© Шеметов К., 2018

© Геликон Плюс, макет, 2018

* * *

По безнадёжности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни.

Иосиф Бродский, «Меньше единицы»

Часть первая. Мусор

У меня на такие запахи чутьё.

Харуки Мураками, «К югу от границы, на запад от Солнца»

I. Мусорный бак

В транзитной зоне аэропорта встретились двое: она возвращалась, он улетал. Он когда-то любил её, она нет. Но теперь уже всё – это последнее их свидание. Она знала его как Тони (Антонио Гомес, Тони-curiosity, любопытство – по названию марсохода: все их беседы сводились к Марсу, экзопланетам и гравитации), а Тони помнил её как Эл (Элла-Баффи – в связи с астероидом из области рассеянного диска, транснептуновый объект 2004 XR₁₉₀).

Стояло лето, июнь, аэропорт Вильнюса. Он спросил её: «Как ты?»

– Никак, – Баффи возвращалась из Барселоны. – Красиво, конечно, но дома лучше.

– Лучше?

Он не сказал бы. Во всяком случае, он не вернётся. В РФ ему плохо, и ладно бы плохо – стыдно. Тони стыдился своей страны, её президента и электората этого президента. Его страна нарушала границы, захватывала территории и убивала инакомыслящих. Он был как птица. К примеру, голубь, но голубь отравлен – ему не жить, трафарет мыши (а не мышь) или собака с глазами, полными слёз и уже мёртвая – с ней поквитался догхантер (православный активист и колорад).

Короче, он был собакой – мёртвой, а до того шатающейся переулками, считай бездомной, но совершенно безвредной. Последние год-два Тони работал астрофизиком в институте имени Штернберга, где хоть и не открыл ни одной звезды, планеты или астероида, зато немало придумал их – и свои звёзды, и планеты с астероидами (а художнику дом не нужен).

– Меня это не касается, – ответила Эл.

На том и расстались.

Она вернулась в Москву. Он прилетел в Лиссабон, а оттуда в Конди (Vila do Conde), где устроился дворником, снял комнату с видом на море и, казалось бы, зажил счастливо, но нет.

Время от времени, хватая метлу или заглядывая в мусорный бак, Тони перемещался на одиночный пикет в Россию. Подчас он путался – вроде бы и не РФ, но вокруг все пришибленные (глаза пустые, говорят по-русски). И точно – пару раз его занесло в Тирасполь, он «посетил» Харьков, Одессу, муниципий Комрат в Молдове, Сухуми в Грузии и метеостанцию «Прогресс» в Антарктиде. Завидев Тони на пикете (а пикет, естественно, запрещённый), милиционеры арестовывали его, насиловали шваброй и выбрасывали на помойку. На помойке Тони приходил в себя, и всякий раз помойка оказывалась помойкой в его родном уже Vila do Conde. Он был потрясён, но старался не выдавать себя и как ни в чём не бывало продолжал работу.

Вот и на этот раз, сунувшись в мусорку на авенида Бразилия, Тони будто ударился головой. Ударился больно. Он вскрикнул и вдруг очутился у Соловецкого камня в Москве. На шее у него болталась табличка «Путин хуй», Гомес был повёрнут к Политехническому музею, а часы у метро показывали второе августа, 9:49.

Всё правильно. Минуту назад, в 7:48 по Гринвичу, он подтаскивал последний на сегодня контейнер к мусоровозу RosRoca. Испанский производитель явно постарался: машина и выглядела красиво, и функционально была ничуть не хуже немецких или даже американских аналогов. Строго говоря, RosRoca являлся мировым лидером на рынке мусоровозов с фронтальной, боковой и задней загрузкой и с объемом кузова от 6 до 43 кубометров. Помимо мусоровозов компания производила мусорные контейнеры, мобильные станции очистки и автоматические пневмосистемы сбора отходов. Прекрасное оборудование, размышлял Тони, недорого и эффективно. В основе качества продукции RosRoca лежали ни много ни мало 60 лет опыта.

И на ж тебе – «Путин хуй». «Путин хуй», да ещё в Москве. Гомес сроду не выходил на одиночный пикет до отъезда, и вот случилось.

Воскресным утром в Москве безлюдно.

Лишь девятый троллейбус пошёл на круг, да собака (видно, беременная) едва держалась метрах в пяти и всё поглядывала на Тони, но хуй ли Путин или нет – ей было без разницы. Собака устала жить. И тут к Гомесу подошли два милиционера.

– Путин хуй, значит? – спросили они.

Гомес кивнул.

– Пройдёмте с нами.

И он прошёл.

Как и прежде, слуги режима отвезли его в участок, там изнасиловали (всё той же шваброй), а уже в 7:50 Тони очнулся в своём мире. В привычном мире русского отщепенца и дворника Vila do Conde: контейнер, помойка и RosRoca на шасси Mitsubishi Fuso. Мусоровоз имел фронтальную загрузку, эргономичный пульт управления и был оснащён прессующей плитой. Лишь запястья болели от наручников и жопа.

Хотя бы жопа, подумал Тони. В целом же он был здоров и вполне мог работать. «Кто не работает, тот не ест», – припомнил он надпись в своём институте, где никто не работал, но все как-то ели, и не болели у них ни жопа, ни запястья.

Гомес вообще сомневался, открыли ли его бывшие коллеги хоть какую-нибудь галактику, звезду или экзопланету. Вряд ли. Во всяком случае, после сталинской шарашки ни о чём таком тут не помышляли: не было ни денег, ни любопытства. Молодые сбегали, а старых гоняли на Поклонную – то Путину поклониться, то колорадам (донецким и своим, естественно) или даже Обаме («Обама, верни наши пенсии!»). Мусор, короче.

И то – после окончания университета Тони продержался здесь почти два года. Самые страшные, думалось ему, годы после советской власти: Россия захватила Крым, развязала войну в Украине и избавилась от лучших своих людей. Многие уехали (Маша Слоним, к примеру, Дмитрий Зимин и Илья Франк). Кто не успел – сидели по тюрьмам или умерли, а немало и поубивали. Специально или так случилось (какая разница, в самом деле), не стало Натальи Горбаневской, ушла Валерия Новодворская, умер Алексей Девотченко и был застрелен Борис Немцов. Убийство Бориса Немцова, в сущности, стало последней каплей для Тони – он больше не мыслил себя частью режима, РФ опротивела ему, и Гомес засобирался.

Как он и предполагал, самым трудным оказалось найти работу. И всё же, несмотря на кризис и безработицу, некоторые профессии за рубежом ещё были востребованы. В США, к примеру (уровень безработицы 5,3 %), требовались врачи, в Канаде (6,8) – лесорубы, а на Гаити (40,6) – бандиты. Германия (4,7) принимала беженцев из Африки, Англия (5,6) – владельцев футбольных клубов, а Греция (25,5) – левых радикалов и бездельников.

Астрофизиков без имени, естественно, никто не принимал. Как, собственно, никто не принимал писателей без имени, музыкантов без имени и без имени же диссидентов. Украина (11,0) принимала известных политиков, экономистов и даже русских (казалось бы!). Испания (23,8) принимала известных футболистов, Босния и Герцеговина была на распутье (43,3), и лишь Португалия не гналась за славой (13,7) – страна выбиралась из кризиса и набирала штат дворников.

Тони не имел ничего против дворников, да и сам он, если копнуть, был почти португальцем. Во всяком случае, его прадедушка слыл португальским социалистом. В период диктатуры Салазара он состоял в сопротивлении, был арестован и в 1947-м умер от пыток. Дедушка Гомеса (Вашку Гомеш) в 1961 году бежал от службы в армии в СССР, где обосновался под именем Василий Гомес (выдавая себя за испанца-коммуниста). В 64-м Вашку женился на русской, а в 66-м у них родился Вашку-младший (будущий отец Тони). Приехали.

Так что Гомес не колебался. Он возвращался на родину, если хотите. И даже тайная его любовь к Англии (а та принимала, как мы знаем уже, преимущественно владельцев футбольных клубов), не осталась безответной. Прабабушка Тони, узнал он из Интернета, была истинной британкой и дочерью известного в ту пору художника Ллойда Брауна. Импрессионист и затворник, Браун писал помойки, гниющую Темзу и предзакатное солнце над свалками Грейс-Таррок.

Что до Тони – он родился в 1991 году в Москве в семье Вашку-младшего (Виктора Гомеса) и пианистки из Ужгорода Милены Шносицкой. В 2008-м Тони поступил в МГУ, а в 2011-м родители Гомеса трагически погибли, катаясь на лыжах в украинских Карпатах (и предоставив юному астроному самостоятельно разбираться и со звёздами, и с родословной). Тем не менее в тринадцатом Тони успешно окончил университет и устроился лаборантом, преподавателем и «открывателем звёзд» в Государственный астрономический институт имени П. К. Штернберга (ГАИШ).

И снова мусор. Видно, Тони начертано: даже в ГАИШе он занимался мусором. Правда, космическим, но велика ли разница? Мусор как данность. Мусор повсюду, он вездесущ, а его следы, не сомневался астрофизик, как ничто другое указывают на присутствие жизни. К тому же – время. Время и космический мусор были излюбленной темой Гомеса. «Земля и время, – записал он как-то, – что осенние листья. По осени от нападавших листьев Земля становится тяжелей, и время на ней замедляется». Романтик, короче. Время у него то замедлялось, то ускорялось – шёл ли дождь, падал снег или он влюблялся. С приходом Путина на третий срок любовь в России стала невозможной, вот он и уехал (Антонио Гомес – астрофизик из института Штернберга, а теперь дворник в португальском Vila do Conde).

Скажем так: космическое пространство полно мусора. Мусор летает там, и зачастую отличить его от планет (или тех же звёзд) почти невозможно. Глядя из России, похоже, что звёзды, а из Vila do Conde – нет, всё же мусор. Да и сама РФ выглядела помойкой. От неё дурно пахло, внизу копошились мухи, а над мухами кружил Владимир Путин в образе поливальной машины. «Дорожного пылесоса», – смеялся Гомес, но как-то с грустью, ведь не до смеха было: «пылесос» Путина забирал воздух. До последней молекулы забирал воздух свободы.

Дышать было нечем, зато мусора прибавлялось. РФ буквально утопала в мусоре, да и сами русские, как не раз уже убеждался Тони, – результат отрицательного отбора: худшие из тех, кто выжил, и лучшие из убийц.

В этой связи его «одиночные пикеты» представлялись Гомесу как своего рода наказание: за то, что молчал, пока жил в РФ (а должен был бы кричать во всю глотку), за то, что занимался не пойми чем, да ещё в государственной шарашке (а свободный человек не должен работать на тюремщиков), и за то, что вообще считал себя русским (а не португальцем, коим был его прадедушка, или подданным британской королевы, по примеру его прабабушки).

За всё это он и наказан, не сомневался дворник, и ведь прав был, зараза – в РФ не додумались даже до раздельного сбора мусора. Мусор в России сваливали в кучу (еда ли это была, пластик или металл), а местные позже (или птицы) как-то сами всё подъедали. Особенно ценными считались западные продукты, изъятые из магазинов под видом испорченных. И хоть вид у этого «пармезана» был так себе, его и птицы клевали, и люди таскали. Мешками, можно сказать, таскали: притащат домой, съедят – и на выборы (любимого президента на пятый срок!). А ведь до выборов ещё дожить надо – невесёлая перспектива.