотых кольцах. Дорогая простота – шлепнув этот ярлычок на невысокий лоб посетительницы, он перевел взгляд на ее спутника, но не потратил на его осмотр и секунды.

Мальчик – шаблон. Сначала будет предлагать деньги, потом переть буром, потом выть и кататься по земле – а на следующий день придут быки, в чьих ожиревшие загривки вдавлены собственной тяжестью златые цепи, будут растопыривать коротки волосатые пальцы и гнусить понятия.

– Добрый вечер… вы не могли бы нас пропустить? Вы ведь охрана, я правильно понимаю?

Улыбка девушки открыла яркую даже в полумраке белизну зубов и обозначила ямки под уголками рта…Славик непроизвольно улыбнулся в ответ.

– Добрый вечер, но, боюсь, что я ничем вам помочь не смогу.

– Вы не понимаете… Виталику надо завтра уехать, и он очень хочет повидать свою бабушку.

– Любимая бабушка? – уточнил Слава, и Виталик, долговязый, стильный, благоухающий дорогим мужским парфюмом, с нажимом ответил.

– А вам то какое до этого дело? Конечно, бабушка моя любимая, и мне будет очень тяжело пережить такую долгую разлуку.

– Вот, Светик, эти двое тоже страдают. И мучения их описать невозможно. Это Гамлет какой-то. Угрызения совести, зов крови… блинчики, пирожки… дальше тишина…

– Вы что-то имеете в виду? – негромко осведомился Виталик тоном, после которого следует удар в лицо, и Слава – сама вежливость – ответил.

– Только то, что пансионат для престарелых граждан сейчас закрыт в связи с ночным отдыхом контингента. Я вам понятно изложил? Приходите завтра, и общайтесь с вашей любимой бабушкой, сколько вам нужно будет.

– Я дурак! – вдруг хлопнула в ладоши и звонко рассмеялась девушка. – Вам деньги нужны? Виталик, дай доблестному охраннику денег. Вы же здесь не много получаете? Конечно, немного. Мы вас понимаем, все услуги должны оплачиваться. Желательно зелеными бумажками, желательно чаще и больше… во сколько вы оцениваете вашу лояльность к нам?

Славик с трудом оторвал взгляд от стильного ночного гостя – круглые очки, клочок волос под нижней губой, хрящеватый выдающийся кадык – и улыбнулся его спутнице.

– К красивым девушкам я лоялен всегда… чтобы в этом убедиться, вам достаточно придти в урочное время. В иных случаях я такого слова – лояльность – даже не знаю. И уберите ваши бумажки.

– Вы не возьмете доллары? Вам нужно евро? Здесь пятьсот долларов! Я думаю, что вы за два месяца меньше зарабатываете. И вы не хотите за такие деньги открыть нам дверь? Да любой нормальный человек нас бы на руках отнес к нашей бабушке и еще чай бы сварганил!

– Я здесь дежурю сутки через трое. А вот в остальные дни – вполне вероятно, любые нормальные люди вас на руках отнесут к вашей бабушке. Всем известно, что я не нормальный. Не суйте мне ваши бумажки, разворачивайтесь и уходите.

И все бы обошлось, если б не уверенность молодого человека в собственной значимости и весе, подкрепленной угрожающей глыбой автомобиля у забора. Он молча, скривив пренебрежительно губы, взял деньги из рук своей подружки, положил их на скамейку, придавил ополовиненной водочной бутылкой и шагнул к дверям. Девушка тряхнула волосами, откинув их назад, посмотрела с улыбочкой на неподкупную охрану…

– Стоять!

Самое удивительное, что парень выполнил этот оскорбительный приказ. Он, успев только взяться за ручку, замер и изумленно покосился через плечо. Опыт подсказывал ему, что даже самые неподкупные сторожа и вахтеры, будучи поголовно алкоголиками и тунеядцами, не могут устоять перед магической силой денег – значит, этот худощавый парень просто хочет слишком многого. Это уже наглость, а наглецов, как известно, надо учить, и учить жестоко. Он с брезгливой гримасой схватил охранника за грудки и, краем глаза заметив довольное лицо своей спутницы, и приподнял его, поднатужившись, в воздух.

– Ты не зарвался, парень, случаем? – спросил он медлительно, как в боевиках, страшным низким голосом. – Ты сколько хочешь за свою маленькую услугу?

Охранник висел в его руках, как мешок с тряпьем, и не делал никаких попыток освободится. И парень не спешил его отпускать, наслаждаясь ситуацией.

– Так вот, на будущее тебе, чтобы знал, на кого холку поднимать – я сейчас заберу то, что должно было достаться тебе, и мы пройдем просто так. А ты будешь сидеть и ждать, пока мы сделаем все свои дела. Понял? – рявкнул он оглушительно и еще раз тряхнул охранника, так что у того лязгнули зубы.

– Конечно – отозвался Славик. Спектакль пора было заканчивать. – Конечно, я все понял. Жаль, что ничего не понял ты. Так вот, повторяю – для особо одаренный юношей. Поскольку я деньги не взял, то и ты со своей прелестью никуда не пойдешь. Точнее, пойдешь, пойдешь к своей навороченной машине, заведешь ее и быстренько уедешь. И уверяю тебя, что ты это сможешь сделать самостоятельно, и домой доберешься, не заезжая в травмпункт. И запомнить, на кого нельзя губы морщить…

– Чтоооо? – заревел ночной гость – ты кому угрожаешь, тля, гондон штопанный? Да я тебя!!!!

И он размахнулся одной рукой, другой, выпрямленной, отодвинув наглеца подальше от своего лица…и правильно сделал, потому что охранник, не теряя времени, попытался ударить его. Голова парня невольно дернулась, рука, повернутая твердыми пальцами и движением плеча охранника, повернулась локтем вверх – и в следующую секунду в мире не осталось ничего, кроме оглушающей боли.

Когда же она слегка отступила, позволив вернутся мыслям и ощущениям, оказалось, что рука направлена вверх и зафиксирована, коленям холодно от ледяной лужи и возле глаз видны стесанные носки женских ботиков.

Парень, оглушенный, но еще не укрощенный, шевельнулся – и, проклиная эту идею, взвыв, вжался лицом в асфальт.

Сразу пришло избавление – исчезла сила, давящая на локоть и выкрученное запястье. Постепенно возвращались звуки, возмущенная воркотня его подруги – а ее голос мог только мурлыкать, даже в разгар самого грубого скандала, бубнящий бас охранника, и резанувший по ушам фальцет молчащей до этого девушки с костылями.

Парень встал, согнувшись в пояснице, баюкая на весу больной локоть – и только пережитый шок помешал ему оценить со стороны ситуацию. Калека, шипящая, как взбешенная кошка, пыталась достать костылем до белокурой головы визитерши – но попадала в основном по охраннику. Белобрысая же норовила взять со скамейки свои кровные деньги, всего лишь…

– Светка, хватит по мне долбить, имей совесть – кричал бодигард, уворачиваясь от мелькающего кругами костыля. И Света долбить перестал, начав вместо этого колоть как штыком. Гостья же, раскрасневшаяся, воинственно сверкая глазами, остановилась на безопасном расстоянии, уперев кулачки в бока.

– И что это такое? – промурлыкала она – пускать вы нас не хотите, моего друга, похоже, покалечили, да еще и деньги не отдаете!!

Славик, сообразив, наконец, из-за чего весь сыр-бор, схватил доллары чуть раньше, чем цепкая ручка Светы, получил костылем по бедру и выскочил из опасной зоны.

– И на хрена ты этим мажорам деньги отдаешь? Пусть, козлы, за моральный ущерб платят?

– Вот как? – с интересом спросила девушка, беря банкноты и небрежно пряча из в задний карман. – мы вам еще и заплатить должны? За шишку, которую она мне поставила, и локоть, который ты Виталику повредил?

«Интересная какая барышня – подумал Славик – похоже, она-то как раз совсем не обижается»

– Ничего страшного с вашим другом не произошло. Так, слегка потянул связочки. А мог бы…

– А мог бы? – живо заинтересовалась девушка – что ты бы мог?

– Все, что угодно. Сломать руку в трех местах, ногу, шею, почки отбить и так далее…дурное дело не хитрое…

– О… так, может, правда, это мы вам должны за ваше великодушие заплатить? Я, так сказать, ваша должница? И если вы деньги не принимаете, может быть, в следующий раз мне с коньяком прийти?

– Приходите – пожал плечами Слава.

– С волыной я в следующий раз сюда приду…как я машину вести буду? Ммммм…

Простонал Виталик – бледный, в мокрых не только от лужи штанах, он косился на Славу с откровенным страхом. А вот девушка, казалось, с трудом сдерживала озорную радость.

– Ничего, Виталик, ничего, зайчик мой, я сама машинку поведу. Пусть твоя ручка заживет… сутки – трое, говорите?

Она села за руль, закусив губу, чтобы скрыть улыбку, резким взмахом отбросила назад волосы – и, неожиданно подмигнув Славе, включила зажигание.

* * *

И Славик постепенно втянулся в охрану дома престарелых – точнее, влился в неторопливый, медлительный, сонный режим, растворился в потоке вязкого времени. Проблем не возникало никаких.

Правда, первые дни поварихи, которые одинаковы во всех государственных учреждениях, попытались было поднять шум из-за лишних ртов в их столовой. Но однажды Слава взял у директора ключи от черного хода – и к концу рабочего дня он, конечно же, оказался заперт. Поварихи, изощряясь в ругательствах, двинулись к парадному. А стоящие возле наглухо запертых стальных дверей молодцы с непроницаемыми лицами выразили желание поближе познакомится с содержимым раздутых тяжеленных сумок. Поварихи заорали было о неприкосновенности личности – на что охрана смиренно предложили вызвать наряд из ближайшего отделения.

После чего притихшие поварихи скрылись с охраной в пустующий гардероб и после непродолжительного осмотра пошли-таки домой.

И охранники легли спать не на пустой, как обычно, желудок.

Кондрат, вечно пьяный напарник Славы, расцвел на новом месте махровым цветом. Он, лелея планы мести неведомому риэлтеру, пока что вполне обходился скудным пайком, который ему оставляли в столовой. Остатков первого и второго вполне хватало на два дня, третий, перед самой сменой, приходилось поголодать – но зато сразу после начала трудового дня Кондрат мчался в столовую и выходил через двадцать минут с тем умильно-блаженным выражением лица, которое осеняет только сытого человека. Славе было неведомо, на что он пил – но, помня свой большой путь, удивляться не приходилось. Желающий выпить притягивает к себе возможности, как магнит железные опилки. И первую половину дня Кондрат проводил в сытой неге и ленивом прощупывании возможностей, зато уже после обеда испитое лицо с вытянутым носом розовело, стеклянистые глаза приобретали небесно-голубой, влажный оттенок, и дурашливая улыбка сама собой наползала на губы.

Кондрат знал, что его непьющий напарник любой прекрасной, с обильной водкой и доступными сестрами компании предпочитает уединение и добровольно сваливал, как только начальство разъезжалось домой, на этажи.

Там его всегда можно было найти за одним и тем же занятием – рука с зажатой вилкой или ложкой вознесена к небу, глаза горят в пылу обличительного азарта. И его умильно слушают кормящиеся возле стариков тучные тетки неопределенного возраста…