Читать бесплатно книгу «Никто не знает Сашу» Константина Потапова полностью онлайн — MyBook
image

18. Элина Аристарховна, библиотекарь, 53 года, Каховка (Черноземская обл.) в маршрутке

Ох, на что, на что мне всё это, зачем, господи, боги мои, гнев Ахилесса, двадцать два несчастья, почему, зачем? Какой гад этот Александр Даль, моя дочь так любила его песни, а он, мы ехали на его концерт из такого далека, а он, какая, простите, сволочь, какой мудак, нет, не надо таких слов, никто таких слов не достоин, такие слова неэтично, такие слова неприлично, простите меня за такие слова, просто недостойный её любви, бессовестный, легкомысленный дурак, ни стыда ни совести, безответственный, неумный, сволочь, подлец, подонок, мерзавец, дрянь, ой нет-нет, простите меня за такие слова, прошу прощения, он просто ошибся, сошедший с тропы, заблудшая душа, нищий духом, ранящий в своей слепоте, ох, как же он её, равнодушие страшнее всего, идиот, мудак, мразь, господи, простите меня за такие слова, нет, нет, он просто такой человек, он не виноват, да почему не виноват, он виноват по всем статьям, а судьи кто, имею ли я право?

А почему нет? Почему я не отменяла наш поэтический, куда пришло всего четыре человека, почему я работаю в глуши, почему я содержу пыльный бастион книг, преданья старины, я же делаю это, для кого я ехала туда, всё для неё, и это ужасное заведение, вычурное, аляпистое, неприличное – для неё, и потратила на билет – для неё, а он, в своём пошлом пальто, он сделал это. Я для неё взяла и подошла, и сказала, взяла и подошла, взяла и сказала, для своей дочери, что так любит его песни, а он сделал это.

Она была ошеломлена. Она была так расстроена. Она побледнела, о боги, бледные ланиты, как побледнела, и губа задрожала, как в детстве, дитя сама в толпе детей, но удержалась и никто не заметил, кроме меня, но я-то знаю, сволочь, преступник, мужлан, ублюдок, выблядок, блядь… ой-ой-ой, не надо так, никто этого не слышал, жутко неприлично, фу, нельзя, в конце концов, не эстетично, не литературно.

Никогда мне не нравились его песни. Это ни Пушкин, ни Лермонтов, ни даже, простите, Окуджава, господи, всё это было бы смешно, когда бы не было так, нет, что-то есть, что-то есть, но я никогда не понимала мою девочку, её увлечённость. Зачем, когда есть великие вершины, солнце наше, лучшее учение, нет, я не понимаю это поколение, вы друзья как ни садитесь, нет, это всё не то, да ещё и выступление в таком месте, здравствуй, племя молодое. Откровенные платья девушек, и причёски гостей, почему у всех лысые виски, и такая яркая помада, и узкие джинсы, срамота, и эти картины на стенах, а главное, книжный магазин и кофейня, носящие имя пусть странного, но достойного Платонова, как это – книги в одном ряду с кофе? просто праздник, их же можно изгваздать, посадить пятно, замарать, дымящийся куб совести, книги и пирожные в одном ряду, как будто книги – еда, величайшее из чудес, как будто книги – едят, всё как-то напоказ, как на сцене, и негде сесть, если стеснён в финансах… Не надо было ехать в такое место, но она так хотела, и тут вышел этот молодой человек в голубой рубашке, совсем юноша, и всё сказал, пренеприятнейшее известие.

И я не смогла сдержать возмущения, моя дочь так расстроилась, я спросила, почему, что случилось, и молодой человек сказал, что он отказывается играть из-за группы в соседнем зале, да, слышно было, как они настраивают свои чудовищные инструменты, и это было уже чудовищно громко, и она побледнела, но в её глазах ещё была надежда, и ради той надежды я спросила, а он разве не знал про группу? И молодой человек сказал: он знал. И удалился, вышел вон и растворился.

И мы стояли там, две растерянные, униженные и оскорблённые, лишние люди посреди огромной очереди на чудовищную музыкальную группу, бритые виски, знакомые всё лица, мы стояли там, мать и дочь, мы не знали, что делать, и тогда я решила, решилась. Ради неё. А он. Наглец, бесстыдник. Какое хамство, хам, хамло, трепло, брехло, преступник, нарушитель, и подколодная змея, гадюка, врун, и лжец, и лгун, и трус жестокосердный, равнодушный, он просто отказал, он сволочь, хватит, хватит, нет, не надо.

С самого начало всё как-то пошло не так, о, ледяная, сырая, прокуренная маршрутка. Как же мне было стыдно перед ней за нашу бедность, за жидкую грязь под ногами, она же выбрала свой лучший наряд, это платье, немного откровенное, но ладно, быть можно дельным человеком, сегодня же был такой день, такой её день, а вокруг грязь, а мы выглядели так хорошо, слишком хорошо для этой маршрутки, мне было так стыдно за нашу бедность и нищету, и я так глупо поругалась с водителем из-за его громкой пошлой музыки, блатной песни, а ещё он курил в маршрутке и разговаривал по телефону за рулём, о, зачем он так мне нахамил, и его совершенно не волновало, что у нас такой день, его не задела моя фраза про ударение в слове «звонит», как мы препирались всю дорогу, он всё грозился нас высадить, невежи судят точно так, и за остановку до заведения «Платонов» остановил маршрутку и сказал, что не поедет дальше, пока мы не выйдем, и мы вышли – я гордая, молчащая, но такая отчаянная внутри, над седой равниной моря, она – молчащая мне в укор, молчащая в меня.

И пришлось идти пешком, с корабля на бал, до заведения «Платонов», книги и кофе, какой ужас, а мы выглядели так плохо, так смешно для этого большого города, даже её платье под пальто, особенно – её платье, а она всё стремилась идти чуть впереди меня, словно она не со мной, старой кошёлкой да книжным червём… И она сама спрашивала дорогу, вырывалась вперёд, закатывала глаза, когда мама умничала, когда мама пыталась как-то подбодрить, пошутить, подметить пороки города, о, как же я была нелепа, нелепая мать, клуша, деревенщина в центре города со своей деревенской дочерью, над кем смеётесь, о, стыд, позор, мы прошли через весь центр под насмешливые взгляды прохожих, окон, витрин, иностранных машин, высмеянные всеми, незамеченные никем.

И потом огромная очередь, в которой мы отстояли зря, так как она была не на него, негде сесть, юноша, с учёным видом знатока сказал нам – ничего не будет, он отказывается играть, и мы ждали его, и он вышел. О, зачем, я подошла к нему. Просила же не для себя. Для дочки. Она же по нему с ума сходила. Ох, мерзавец.

Как же она ждала этого дня. Всё ещё год назад началось, нашла в сети Интернет. Слушала с таким упоеньем и подпевала, шевелила губами, и выглядела такой нелепой и счастливой. Она давала послушать мне. Да, он отдавал дань традиции, да в нём звучали народные мотивы, рождённый ползать, как известно, но всё-таки, неплохой слог и неожиданные рифмы, правда, иногда нецензурная брань, нецензурную брань нельзя, это нецензурно – брань, и вставлять в песню с библейской цитатой такое слово! Я просто хотела уберечь её. И когда я пожурила её за это бездумное увлечение, указала на неуместность некоторых оборотов, и тем более, недопустимость поехать так далеко на его концерт, пусть сильнее грянет буря, ларчик просто открывался, ты никуда не поедешь одна, как она кричала, хлопнула дверь, разлетелась тарелка, всё смешалось в доме, мы не разговаривали несколько дней. Ах, она запиралась в комнате, сложный возраст, и слушала эти песни, будто он ей – отец, а не я ей – мать. Ох, как мы отдалились, девочка моя. Она больше не улыбалась мне, чем меньше женщину мы любим. И когда она уже смирилась, и больше при мне его не слушала, но слушала тайком, и о поездке больше не заикалась, тогда я и купила ей билеты. Ведь юность – время сладкое и сложное. Она – всё, что у меня есть.

О, в какой радости прошли сборы, мы же ещё не знали ни про грядущую ссору в маршрутке, ни про будущий позор в городе, ни про очередь, ни про юношу, о, мы нашли бы силы пережить это – она бы – его песнями, я бы – её счастьем, мы бы сидели с ней рядышком в темноте, бок о боком, мать и дочь, но он отказал. Он вышел из зала, уже одетый, в новомодном пальто, я подошла, дочь была где-то поодаль, но я ощущала её своей жёсткой тощей спиной, спиной кошёлки, книжного червя, и тут я попросила, никогда ничего не просите. И он отказал. В такой день. Сука. Простите, не надо таких слов. Извините, прошу прощения, я более не буду, я сожалею и раскаиваюсь, я приношу извинения, такого больше не повторится, сука. Все мужчины такие, вы знали про группу – нет, не знал – но юноша нам только что сказал иное – нет, я не знал про группу. Лжец, лгун, бесстыдник. Он отнял её у меня, отнял ещё раз, хотя она сидит рядом со мной в маршрутке, но уже отнятая, и скучно и грустно, он отнял её лишь одним отказом, скупой рыцарь, на глазах у неё, у всех, втоптал в пыль, а счастье было так возможно:

– Можно сделать совместное фото?

– Нет.

– Позвольте, но просто одно фото. Некоторые ехали на ваш концерт из другого…

– Я не в состоянии сейчас.

Так он сказал и удалился.

Как же я ему благодарна. Как признательна. Один Господь знает, как я ему благодарна. Храни его. Луч света в тёмном царстве. Я благодарна, я преисполнена благодарности, пусть ему воздастся сполна, пусть всё в его жизни будет хорошо, спасибо, пусть ангелы хранят, пусть он будет самым знаменитым певцом в стране, спасибо, пусть его стихи передают из уста в уста, пусть песни его поют в библиотеках, на кухнях, в переходах и подворотнях, в академических залах и ДК, пусть стихи его выходят многотысячными тиражами, глаголом жечь, свежо предание, пусть стадион будет петь и вторить ему, с чувством, с толком, с расстановкой, господи, сердце моё разрывается от благодарности к нему, пусть он встанет в один ряд со всеми классиками русской литературы, пусть его преподают в школе, о, возвышающий обман, пусть Высоцкий, Окуджава, Городницкий померкнут перед ним, я так признательна ему, я так признательна, ведь на обратном пути, в трясущейся оцепеневшей маршрутке, по дороге домой сквозь сумерки, слякоть и раннюю весну, шансон и курево, она, зажатая в неудобные кресла рядом, без взгляда в мою сторону взяла и крепко-крепко сжала мою ладонь.

19. Саша Даль. Подводная лодка

Потом Алина долго ругалась по телефону с Антоном, а в Большом зале начался концерт, а он сидел в подводной лодке, уткнув лицо в ладони. Веки жгло от недосыпа.

Саша вдруг вспомнил, как в прошлом туре ссорился в Калуге с администраторами анти-кафе из-за денег – он насчитал в зале 50 человек, а денег ему дали только за 40, и он, наученный Алиной пересчитывать выручку сразу, стал сначала вежливо, а потом всё больше распаляясь, ругаться из-за каких-то четырёх тысяч. Деньги ему отдали, но с таким видом, будто он их выпросил. Потом Саша вспомнил, как на одном из первых концертов они делили деньги с организаторшей Ритой – он выступал с акустикой после рок-группы, часть зрителей осталось на него, но после концерта ему принесли внезапно толстую пачку. И они, радостные, уже делили эти деньги с Ритой – 70 на 30 – и он переспрашивал, это точно всё нам? – но тут подошёл охранник клуба, и сказал, что вышло недоразумение, и им отдали выручку с обоих концертов. И они, краснея и суетясь, стали отсчитывать деньги назад. А потом он вспомнил, как несколько лет назад выступал в Перми, и строгая арт-директор выгнала всех случайных посетителей из зала за полчаса, а потом на сам концерт пришло меньше людей, чем было до этого. А в антракте завалились какие-то бритоголовые парни и громко спрашивали на весь клуб – а это нытьё долго будет?

Ему уже тридцать один, подумал он. Если бы концерт не отменился, здесь было бы от силы тридцать человек. Он ничего другого не умеет – только петь и играть. Он не лучший голос. Он самоучка, ему не хватает опоры, он часто поёт на связках. Его голос с возрастом проседает, и он уже не может взять некоторые из нот в своих же песнях, перестраивает мелодию. Он не лучший поэт, его тексты слишком песенные для стихов. Ему постоянно говорят, что не воспринимают его тексты в отрыве от него. А его стихи слишком сложны для хитов и даже для бардов. «Песня – это диалог со зрителем. На доступном языке!». Он всегда выбирает простые аккорды, он повторяется. Он вне, застыл в джетлаге меж часовых поясов, а рядом шумела группа «Нервные», а где-то ждали и расходились его 30 зрителей. Саша сидел, уткнув руки в лицо. Бешенство прошло, осталось опустошение. И немного облегчения. Ему не надо сегодня играть. Он хотел пнуть гитару. Он представил, что его увидел отец. А потом Ксюша.

– Сука! – прошипел он. Он хотел остаться здесь. Свить гнездо, спать на составленных стульях, ходить в местный сортир, питаться остатками пирожных и липкими глотками со дна чашек, стать местной достопримечательностью, городским сумасшедшим, но не выходить. Он двадцать минут просидел в одной позе.

Вспыхнул телефон.

Полли.

«Привет, ты решил с электричкой? С ночёвкой остаёшься?;)»

Саша погасил экран и опять закрыл глаза.

Когда он кое-как слепил свои пожитки – пальто, гитару, провода, рюкзак – в некое подобие себя предыдущего, – и вышел в зал, к нему порывисто двинулась женщина. Прямая как палка, худая, красивая, одетая старомодно и стильно, со скорбной скобкой вокруг губ, она подошла к нему, резкая, испуганная, злая:

– Простите, Александр?

– Да.

– Почему вы отменили концерт?

– Вы слышите? Я не могу в таких условиях… Накладка.

– А разве вы не знали? Про другой концерт?

– Не знал.

– Но молодой человек сказал, что вы знали.

– Я не знал.

Он поджала губы – рот в двойных скобках, горечь в квадрате. За её спиной стояла пунцовая дочь, смотрела в сторону. Юная версия матери, уходящее отражение.

– Простите, Александр. Можно тогда хотя бы сделать совместное фото?

– Нет.

– Позвольте, но просто одно фото. Некоторые ехали на ваш концерт из …

– Нет. Нет. Я не в состоянии сейчас.

Он сбежал на вокзал. Он бежал и задыхался. Вдоль перронов, эскалаторов, турникетов, бесконечных вагонов с надписью «Смертельно» на баках внизу… Бежать, прочь, прочь…

Позвонила Алина:

– Привет. Ну короче, там вышло недопонимание. Этот урод Ромбовский уже сбрасывать начал, но я его допекла. Чтобы он выслал скрины сообщений, что ему писал Гришаковский. А ты сделаешь скрины со своей переписки. Мы сделаем пост…

– Подожди.

– Саш, мы сделаем пост, где объяснимся перед зрителями – почему так произошло. Что мы не причём, что виноваты Гришаковский и «Платонов»

– Алин.

– …понимаю, отношений портить с ними не хочется и это негатив в постах, но Ромбовский с нами точно работать больше не захочет, а Гришаковский нам нет никто и звать никак, а негатива больше будет…

– Алин!

– Нам надо отработать эту ситуацию, Саш! Я хотела с него неустойку, но у нас…

– Я не буду ничего публиковать. Не надо всех этих скандалов. Ты знаешь, я этого не люблю. Мне сейчас вообще не до этого.

– Саш. У нас сорвали первый крутой концерт в Чернозёмске! Потому что два этих …

– Да я не помню, что я им писал! Что мне там кто отвечал, понимаешь?

Бесплатно

4.47 
(15 оценок)

Читать книгу: «Никто не знает Сашу»

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно