– Может быть…. Мне эти обиды вообще смешны. Коммунисты проехались по Чехословакии на танках лишь весной 68го. Мою Родину они насилуют до сих пор. Я чувствую себя более пострадавшим. А если выставлять счета к нациям – то окажется, что все всем должны. Те же чехи адмирала Колчака, Верховного Правителя России большевикам сдали.

– А Сталин – вообще грузин!

Я поднял кружку с кофе:

– За дружбу народов!

Мы чокнулись.

Полевка в этот раз оказалась нежным картофельным супом-пюре с грибами, тонкий лесной аромат которых приятно щекотал ноздри. Обожжённые внутренности преисполнились благодарности.

Доедая, я спросил:

– У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

– Нет, а у тебя?

– Может быть…. Один приятель-работодатель пригласил меня на встречу. Я приглашаю тебя пойти со мной. Ничего официального, не бойся.

– С тобой – куда угодно, – ты улыбнулась улыбкой сытой кошки. – Пойдём.

Приятеля звали Жан, он был сорокалетним французским евреем с житомирскими корнями. Этот очень богатый, много пьющий и расточительный человек, терпеть не мог скрипку, стоматологов, юристов, торговлю – словом, являлся позором нации. Он не читал Тору, не посещал синагогу, и вспоминал о своей исключительной национальной принадлежности в двух случаях: либо в приступе истерии меланхолической, либо – юмористической. Мы же – его знакомые, частенько подтрунивали над ним, картавя и вворачивая к месту и не к месту бердичевские обороты.

Познакомился я с ним случайно.

Мы сидели в уютном закутке кабачка Потрефена Хуса, где бутылки Старопрамен приклеены донышками прямо к стене, когда один из нас кивнул на вошедшего:

– Это же Жан! Жан, таки здгавствуйте! – крикнул он ему.

– Шолом, – улыбнулся в ответ Жан, присаживаясь за наш уставленный кружками и тарелками столик.

– Доннер веттер, – пробормотал он, заказав виски и тёмного.

– Вы – немец? – спросил я по-немецки. Раздался дружный смех.

– Если Жану выколоть татуировки гербов всех стран, выражения которых он использует в свой неестественно вычурной речи, на нём живого места не останется, включая интимные участки. Он космополит! Но не полиглот. Кстати, по-немецки он знает кроме этого «доннер веттер» только «хенде хох»!

– Неправда, – запротестовал Жан. – Мои познания в языке Гёте неизмеримо богаче – я знаю идиому «альтер кнакер»!

Встреча незаметно переросла в пирушку, а когда оказалось, что Жан владеет небольшим издательством, я решился подсунуть ему пару страниц своей повести.

«На холсте появился Город: белый, в окружении высоких гор. Солнце слепило бликами с тонких шпилей, и отражаясь в оконном стекле домов…»,– задумчиво повторил он первую строку, закончив чтение.

– Очень красиво, – он повернулся ко мне. – А можно ознакомиться со всем произведением?

– К сожалению, нет, – я замялся. – Повесть не окончена, и неизвестно будет ли.

– Почему это?

– Знаете, последнее время я очень стеснён в средствах, скорее всего мне придётся начать работать, вероятнее всего физически, и, боюсь, у меня не будет ни времени, ни сил.

Жан потёр лоб, задумавшись. Затем отхлебнул из кружки и сказал:

–Добре. Мне кажется, у вас может получиться хорошая повесть. Найдите время, зайдите ко мне на днях – если мы сойдёмся в условиях, то заключим договор, и я выплачу вам небольшой аванс.

Я совершенно опешил, зато наши приятели, притихшие было, подняли гвалт:

– Не дай себя обмануть!

– Не позволяй этой жидовской акуле сожрать тебя!

– Бейся за каждый грош!

И всё в таком духе. Жан вновь повернулся ко мне:

– Вы должны понимать, что это – не благотворительность, а контракт. Я плачу вам деньги за талантливое произведение. Это бизнес. Как говорится, ничего личного!

Я кивнул.

Узнав его поближе, я понял, что он лукавит. Многих своих друзей он поддерживал деньгами, покупая у них абсолютно бездарные стихи, романы, картины, инсталляции, так что бизнес, строго говоря, не был для него основным критерием. Видимо, он – последний из могикан, Чингачгук меценатов.

Деньги достались ему нежданно. Дядя, которого Жан никогда не любил и видел лишь раз, потерял единственного сына в страшной автокатастрофе. Как говорят, стечение обстоятельств: Феррари, дерево, кокаин и водка. Кроме несчастного бедолаги и племянника убитый горем престарелый мультимиллионер наследников не имел, так что очень скоро Жан стал обладателем огромного состояния. Сам Жан ничего особенного не ощутил, это что-то арифметическое: было мало, стало много. Он этих денег не зарабатывал и не знал, а потому пользовал счёт легко и доверчиво. Но сколько ни тратил, не мог серьёзно уменьшить капитал. Тот лишь рос, причём не благодаря владельцу, а скорее вопреки.

Кроме прочего, Жану достался небольшой дом, выстроенный в какие-то древние времена на одной восхитительной улице в Градчанах. Туда-то мы и направились.

Взявшись за руки, мы шли по серой брусчатке узкой мостовой мимо двухэтажных домов, прихотливо оригинальных, старинных, словно войдя в невидимую дверь, вдруг оказались в одной из сказок Андерсена, которые я так любила в детстве. Эти окна, наверняка, помнят, как плавился иней под разогретым в ладошке пятачком. А там!…

У двухметровой стены из отёсанных валунов стояла на кованых ножках скамейка потемневшего дерева, для двоих, слева от неё – тонконогий чугунный фонарь, а справа – каменная чаша питьевого фонтанчика. С высоких деревьев чёрными ветвями подметавших небо, нёсся вороний грай, оттеняя тишину.

– Как здорово!– выдохнула я, присаживаясь.

Ты посмотрел на меня, как художник: пристально, оценивающе:

– Вы так подходите друг другу. Ты и Европа.

Я улыбнулась.

Эту секунду я не забуду никогда. Эта скамейка, этот фонарь и ты запечатлены теперь во мне вечной фотографией.

Ты сидела под фонарём, положив руки на колени, улыбаясь. Я сел рядом, осторожно обнял тебя за плечи.

– Ты заключил с ним договор? – невпопад спросила ты.

Меня немного покоробил подход, я убрал руку:

– Да, он выплатил мне аванс. Но договором это можно назвать с большой натяжкой: одна страница текста. Скорее – уговор.

– Ну, хорошо, ты – писатель. Ты печатаешься? Кроме того, что хочет издать Жан?

– Нет. Я убеждён, что писатель – это тот, кто пишет.

Ты хмыкнула:

– Звучит увесисто. А о чём ты пишешь?

Я рассмеялся:

– Извини, дурацкий вопрос!

– Да ладно, меня интересует сюжет!

– Потом читать не интересно будет.

– Читать я буду форму.

– Да? Ну, тогда слушай, – я откашлялся, чтобы голосом, каким рассказывают сказки, продолжить: – Давным-давно Город был скрыт туманом, который никогда не рассеивался, год за годом всё плотнее укрывая улицы и дома своим сырым пологом. Большинство горожан привыкли к нему, перестали его замечать, и стали его частью. Но несколько человек не смирились с очевидным, и сильно от этого страдали. Их стремления к солнечному свету никто не понимал, потому что все давно забыли, как он выглядит. И вот, услышав легенду, что где-то совсем недалеко есть Пещера, пройдя которую насквозь, обязательно окажешься в месте, где тумана нет, они отправились в путь.

Ты выждала немного:

– Это всё?

– Хочешь, я изложу тебе сюжет «Идиота»?

– Нет, пожалуй, – усмехнулась ты, – а чем кончается твоя повесть?

– А вот это пока секрет.

– Но большая трагическая любовь там присутствует?

– Обязательно!

– Хорошо.

Здесь, под фонарём, время остановилось ещё до нас. Всегда кричали вороны, твоя рука всегда была в моей. Холодно.

– Пойдём?

– Пойдём.

У полного до краёв бетонного стакана рядом с бронзовой колонкой ты долго смотрела на воду. Забыв обо мне, ты шевелила губами, замерла, а потом ударила по чёрной воде ладонью. Мир, отражавшийся на поверхности, пошёл волнами, смешался, исчез и расплескался по камням.

– Ой, – ты словно очнулась. – Ничего?

– Ничего.

Взяв под руку, я повёл тебя прочь от высокой стены-террасы, что царила над всем районом, по извилистой мощёной улочке, круто забиравшей вверх, мимо окон, что ниже наших глаз, к дверце под кованым фонарём.

– Он живёт в этой сказке?

Я кивнул.

– Неплохо устроился твой приятель-работодатель! – ты коснулась массивного кольца, служившего ручкой.

– В общем, да. Но сам он не придаёт этому такого значения, как мы. Есть и есть. Он и в нашем номере чувствовал бы себя отлично.

Я тихонько улыбнулась этому «в нашем номере». Мурашки бегут по телу, когда видишь, как «моё» превращается в «наше».

– Я тоже там себя отлично чувствую, – сказала я. И с удовольствием добавила:

– В нашем номере.

Дверь отворил высокий грузный брюнет с вытянутым добродушным лицом, украшенном огромным носом и печальными глазами сенбернара.

– Бонжур… мадемуазель, – сказал он, склонив голову, так что стала видна наметившаяся лысина.

– А может быть, я – мадам?

Хозяин бросил на тебя быстрый взгляд:

– Как вам будет угодно. Но по вам не скажешь. Впрочем, это всё равно.

–Да, всё равно…. Гуттен так.

– Самое время представить вас друг другу, – вмешался ты. – Лиза, это Жан – буржуй, пьяница и развратник. Жан, это Лиза, самая прекрасная девушка из всех. Кстати, имей в виду, что если ты попробуешь протянуть к ней свои загребущие лапы, то я их запросто отрублю.

– Очень приятно, – Жан поцеловал мою руку, улыбнулся тебе и провёл нас в дом.

– Лиза, вы знаете, что Илья – типичный русский хам? Но чертовски талантлив, за что я прощаю ему его выходки.

– Жан, я типичная русская хамка, так что мы – два сапога пара.

– Вам, Лиза, можно простить вообще всё, что угодно за светлую красоту! Но я пропал – два милейших хама на мою бедную еврейскую голову!

– Не бойся, мы сегодня тихие, – ты упал в кресло. – Довольно любезностей, угости нас лучше своим превосходным кофе из личных запасов, мы замёрзли, пока добрались до тебя, как бродячие магаданские собаки.

– Айн момент! – Жан скрылся в боковой двери.

Его кабинет был так же мал, как и все комнаты в этих крохотных домиках на Новом Свете. Вдоль стен – антикварная мебель, уставленная старинными артефактами вроде астролябии, печатной машинки, песочных часов, столовых приборов, игральных карт и прочего хлама, оставленного за ненадобностью молодым веком. Мерцающий Эппл на журнальном столике, помнящем перчатки дам эпохи Наполеона, выглядел здесь, как танк при Ватерлоо. Напротив стояли два кресла и диван на гнутых золочёных ножках. Я опустилась на диван. Ты сел рядом.

– Странно, что нет прислуги.

– Ничего странного. Миллионер Жан – хипповый романтик до мозга костей. Он на дух не выносит буржуазность во всех её проявлениях.

Вернувшийся хозяин поставил на стол серебряный поднос с микроскопическими чашечками, молочником и медной туркой такого вида, что сразу становилось ясно: она старше всех присутствующих вместе взятых.

– Мне сказали, вы не выносите буржуазность. А как же это, – я обвела глазами антикварное изобилие.

– Это – выношу. Легко, – улыбнулся Жан. – Угощайтесь!

Кофе завораживал.

– Вы прекрасный баристо, Жан!

Он улыбнулся.

– Спасибо. Но лучшей благодарностью для меня стало бы ваше разрешение перейти на «ты».

Ты рассмеялся:

– Жан, если ты не перестанешь ухлёстывать за чужими женщинами, тебя когда-нибудь побьют!

– Мой подслеповатый друг! Ты, видимо, просто не углядел разницы между ухаживанием и учтивостью! Советую купить очки!

– А я советую тебе жениться на чеченке, которая своей свирепой ревностью укротит твою любвеобильную натуру.

– А я, в свою очередь, посоветовала бы вам обоим зарубить себе на носу, что я влюблена. А когда я влюблена, другие мужчины для меня не существуют.

– Ты влюблена в меня? – Жан прижал ладони к груди и встал.

– Нет, – я посмотрела в твои глаза. – Я влюблена в него.

Ты замер с чашкой в руке.

Я поцеловала твои губы – они пахли кофе.

– Прекрасно, дети мои! Слёзы умиления выступают на моих глазах всегда, когда я вижу настоящую любовь, – сказал Жан чуть иронично.

Я обернулась к нему:

– А я вот не знаю «настоящей любви». Дурное понятие, оно допускает, что есть любовь «ненастоящая». Так не бывает.

Жан мягко улыбнулся, подошёл, взял мою ладонь своими большими руками.

– Лиза, ты романтик! Парадокс, но в современном мире романтичного мужчину встретить значительно проще, чем романтически настроенную женщину. Я тебя непременно отобью у этого мужлана.

Я отняла руку, села в кресло.

– Спасибо, Жан. За кофе.

Возникла пауза, естественно неловкая, как бывает всегда, когда высокая духовность касается своим невесомым крылом более двух человек разом. Некоторое время тишину нарушало лишь умиротворяющее тиканье старинных напольных часов красного дерева и позвякивание тонких, почти прозрачных фарфоровых чашек.

– С вашего позволения, я сделаю то, для чего пригласил вас сюда,– Жан оставил кофе. – В ноябре Прага не очень уютна, здесь становится холодно, промозгло и серо. Я решил ненадолго догнать уходящее лето. Илья, я приглашаю тебя в творческую командировку на Капри, вместе с дамой, разумеется,– он подмигнул мне. – Можешь считать это дополнительным авансом – все расходы я вычту из твоего гонорара, так что можешь быть спокоен – никаких подарков.

– К-куда? – я поперхнулся кофе.

Жан улыбался, довольный произведённым эффектом.

– На Капри? К Горькому? – я встал. – Ну, знаешь, я думал, жизнь меня ко всему подготовила! В чём подвох?!

– Честно?

– А как же! – я поставил чашку на поднос.

– Хочу увести у тебя Лизу!

– Чёрта с два!

Жан закурил. Пустил кольцо к низкому потолку:

– Всё просто. Я одинок и раздавлен, – он с силой расплющил сигарету в пепельнице. – Недавно от меня ушла Кэт, ты слышал, наверное?

Я кивнул. Все знали, что ему не везёт с женщинами.

– Так вот, – продолжил Жан. – Я не хочу сейчас оставаться один. Не могу. Никак. А в тебе я чувствую родственную душу. Ты такой же бродяга, как я.

– Но…

Он чуть повысил голос:

– Никаких «но»! Я прошу о помощи! Эти проклятые деньги не заменят мне друзей! Впрочем, я ведь и не предлагаю их тебе даром. Вычту из твоего гонорара.

– А будет из чего платить гонорар?

Жан махнул рукой:

– Будет! Однако, – он обратился к тебе, стараясь быть милым и улыбаться: – Вы можете быть спокойны, я буду прекрасным, уравновешенным компаньоном и ничем вас не потревожу! Вы ведь не откажетесь поехать с нами?

Ты не ответила, глядя в одну точку.

– Ты в порядке? – насторожился я.

– Что? – ты словно проснулась.

– Ты в порядке? – повторил я.

– Да, всё хорошо. Просто странно….

–Что?

– Нет, ничего, – ты тряхнула головой, отгоняя морок. – Так о чём мы?

Жан взглянул на меня, я пожал плечами. Что я вообще знаю о тебе?

– Вы поедете с нами?

– На Капри? – ты как-то странно усмехнулась.

– Да.

– А почему бы и нет, поехали!

Жан ударил ладонью по столу:

– Вот и отличненько!

Мне показалось, что они разыгрывают пьесу, которой я не знаю. Что ж, разберёмся. Но главное не в этом.

– Жан, ты меня покупаешь? Вместе с Лизой?

Он вскочил, выставил перед собой пухлые ладони:

– Да нет же, идиот! Я умоляю! Возьми у меня беспроцентный кредит!

Ты оставалась невозмутима.

– Ну, допустим. Когда тебе нужен мой ответ?

– Я планировал вылететь завтра. Очень тебя прошу!

Я спросил тебя:

– Летим завтра?

Ты ответила:

– Летим!

– Дурдом какой-то,– пробормотал я. – Никак не могу привыкнуть к вашему богемному темпу жизни!

Жан добродушно усмехнулся:

– Теперь и вашему! – а потом добавил с искренней теплотой:

– Соглашайся, Илья. Мне очень не хватает хороших людей!

– Жан, ты не оставляешь мне выбора. Но, – я поднял к низкому потолку указательный палец, – никакой благотворительности! Аванс! – во мне говорила звенящая гордость бедных.

Он с облегчением откинулся на спинку:

– Хвала Аллаху, милостивому и всемогущему! Вылетаем завтра днём, и гори тут всё синим пламенем!

– Надолго? – уточнила ты.

– Лиза, я предложил бы вам провести там месяц, но боюсь, что гонорара Ильи может не хватить! – Жан беззлобно засмеялся. – Три дня. Дольше дела не пускают.