Пожав недоуменно плечами, она стала легкими движениями перекладывать белье на стеллажах.

– Какой размер она носит?

Я попытался скрыться в толпе.

– Нет, братец, – произнес Джи, крепко схватив меня за рукав, – настоящий юнга должен отлично разбираться в модном дамском белье.

– У нас, к сожалению, нет импортных моделей, – мелодично пропела продавщица. – Но вот эти, кремового цвета, «Фантазия», вероятно, подойдут. Они пользуются большим спросом, очень удобны и выглядят элегантно.

– Беру эти, – решительно сказал я, пытаясь побыстрей избавиться от унизительной процедуры.

– А денег у вас достаточно? – подозрительно спросила она, косясь на мою красную физиономию. – Эти трусики стоят 20 рублей 11 копеек.

– Тогда что-нибудь подешевле, – ответил я, покраснев еще гуще.

– Ну, посмотрите еще вот эти, «Нежность», они тоже неплохо сидят, но только белого цвета. И стоят не так дорого… – она вытащила из пакета нечто воздушное, почти невидимое.

– Покупаю, – заявил я, чувствуя, что мое замешательство и раздражение становятся почти неконтролируемыми.

– Тогда заплатите пятнадцать рублей в кассу.

– У меня только один рубль, – порывшись в карманах, ответил я.

– Я могу дать тебе взаймы четырнадцать рублей, – к моему ужасу заявил Джи.

– Я не хочу тратить деньги на женские трусики! – с возмущением прошептал я Джи в самое ухо, но продавщица расслышала.

– Маленький, да еще и жадный! – возмутилась она. – И как только твоя подружка тебя терпит?

– Неужели ты не понял, – спросил Джи, – что это была демонстрация твоего главного комплекса?

– Какого? – поинтересовался я, готовясь услышать самое худшее.

– Инфрасексуальности.

Я не знал смысла этого слова, но меня словно обдало жаром.

– Стихия дамского белья удивительна, – продолжал он. – Это вспенивание, фонтанирование на материальном плане эфирных потоков. Ленты, кружева и духи благоприятно воздействуют на душу, но если взять стадию аурических орденских лент, то это уже очень высокий уровень.

Свою внутреннюю женщину – а она красавица невероятная – надо холить и лелеять, одевать и баловать, выполнять ее капризы и «покупать» то, что ей по сердцу. Я даю тебе задание: каждую неделю посещать отдел женского белья.

После такого урока я долго не мог прийти в себя.

Когда мы после обеда расставляли аппаратуру на сцене, я краем глаза вдруг заметил стоящего у портьеры старца в темно-коричневой рясе. От него излучались доброта и спокойствие. Я направился в его сторону, чтобы предупредить о том, что посторонним запрещено быть на сцене, но он растаял в воздухе.

– Не пугайся, это мой постоянный спутник, – успокоил меня Джи. – Странно, что ты заметил его. Существ из другого мира можно видеть, если не фокусировать на них прямого взгляда.

Весь вечер я старательно скашивал глаза, но больше никого не встретил.

Этот город я покидал с легким сердцем. Меня радовало, что я больше никогда в жизни не встречу продавщиц, которые так посмеялись надо мной.

В город Гродно ансамбль приехал рано утром. По плану филармонии «Кадарсис» должен был дать в городе три концерта. Получив номера в центральной гостинице, мы сразу же отправились разгружать аппаратуру. Когда разгрузка была закончена, я сел и с наслаждением затянулся сигаретой. Джи обратился ко мне:

– Не хотел бы ты, Братец Кролик, прогуляться по городу?

«Ну вот, опять начинается», – подумал я и ответил:

– Я так устал после разгрузки, что мне хочется вернуться в гостиницу и никуда не выходить. Я, собственно, даже и не понимаю, с какой целью в каждом городе мы бродим по заброшенным улочкам и магазинам.

Джи посмотрел на меня с некоторым сожалением.

– Если бы у тебя было достаточно тонкой энергии, то ты бы понял, что во время прогулок происходит тонкая работа с атмосферой всего города. Не знаю, заметил ли ты, что мы всегда заходим на городской рынок? С его помощью можно прочувствовать чрево города и его окрестностей. Мы стараемся познакомиться с туземцами, интересующимися внутренним развитием, то есть, как настоящие ученые, изучаем местную флору и фауну. А в храме легко можно подключиться к высшим чакрам города.

В это мгновение я поднял глаза и заметил летящую прямо на меня серебристую тонкую паутинку, невесомую, но ясно различимую в сиянии солнца. Несколько секунд я зачарованно следил за ее полетом, пока она не растаяла в синеве осеннего неба.

– Это и есть знак, лично для тебя, – сказал негромко Джи.

– Шанс, который тебе предоставляется высшими силами, чтобы ты мог подняться в высшие миры, так же тонок и почти невидим, как эта паутинка. Ты должен до предела утончить свой состав, избавиться от тяжелого кармического груза – и только тогда небесная паутинка сможет выдержать твой вес.

Джи ушел один, а я провел несколько часов в гостиничном номере, изнывая от скуки.

Свободное время подходило к концу, вскоре начиналась репетиция «Кадарсиса». Я расспросил дорогу и через четверть часа подъехал на автобусе к местному Дворцу культуры. Джи, Петраков и Аркадий уже подтаскивали ящики к сцене.

– Явился не запылился, – съязвил Петраков.

Я подхватил ящик и понес его вместе с Аркадием. В этот момент на меня навалилась глухая тоска, исходящая от него. Я вспомнил, что Шеу называл унылого Аркадия черной дырой в низший астрал, в которую безвозвратно проваливается вся тонкая атмосфера.

– Гурий, ты что, опять заснул? – крикнул Петраков скрипучим тенором. – Живо берись за подзвучки!

Подтаскивая с Джи к середине сцены колонку, я сказал ему в сердцах:

– Меня тошнит от одного вида Аркаши. Зачем такой человек вообще живет на свете? Он только ест, пьет, говорит пошлости и сплевывает сквозь зубы. Это не личность, а жвачное животное, продукт стада. Человеком можно считать только того, кто стремится к Небу, – я остановился, чтобы перевести дух и пожаловаться на Петракова, но Джи иронически усмехнулся и ответил:

– Ты сам, дорогой Гурий, продукт стада, а вовсе не индивидуальность, которой ты себя воображаешь.

Я задохнулся от обиды, а Джи продолжал:

– У людей с чистой аурой ты вызываешь чувство брезгливости. Они видят, что ты раб своих инстинктов. Возьмем, скажем, твою привычку курить по три пачки в день, не говоря уже об алкоголе и инфрасексе. Благодари Бога, что ты поступил в Школу, которая занимается трансформацией свинца в золото. Что же касается таких людей, как Аркадий, их ждет очень незавидная судьба. Они думают, что человеческий облик им выдается на веки вечные, но это не так. Если он и дальше будет вести инстинктивную жизнь, несмотря на то что судьба подкинула ему шанс измениться, то через пару сотен лет он, да и все подобные ему, будут жить в резервации в полу-человеческом, полу-скотском обличии. Но и такие люди необходимы на Корабле. Такого рода люди – как губки: они впитывают в себя все тяжелые психологические элементы. Их как таковых не существует. Они питаются различными слабостями людей: если ты жаден – они будут жить твоей жадностью, паразитировать на ней; если ты груб – они зацепятся за твою грубость. Поэтому ты должен стать неуязвимым человеком с возвышенными стремлениями, сублимировать свою лунную энергетику и избавиться от механичности. Тогда твое грубоватое лицо может со временем превратиться в лик.

– Гурий! – закричал пронзительно Петраков. – Ты что, за день не наговорился?!

Тихо ругаясь, я понес колонку на край сцены, после этого вышел в фойе покурить и придирчиво осмотрел в зеркале свою физиономию. Да, черты не отличаются утонченностью, но высокий лоб выдает незаурядный интеллект, а в хитро прищуренных глазах читаются решимость и упорство. Не всем же, в конце концов, быть мужественными красавцами, как Касьян!

– А что, у меня с лицом совсем плохо? – спросил я, вернувшись.

– Когда я смотрю на твое лицо, мне приходят на ум воспоминания о двух исторических персонажах. Более поздний – это Сократ, а ранний – это Хозарсиф, или Моисей, – сказал Джи. – Один физиогномист как-то сказал Сократу, что на его лице видны задатки пороков. Сократ ответил, что он, действительно, был склонен к дурному, но победил эти склонности.

Что же касается Моисея, то когда он начинал свой Путь, черты его лица указывали на такие скрытые пороки, как коварство, жадность, трусость, хитрость, предательство и тому подобные вещи. Те же самые качества написаны и на твоем лице, но у тебя пока нет положительных качеств Моисея. Все же, благодаря тому что ты обрел Школу, ты можешь, как и он, герметически переработать свои отрицательные качества, превратить свинец в золото или хотя бы в медь. Тогда и грубоватые черты твоего лица начнут утончаться.

Сейчас приближается время, когда внутренние качества людей будут явно отражены на их лицах. Ничего нельзя будет скрыть. А если человек слишком предавался своим инстинктивным импульсам – он, может быть, вообще не будет иметь лица.

Наставление Джи вызвало бурю в глубинах моей личности. Чистая энергия, которая излучалась из него, высвечивала притаившиеся в подсознании негативные чувства и мысли, в которых я не хотел себе признаваться. В данный момент это было чувство зависти к лицу Джи. Некоторые сравнивали его с лицом греческого философа, другие – с иконным ликом.

От нахлынувшей досады я резко выдернул звуковую колонку из ящика.

– Гу-у-урий, – вдруг закричал пронзительно Петраков, – посмотри, какие царапины на колонке! С тебя сейчас можно пятьдесят баксов за ремонт снять!

– Не вешай на меня старые царапины, – сердито ответил я Петракову.

– Ты здесь без году неделя, – завопил Петраков, брызгая слюной, – и будешь мне указывать, какие царапины старые, а какие нет! Здесь мое слово – закон! Увижу еще раз такое – сниму сто баксов!

В напряженном молчании мы закончили расстановку аппаратуры, и Джи, бросив на меня мимолетный взгляд, предложил прогуляться и выпить пива.

Мы шли по многолюдной площади, ярко освещаемой солнцем. Я вдруг почувствовал себя как в сновидении, когда вот-вот должно что-то произойти; мне показалось, что ожидание чего-то необычного разлито в самой атмосфере, в прохладном воздухе над площадью. Вдруг я увидел в нескольких метрах впереди стройную фигуру девушки в голубых облегающих джинсах и пушистом сером свитере, с блестящими золотистыми волосами, спускавшимися почти до талии. Догнав ее, я хотел было завязать разговор, но тут она, словно почувствовав мое внимание, обернулась – и я остановился, оцепенев от мгновенного ужаса. Вместо девичьего личика, которое я себе представлял, передо мной возникло багровое безносое и безгубое нечто, как страшная бесформенная маска, на которой ярко сияли голубые холодные глаза. Я отшатнулся и опустил глаза, а когда поднял их – странной девушки уже не было. Это настолько совпадало с темой наставления Джи, что я осознал, что Луч подал знак моему скептицизму. От ужаса по телу разлилась липкая дрожь. Я потянулся за сигаретами, но их в кармане не оказалось.

– Пойдем в местную пивную и попьем холодного пива, – участливо сказал Джи.

Мы быстро нашли пивной ларек за зеленым дощатым ограждением; когда мы стояли с кружками за круглым высоким столиком, Джи задумчиво произнес:

– Для того чтобы не попасть под поток злого рока, захлестывающего мир, необходимо выбраться из одного из его притоков – анализа. И для этого нужна очень простая вещь – обратная ориентация. В самых чудовищных обстоятельствах, в самых кошмарных и страшных, можно найти что-то особенное, прекрасное, что делает ситуацию уникальной, неповторимой, обучающей.

Наша сущность хочет есть, а мы, критикуя и анализируя, кормим ее камнями вместо хлеба. Есть суфийская притча о том, как Иисус с учениками шел по пустыне и на их пути попался труп собаки. Реакции учеников были разнообразны, но суть их – анализ и критика: «это нехорошо, это грязно, безобразно». А Иисус стал вдруг всматриваться в этот труп и затем произнес: «Какие прекрасные белые зубы». Даже и в этой ситуации Он нашел нечто достойное любования!

Питание души – это восторг, умиление, удивление, необычное, парадоксальное решение… – Джи замолчал, потягивая прозрачное пиво, и, воспользовавшись маленькой паузой, я спросил:

– Почему же моя физиономия не приобретает благородный вид, хотя я уже две недели тружусь, помогая вам? Я ведь еще и покупаю напитки и закуску для обучающих ситуаций. Почему же со мной не происходит явных изменений?

– Рост сущности, – ответил мне Джи, – происходит медленно. Пока тебе нужно сконцентрировать усилия на том, чтобы вырастить свое бытие. Это значит, что тебе нужно стать хорошим рабочим сцены, а в обучающих ситуациях ты должен мне ассистировать: готовить еду, накрывать на стол, убирать, общаться с участниками ситуации по заданной теме и уметь импровизировать.

– С чего же мне начать?

– Я уже говорил тебе об этом. Начни с того, чтобы всегда быть готовым к «пикнику на обочине», – ответил Джи. – Это основной стиль нашего поведения. У тебя в сумке всегда должен быть дневник, а также сало, лук и, для поддержания градуса, вино или водка. И очень важный элемент – тряпочка.

На следующий день я с большой неохотой поднялся рано утром и потратил около десяти рублей, купив перечисленные Джи съестные припасы. Мне стоило больших усилий уложить все это в сумку и принести в гостиницу.

– Джи, я все сделал, как вы сказали, – похвалился я, входя в номер.

– Отлично, – ответил Джи. – Нам пора во Дворец культуры, Норман устраивает сегодня раннюю репетицию. Только положи в сумку еще этот свитер и «Философию свободы», – он с улыбкой наблюдал за тем, как я напористо затолкал все в сумку.

Приехав на площадку, мы быстро расставили аппаратуру.

– А теперь хотелось бы закусить, – заметил Джи.

Я расстелил на столе газету «Гудок», открыл сумку – и в нос мне ударил резкий запах горчицы. Я похолодел.

– Не дашь ли мне Бердяева, Братец Кролик? – спросил вдруг Джи.

– Сейчас, подождите минутку, – ответил я, повернувшись к нему спиной, и носовым платком стал оттирать от горчицы книгу Бердяева.

– Да ты измазал мою самую любимую книгу! – возмутился он.

– Вот вы где, субчики! – резко выкрикнул Норман, вбегая на сцену. – Немедленно передвиньте рояль поближе к кулисам!

– Местные рабочие сказали, что передние ножки рояля едва держатся и двигать его запрещено, – ответил я, разозлившись на его властный тон.

– Это все чепуха, – сказал он решительно, – вы слишком наивны, верите случайным людям. Вам бы только поменьше работать! Мы сделаем это вместе!

Мы с Джи встали со стороны клавиш, а Норман – сбоку.

– По моей команде, – сказал он, упираясь руками в бок рояля, – одновременно толкаем. Весь секрет в синхронности. Необходимо точно чувствовать своего партнера. Итак, на счет три: раз, два, три!

Мы резко толкнули, рояль величественно завалился на левый бок, чуть не подмяв Нормана, который едва успел отпрыгнуть.

– Гурий, – прокричал он с холодной яростью, – я видел, как вы толкнули слишком сильно и раньше меня! Теперь я убедился в том, что вы не умеете работать! Я думаю, что вам нужно немедленно покинуть ансамбль! А вы, Джи, проследите, чтобы к репетиции рояль стоял точно возле второй кулисы!

Норман удалился. Рояль лежал на боку. Я в сердцах пнул его.

– Не переживай, – сказал Джи. – Норман выступил сейчас в роли Стража Порога. Он почувствовал твое хаотическое состояние и по-своему отреагировал на него. Если ты перестанешь поддаваться чувству обиды и гордыне, он тут же перестанет требовать, чтобы ты уезжал. Прими нормальные размеры на тонком плане, стань скромным и веселым, а не гордым и надутым князем Обезиани, которому нельзя сделать ни одного замечания, – и все будет в порядке.

Норман – мастер создавать психологическую температуру, которая необходима для внутренних алхимических процессов. Мы имеем в себе нечто, что притягивает такую реакцию среды, и это – наша собственная хаотичность. Если ты выдерживаешь поток гнева Нормана и не оправдываешься и сам при этом не поддаешься гневу, то его энергия прорабатывает твой внутренний хаос. Он не может направить энергию на себя – ему легче сбросить ее на нас, а наша задача – подставить себя под эту энергию и позволить ей очистить наши внутренние пространства… А сейчас найди рабочих сцены и мы приведем все в прежний вид.

Я нашел рабочих в одной из комнат подвала по звуку костяшек домино и азартным выкрикам.

– Рояль упал, – сказал я.

– Заплатите штраф дирекции, – ответил один из рабочих, в очках и с папиросой в зубах.

– У нас начинается репетиция, – трагическим голосом произнес я. – Помогите поставить его на место.

– Ты разве не видишь? Мы заняты…

– Поставлю бутылку, – предложил я, испугавшись.

– Две, – сказал все тот же рабочий.

Я сбегал за сумкой и поставил водку на стол.

– А за второй сходи в гастроном, – сказал рабочий и потушил папиросу.

К приходу музыкантов рояль стоял так, как хотел Норман. Я притаился за ящиками в кармане сцены, не желая попадаться ему на глаза. Под замысловатый аккомпанемент интеллектуального джаза я выплескивал в дневник накопленные обиды. Джи бесшумно подошел и сел рядом со мной. Мне не хотелось с ним разговаривать.