За несколько дней до отъезда в Ленинград я, как обычно, вечером вернулся из храма домой. По пути от автобусной остановки к дому я повстречал маленького дворового мальчика лет девяти. Он как раз искал меня.

– Смотри, какую штуку я нашел в земле, – сказал он и протянул мне старинную металлическую иконочку Божией Матери, испачканную в земле.

Это был образ Богородицы «Умиление», ставший очень популярным после прославления преп. Серафима Саровского в 1903 году (он молился перед этой иконой). Тогда такие иконочки штамповались тысячами, и все паломники Дивеева их приобретали на память. Откуда она в Перми, эта почти столетняя иконочка? И почему была обретена именно в этот день?

Я подержал на ладони металлический образ, на котором был оттиснут Лик Пречистой, и вернул мальчику. Но тот не взял:

– Костя, это тебе…

В то время, гуляя по вечерам с собакой, я рассказывал дворовым ребятам разные интересные истории из Библии, из жизни святых. Весь дом знал, что я собираюсь поступать в Духовную Семинарию, и с духовными вопросами ко мне подходили даже взрослые. Вот один из моих юных слушателей и отдал мне свою находку.

Для меня эта иконочка была тем более знаковым явлением, что именно икону «Умиление» я получил в день знакомства от моего духовника. С этой иконы началось мое воцерковление, вхождение в алтарь… И вот Пресвятая Богородица дает еще один знак.

Знак, что надо поступать! И ничего не бояться!

Солнечный теплый день 19 августа. Преображение Господне. Мы служим с моим батюшкой в храме, где он настоятель. Это центральный храм города Перми, только что переданный верующим, – Феодосиевская церковь. Через два месяца о. Виктора сместят из этого храма. Подлого завхоза, которого отец Виктор вытащил из запоя и деградации и вернул к жизни, подкупил обещаниями радужных перспектив один пронырливый протоиерей. Вместе они сфабриковали дело и обвинили о. Виктора в различных махинациях. Подкупили «свидетелей». Отца Виктора сослали в дальний приход – восстанавливать из руин храм в селе. Настоятелем стал протоиерей-проныра. Через месяц он вышвырнул завхоза, и тот, никому не нужный… приполз с покаянием к отцу Виктору. И тот принял покаявшегося блудного сына, руками которого был смещен с настоятельства в центральном городском храме и оболган в прессе на весь город.

Но это будет потом. А сейчас – золотой свет струится сквозь окна, играет бликами на коврах алтаря, на золоте богослужебных сосудов, на облачениях. Пахнет ладаном и… фруктами. Их в изобилии принесли люди в этот день в храм. Я читаю Апостол.

Во время Литургии в алтарь тихонько ныряет завхоз (тот самый) и что-то шепчет батюшке. Мой духовник меняется в лице. Потом говорит нам, что в Москве произошел переворот, Горбачев отстранен от власти.

Я ни о чем таком не думаю. Мне не до политики: дома уже лежат билеты на самолет, который в три часа дня берет курс на Ленинград.

После службы мы едем домой на «Запорожце» завхоза (того самого завхоза), сидим за столом. Едем наконец в аэропорт.

Через 2 часа я в Ленинграде, но так как разница между Пермью и Ленинградом 2 часа, я оказался в том же самом времени, в которое вылетел. Три часа дня.

Автобус до метро, потом блуждание по метро. Сел не на ту ветку, запутался в переходах, пассажиры бегут, путаются в советах, куда мне ехать… Приехал на станцию метро «Площадь Александра Невского» я через 2 часа.

Митрополичий парк (до революции этот парк принадлежал митрополиту, сейчас с митрополитом парк никак не связан), канал; от всего этого веет спокойствием и уютом. А вот и огромный корпус Духовной Семинарии. Захожу с чемоданом, робко поднимаюсь на несколько ступенек до вахтера. На стенах – картины со сценами из Священного Писания; вахтер – пожилой и строгий усатый человек, похожий на старорежимного швейцара.

– Что вам угодно?

– Простите, я приехал учиться.

– Вы здесь учитесь?..

– Пока нет…

– Значит, приехал не учиться, а поступать.

Объяснил мне, как пройти наверх, где найти помощника Инспектора.

Взбираюсь вверх, как на Голгофу. С тяжелым чемоданом, на пределе сил, на 4-й этаж. Стучусь в комнаты помощника Инспектора. Им оказался Александр Васильевич Маркидонов. Один из интеллигентнейших людей, каких я знал.

Александр Васильевич поселил меня в комнату, сказал, что скоро начинается ужин и что я уже сегодня могу спуститься на ужин и присоединиться к трапезе – она для всех абитуриентов бесплатна. А пока, если желаю, могу пройти в храм, где начинается богослужение.

Я зашел в храм. Было вечернее богослужение. Прекрасно тихо пели. Сквозь цветные витражи в виде крестов лился вечерний свет. Паркет храма был весь расцвечен этими крестами, ложившимися на пол цветными пятнами.

Я сделал три земных поклона перед чудотворной иконой Божией Матери «Знамение» – святыней академического храма, а потом три земных поклона перед миловидной Казанской иконой Божией Матери. После этого встал в сторонке и от всего сердца благодарил Господа за счастье добраться сюда и быть здесь.

После ужина я вышел в город. Везде суета, стихийные митинги, на Дворцовой площади – люди с флагами, много молодежи. По сравнению с Пермью люди здесь казались раскрепощенными и свободными.

От этого бурления людей, от множества машин, от красоты, которая в Петербурге обрушивается на тебя отовсюду, закружилась голова. Пошел обратно, в Семинарию. В парке на все голоса пели птицы. Уже приезжали старшие семинаристы и в своих комнатах праздновали встречу. Слышалось чоканье стаканов, взрывы хохота.

…Поступление было напряженным. Заходишь в профессорскую, а там за зеленым столом целая комиссия. И такие регалии, которых и не видел. Маститые старцы с большими лбами и седыми бородами, блеск драгоценных крестов на груди. От всего этого впадешь в священный трепет. Очень трудно собраться. Но начинался экзамен мудро. Чтобы успокоить абитуриента и помочь ему справиться с волнением, когда ты заходил, тебе объявляли: «Пройдите к книге и прочитайте». На аналое – большая книга. Псалтирь. Ты должен прочитать отрывок. Отрывок, правда, был заковыристый, и по тому, как справлялся с ним абитуриент, было сразу видно, свободно ли он читает по-церковнославянски или нет.

Потом «гоняют» по богословским вопросам, спрашивают по Священному Писанию. Затем проверяют знание молитв наизусть.

Кроме большого количества молитв нужно знать тропари и кондаки Двунадесятых праздников (то есть главных двенадцати).

– Ну-ка, расскажите нам тропарь и кондак Рождества Христова.

И это было маленьким чудом… Большинство абитуриентов «срезались» именно на этих тропарях и кондаках. Нелегко было вот так, навскидку, особенно если волнуешься, вспомнить тропарь и кондак того или иного праздника. Но я ответил без запинки, блестяще. А все потому, что за несколько месяцев до поступления мой духовник, отец Виктор, подарил мне большую икону Рождества Христова. И каждый вечер я молился перед этой иконой именно о поступлении. И пел тропарь и кондак этой иконе, а именно тропарь и кондак Рождеству.

Старцы меня поблагодарили и отпустили.

В другой день мы сдавали пение. В третий день писали изложение с элементами сочинения. Нам зачитывали притчу из Евангелия, и мы должны были написать, какой нравственный смысл можно вынести из притчи и как это применимо конкретно к нашей жизни.

Ребята поступали разные. Были аккуратненькие и чистенькие поповские сынки, были вчерашние хиппи, много было людей с высшим, а то и двумя высшими образованиями. Был один немолодой человек, который пытался поступить в… восьмой раз. Он опять не поступил. Поступил через два года, то есть на десятый раз. Сейчас он священник в пригороде Санкт-Петербурга.

Гуляю однажды по Митрополичьему парку. Смотрю: на скамейке в тени деревьев сидит один из абитуриентов. Вместе с ним мы сдавали вступительные экзамены. Я подошел и сел рядом. Он покосился на меня, а потом говорит загадочно:

– Вот как бывает: иногда ты победишь грех, иногда грех победит тебя.

Сижу, думаю над этими словами. А мой сосед подытоживает:

– В этот раз грех победил меня! – и с этими словами достает пачку сигарет и закуривает.

Этот юноша поступил, и мы проучились с ним несколько месяцев вместе, на одном курсе. Потом он стал хватать двойки и понял, что учиться не может. Все попытки нагнать учебу были безрезультатны. Тогда этот студент вообще перестал ходить на занятия. А потом перестал ходить и в храм, на молитву и на службы. Так прошла неделя или даже больше… Последний день пребывания его в стенах нашей духовной школы был таким: идет Воскресная литургия. Все в храме, а наш студент, голый по пояс, плещется у умывальника. Подходит онемевший от такой наглости помощник Инспектора. Смотрит, потом говорит:

– Боюсь, у вас будут большие проблемы.

Наш герой не спеша умывается, вытирает лицо, потом поднимает голову, смотрит пристально на помощника и говорит:

– А вы не бойтесь.

И вот экзамены сданы. Осталось несколько дней до объявления результатов. Учебная комиссия обрабатывает данные и готовит списки поступивших. И тут Господь дарит мне подарок – бесплатную поездку на Валаам.

А получил я эту поездку так. Среди поступавших был один священник. Только поступал он не как мы, в Семинарию, а в Академию. До этого он как раз окончил Духовную Семинарию в Москве и при этом так «прославился», что о поступлении в Московскую Духовную Академию нечего было и думать. Батюшка этот, высокий, бородатый, торжественный, всегда и везде ходил в подряснике и с крестом. Он был великим обличителем пороков. Однажды я шел с ним по городу, и к каждой девушке, встречавшейся нам на пути с сигаретой, этот батюшка подходил, отбирал у нее сигарету, затаптывал и проводил разъяснительную беседу:

– Ты же будущая мать! Ты же губишь себя и будущее чадо свое. А заодно и свою бессмертную душу…

Репутацию юродивого этот батюшка приобрел с первого дня своего обучения в Московской Духовной Семинарии. В день поступления для всех новопоступивших проводили экскурсию по Троице-Сергиевой Лавре. И вот, лобзая очередную икону, этот юноша (тогда еще, конечно, не священник) задел головой огромную лампаду, и все из нее на него вылилось. Весь в елее, стекающем с головы, этот студент воскликнул:

– Братья! Это знак! Бог избрал и помазал меня.

Многое в поведении этого батюшки шло вразрез с общепринятыми правилами поведения, и его отовсюду гнали. Про его «чудотворства» и юродства рассказывали истории, вошедшие в золотой фонд преданий Московской Семинарии. Но прихожане его любили. И подарили батюшке путевку на Валаам. А тут как раз на эти дни выпадают какие-то дополнительные вступительные испытания в Академию. Зная почти наверняка, что его не примут (и действительно, его за чудачества не приняли), этот священник все же решил на остров не ехать и подарил путевку мне.

Теплоход, плеск темной ладожской воды – и три дня изумительного путешествия. Я впитывал все, что вижу, что чувствую, как сухая губка. Страшные развалины монастырских храмов, корпусов, оскверненные святыни (так было в 1991-м, сейчас, конечно, все отреставрировано и Валаам преобразился). И все это человеческое бесчиние соседствует с божественной лепотой: корабельные сосны, медовый запах смолы. …Вместе со мной в каюте ехал один священник, более того, целый игумен. Но был он… в элегантной белой рубашке и брюках, а не в рясе с крестом. Я спросил батюшку:

– Как же так? Вы ведь могли послужить молебен, провести с людьми беседу, исповедовать, окормлять… А никто и не знает, что вы священник.

Игумен улыбнулся:

– Милый юный друг. Я хочу просто отдохнуть от людей. Спокойно помолиться, подумать о своем. Стоит надеть рясу – и покоя ни минуты не будет…

Я был принципиально не согласен, а сегодня… согласен. Необходимо уединяться. Помните, что и Христос, Который был куда как востребован людьми, уединялся, чтобы побыть одному, чтобы помолиться. Пиджак и брюки для игумена стали той кельею, в которую он, находясь посреди людей, уединился для молитвы и размышлений.

На Валааме я познакомился с внуком отца Павла Флоренского, богослова, которого я к тому времени уже читал и достаточно хорошо знал. В то время его внук – отец Андроник – был игуменом Валаамского монастыря. А потом мы с моим спутником, батюшкой в штатском, под плеск волн говорили о богословии Флоренского и спорили: нужно его причислять к лику святых или нет. Я считал, что стоит, как новомученика. Отец игумен парировал:

– Прославление в лике святых автоматически делает авторитетными и труды человека, по сути, его сочинения становятся святоотеческой литературой. А в богословии отца Павла есть еретические мысли.

И вот теплоход причалил к пристани Ленинграда. На трамвае, потом метро, спешу в свою (а может, не свою?) Семинарию. У вахты списки. И среди других – моя фамилия. Поступил!

А через два дня, 1 сентября, – Божественная литургия. От волнения, от усталости у меня закружилась голова, и я почувствовал, что теряю сознание. Схватился за икону. Это была икона, как сегодня помню, святого Апостола Иоанна Богослова. Он меня и поддержал. Черные пятна перед глазами постепенно рассеялись, и я пришел в себя.

А через несколько дней нога, которая мучила меня болями, прошла совершенно. Боль становилась все меньше и меньше, и числу к 10 сентября исчезла окончательно. Лукавый отступил. До времени.

И наступил новый большой и важный период моей жизни: 8 лет учебы в Семинарии и Академии.