Отзывы на книги автора «Константин Симонов»

Тема не часто встречающаяся: бывший офицер-фронтовик, случайно в связи с хорошим знанием английского языка переквалифицировавший в военного представителя на территории США, через год после окончания войны приезжает в отпуск в райцентр Смоленской области. Там все убито-раскурочено, потихоньку становятся свежесрубленные избы, но просвета к лучшему особо не видно. Наш герой – настоящий партиец с правильным классовым самосознанием: он четко осознает, что «там» жизнь намного слаще (дома, машины, одежда, кинотеатры с охлажденным воздухом), но упорно убеждает себя, что это – только за счет того, что союзники по-капиталистически наживаются на войне и вообще на всеобщем горе всех остальных. И посему тяжко там ему, на чужбине, живет через силу: скорее бы закончилась эта «командировка», да домой, что то делать. Причем, что именно хочет делать наш герой – он четко вообще не представляет. Наверное, «куда партия пошлет». Ну и красной нитью шьет Симонов, вкладывая в мысли своего героя: если что-то хорошее есть в душе/голове – это от того, что партия так научила, и вообще правильный человек – это коммунист.
Не хочу из уважения к автору очень глубоко копать, но по мне – довольно неуклюжая агитка. Чем интересно – погружение в первые послевоенные месяцы: быт, речь, нравы и т.д.
На любителя.

Мы не увидимся с тобой,
А женщина еще не знала;
Бродя по городу со мной,
Тебя живого вспоминала.

Константин Симонов, 1941

Возможно мне просто везде мерещится Хемингуэй, но всю эту повесть мне отчетливо казалось, что Симонов писал под непосредственным воздействием Эрнеста. Эти рваные любовные отношения, это постоянное копание во внутреннем мире и попытки понять, понимает ли тебя другой человек, близость смерти и ощущение людьми этой близости, да сами диалоги в конце концов. Так что я до самой последней строчки гадал – насколько проникся Симонов Хемингуэем, достаточно ли для того, чтобы убить главного героя?

Хорошая повесть, дельная. Ее, вероятно, трудно было писать, ведь после Двадцати дней без войны невероятно трудно и удержать планку, и продолжить любовную линию, предельно герметичную из-за краткости и географической отдаленности. И надо сказать, что Симонов довольно успешно все вопросы по композиции решил, сумев выстроить свою параллельную трилогию как песочные часы – первая повесть обширна, вторая сжата, третья опять обширна.

Любопытно, что я ничего не читал у Симонова про 1943 год. Обе трилогии, и «Живые и мертвые», и записки о Лопатине сосредотачиваются на 1941, 1942 и 1944, проскакивая 1943. Почему? Или есть еще что-то, что я еще не читал, где и Курская дуга будет рассмотрена?

Но вот перед нами опять 1944, опять Беларусь и край Литвы, и даже выход к государственной границе. Смерть Серпилина упоминается, будет и Гурский, и проскользнувший рядом Синцов. Жизнь начинает оттаивать, в Москву стали возвращаться эвакуированные учреждения, в том числе и театры, газеты занимают свои прежние редакции. Люди учатся, женятся, разводятся и думают о продаже и обмене квартир. Наконец-то высадились во Франции союзники, но теперь этому уже и не так сильно рады.

Нетрудно заметить, что в этой повести Симонову куда интереснее самих военных событий был именно человек на войне, эта близость смерти, часто полудобровольная. И сама случайность этой смерти, когда она – лишь отражение математической вероятности.

Заключительная, третья повесть, вошедшая в роман «Так называемая личная жизнь». Война вступает в завершающую стадию, военкор Лопатин продолжает поездки по фронтам, иногда заезжая в редакцию. Очень интересно всплывает линия взаимоотношений с дочкой Ниной, линия с Никой, оставшейся в Ташкенте, тоже на месте. Гурский. Бывшая Ксения, её «нынешний», оказавшийся неплохим мужиком. Очень хорошо и, как и предыдущие повести трилогии, честно написано.