6. Дьявольская трапеза

Шофер включил сирену, и «скорая» помчалась по городским улицам. Медсестра в синей куртке наклонилась над носилками.

– Ну, как вы? – участливо спросила она.

– Плохо, – с трудом выговорила мама.

Она прикрыла глаза, и… провалилась во мрак беспамятства. Вокруг опять закружились гнусные призраки со страшными, кривившимися в ухмылках лицами. Последнее, что задержалось в ее угасающем сознании, было ощущение головокружительного полета сквозь бесконечный темный коридор…

Когда мама вновь пришла в себя, она обнаружила, что лежит на столе в тесной комнатке, стены которой были оклеены старыми газетами. С облупившегося потолка на проводе свешивалась голая электрическая лампочка. В ее тусклом свете мама увидела над собой серые, как пепел, лица двоих мужчин, облаченных в черную униформу. Оба смотрели на нее холодными, немигающими глазами.

– Где я? – спросила она.

Незнакомцы не удостоили ее ответом.

Повернувшись, они молча вышли из комнаты. Мама полежала немного, потом медленно приподнялась, уселась на краешек стола и опустила ноги на плитки кафельного пола. Место, где она очутилась, не понравилось ей с первого взгляда. Начать с того, что оно совсем не походило на больничную палату. Здесь было грязно, душно и неуютно. Маленькое окошко, густо замазанное темно-зеленой краской, не пропускало света.

Мама подошла к стене и стала рассматривать расклеенные газеты. К немалому удивлению, она не смогла прочитать в них ни единого слова. Хотя буквы в большинстве своем были русскими, они никак не желали складываться в осмысленные фразы. То и дело глаз натыкался на режущие слух сочетания, вроде «дыр щер тдык». Между колонками текста изредка попадались фотографии: на них были запечатлены руины зданий, груды мусора, остатки разбитых машин… «Наверно, это какие-то таджикские газеты», – подумала мама. Она подошла к двери и повернула ручку замка. Дверь открылась. Мама вышла в коридор, такой же темный, грязный и пустой, как ее комната. В оба конца уходили бесконечные вереницы одинаковых дверей, выкрашенных в серо-болотный цвет.

Мама постояла, недоумевая, что ей теперь делать и к кому обратиться за разъяснениями. Задерживаться тут ей не хотелось. К тому же чувствовала она себя не в пример лучше прежнего – все болезненные ощущения прошли без следа. Но если бы даже это было не так, лечить ее, похоже, никто не собирался. После минутного размышления мама решила, что ей лучше вернуться домой, к дочери. Она пошла по коридору, минут через пять добралась до пустого вестибюля, отворила тяжелую, железную дверь, вышла на улицу и… замерла, пораженная совершившейся за время ее беспамятства переменой.

Над головой нависало черно-фиолетовое беззвездное небо, по которому быстро плыли яркие, серебристые облака. Исходивший от них свет придавал обычному на первый взгляд пейзажу фантастический и совершенно неземной облик. Под чистым безоблачным небом быстро сгущалась ночная тьма; редкие облака рождали бледные сумерки; а под сплошной облачной пеленой делалось светло, словно в пасмурный осенний полдень. Казалось, что день и ночь, забыв извечный порядок, упорно борются тут за каждый пятачок земли. В причудливом, постоянно менявшемся свете предметы то обретали четкие контуры, то начинали таять и быстро растворялись во мраке. Впереди, метрах в десяти вздымался высокий бетонный забор. За забором росло несколько чахлых деревьев. Далее виднелся край широкого луга, через который тянулись к заброшенному карьеру глубокие и безобразные, словно шрамы, колеи. Карьер был завален всяким хламом и, очевидно, давно использовался как помойка. За ним, далеко на горизонте темнели какие-то строения, но рассмотреть что-либо на таком расстоянии не представлялось возможным.

Куда же она попала? Маме пришлось покопаться в своей памяти, прежде чем она смогла ответить на этот вопрос. Давным-давно, еще во время школьных каникул, она месяца полтора проработала на городском химическом комбинате. С тех пор она его ни разу не посещала, однако по некоторым признакам поняла, что находится теперь на его территории. Но как она здесь очутилась? Почему врачи «скорой», вместо того чтобы доставить больную в реанимацию, привезли ее сюда и оставили одну в странном здании, похожем на тюрьму или на морг? Ответов на эти вопросы не было. Мама спустилась с крыльца и, завернув за угол, вышла на широкую улицу. Туманная дымка и длинные гирлянды мутно-синих, словно плавающих над землей, фонарей делали ее похожей на бесконечный подводный тоннель. В прежние годы на комбинате работало несколько тысяч человек, наполнявших его беспрерывным движением. Словно огромное живое существо он гудел и ворочался, погружаясь ночью в море огней, а днем выдыхая в небо густые грязно-желтые облака дыма. Но два десятка лет назад все изменилось: производство развалилось, рабочие уволились, и теперь комбинат походил на фантастический мертвый город. Взору открывались мрачные остовы цехов с замшелыми крышами и темными провалами окон. Вдоль стен в грязи, вперемежку с мусором валялись груды старых, проржавевших бочек. Струи жидкого мертвенно-бледного света заливали фасады заброшенных зданий, стекали с плотных, глянцевых листьев деревьев и разбегались яркими бликами по влажному растрескавшемуся асфальту. Не только облака, но и многие другие предметы этого сумеречного мира излучали слабое свечение. Серебрились серые кирпичные стены. Слабо, словно гнилушки на болоте, фосфоресцировали ветки деревьев. Тускло мерцала сама почва (исходившее от нее свечение было чуть красноватым, и от этого казалось, что земля пропитана кровью).

Откуда-то издалека до мамы долетели звуки бравурного марша. Не поворачивая головы и даже не глядя в ее сторону, мимо проходили странно одетые люди. Римские тоги непостижимым образом соседствовали на них с пиджаками, персидские тиары – с котелками и широкополыми шляпами. На одних женщинах были длинные декольтированные платья, на других – средневековые воронкообразные юбки, на третьих – потертые, дырявые джинсы. Смешение стилей и эпох наводило на мысль о маскараде, но никто не прятал лицо под маской, и ничто не намекало на веселье и танцы.

Мама пошла вслед за остальными. Ее не оставляло ощущение, что она спит и видит дурной сон. Все, начиная с темного и плотного, как свод пещеры, неба, и кончая нарочито-серьезными, сомнамбулическими лицами местных обитателей, представлялось ей нелепым, гротескным кошмаром. Вскоре улица вывела маму к заполненному толпой скверу. Прежде здесь находился двухэтажный заводской клуб. Теперь на его месте возвышалось совершенно неописуемое здание, не имевшее в себе ни одной прямой линии. Во вздыбившихся, словно от взрыва, черных мраморных стенах зияли рваные провалы окон, башни были увенчаны головами фантастических чудовищ, а изгибающиеся в разных направлениях колонны напоминали черных змей. Угловатый, похожий на оскалившуюся пасть вход находился на уровне третьего этажа, и к нему вела крутая лестница. На ее ступенях, в несколько рядов стояли оркестранты (в большинстве своем это были барабанщики, волынщики, литаврщики и трубачи), изливавшие на толпу каскады оглушительных звуков. В их номерах мама изредка улавливала мотивы известных маршей, но в большинстве своем исполнявшиеся произведения были ей незнакомы. Порой оркестр начинал выдавать такое, что и музыкой нельзя назвать – над сквером разносились завывания труб, оглушительно звенели литавры, сипло пищали волынки, гудели барабаны. Однако постепенно из этой разрывающей уши какофонии выстраивались резкие, энергичные мелодии, завораживающие своим ритмом.

Мама помнила, что раньше в сквере стоял памятник Ленину. Но в эту странную ночь все, конечно же, выглядело иначе. Подымаясь на цыпочки, мама, хотя и не сразу, смогла рассмотреть новую скульптуру, высившуюся на месте старой. Образцом для нее послужил хорошо известный сюжет – всадник верхом на коне, с той, однако, разницей, что место живого коня здесь занял огромный конский скелет широко распахнувший уродливые перепончатые крылья. Морда этого чудовищного монстра заканчивалась клювообразной пастью с длинными острыми клыками. Что до всадника, то он показался маме маленьким и жалким. Это был хрупкий мальчик с непропорционально большой, совершенно лысой головой. В руках он сжимал длинное копье…

Музыка внезапно оборвалась, и над сквером повисла гробовая тишина. Воздух потемнел, сделавшись в то же время гораздо прозрачнее. Тени сгустились, но границы между предметами обрели большую контрастность. Мрак одновременно сконцентрировался и просветлел. Никогда прежде маме не приходилось наблюдать подобных световых эффектов. Она подняла глаза и увидела, как из-за горизонта быстро выкатывается огромное черное солнце. Длинные, гибкие протуберанцы придавали ему сходство с хищной каракатицей, распустившей вокруг себя щупальца. Неистовый вопль толпы приветствовал восход черного светила. Если судить по выражениям лиц, многие из присутствующих пережили в этот момент прилив подлинного энтузиазма. Но прошло всего несколько минут, и они потеряли к происходящему всякий интерес. Толпа стала быстро рассасываться… Мама так же решила уйти. То ли под воздействием черных лучей, то ли по какой-то иной причине облака утратили свой серебристый цвет и сделались багровыми, как это бывает во время восхода или заката. Оглянувшись в последний раз на статую, мама заметила, что кончик копья стал алым, словно его только что вырвали из раны, и с него упало несколько капель крови…

Свернув в переулок между цехами, мама перешла через рельсы, на которых тихо ржавела открытая железнодорожная платформа, и оказалась в узком, похожем на ущелье проходе. Слева тянулась бетонная стена забора, а справа такая же бесцветная кирпичная стена цеха. «Тут была дорога в столовую!» – вспомнила мама. Зайдя за угол, она увидела знакомый фасад одноэтажного здания и застыла в немом изумлении. Над входом, который, как оказалось, мало изменился за прошедшие годы, красовалась вывеска с нелепой надписью «Харчевня» и с еще более нелепым рисунком, изображавшим насаженного на вертел пурпурного дракона. Само по себе это, конечно, не могло смутить маму, ведь ей довелось столкнуться сегодня со множеством других удивительных вещей. Но рядом с крыльцом была установлена огромная клетка, и в этой клетке сидел живой дракон.

Из сказок и фантастических романов мама знала, что драконы – недобрые и могучие существа, однако этот дракон был стар и жалок. Зеленая чешуйчатая кожа сморщилась, ее покрывали бурые, ржавые пятна. Истертые почти до дыр перепончатые крылья свисали со спины как две грязные тряпки. Тонкий хвост нервно подрагивал. Рога на плоской змеиной голове были спилены, в пасти недоставало половины зубов. И в придачу ко всему дракон оказался слепым: под дряблыми веками скрывались рубцы от старых ран – оба глаза были выжжены. Дракон тяжело дышал. Маленькая клетка была слишком тесна для него. Чтобы уместиться, ему пришлось сложиться почти пополам, так что голова лежала между задними ногами, а высокие колени упирались в потолок.

Мама поморщилась. Томившиеся в неволе животные всегда вызывали у нее чувство жалости. Из-за этого она не любила ни цирков, ни зоопарков. Как-то раз, когда в их город приехал передвижной зверинец, мама купила билет и заставила себя пройти вдоль грязных, дурно пахнущих клеток. Зрелище оказалось тягостным и печальным – в памяти остался старый больной лев неподвижно лежавший на полу; бурый медведь со свалявшейся шерстью, уныло рассматривавший посетителей сквозь частую решетку; и большой лобастый волк, который, как заведенный, ходил из угла в угол в своей маленькой клетке. Домой мама вернулась со смутным чувством вины и горечи. Разумеется, она не повела дочку в эту передвижную тюрьму. Теперь ею овладели сходные чувства.

Мама подошла поближе. Заслышав ее шаги, дракон глухо заворчал и выпустил из ноздрей две струйки едкого дыма. Но, похоже, он сам сознавал, насколько жалкое впечатление должна производить эта демонстрация былой и безвозвратно ушедшей мощи. На морде его выразилось беспокойство. Дракон заскреб пальцами передних ног с тупыми, стертыми когтями, крылья его нервно вздрогнули и прижались к бокам, словно прикрывая кого-то. В то же мгновение послышался тихий писк. Удивленная мама присела на корточки, и увидела небольшого дракончика размером с кошку. Дракончик выглядел очень мило, словно герой детского мультика: изумрудно-зеленые чешуйки поблескивали, как драгоценные камешки, усы задорно топорщились в стороны, мягкие крылышки были аккуратно сложены на спине. Вместо рогов над глазными впадинами выступали две очень милые шишечки. Заметив маму, малыш поднял голову и стал без страха рассматривать ее. Большие, выпуклые глаза излучали ум и любопытство. Маме припомнились слышанные когда-то рассказы о мудрости и проницательности драконов. «Это не звери, вроде собак или лошадей! – промелькнуло у нее в голове, – они разумные, они все понимают и чувствуют, так же как я».

– Как тебя зовут, дружок? – с улыбкой спросила мама.

Спросила просто так, не ожидая ответа. И вдруг в голове ее прозвучал явственный чистый голосок, похожий на звон колокольчика: «Аидоса».

– Ты понимаешь меня! – с изумлением воскликнула мама.