Глава 2

– Что-что, простите?

Комаров замер, превратившись в изваяние, столь же незыблемое, как дело Ленина-Сталина, живущее в каждом из нас. Застыл с вытаращенными, как у рака глазами. Еще большее сходство с раком добавлял цвет его наглой физиономии, внезапно ставшей красной, как помидор. Вылитый рак!

Я промокнул галстуком пот со лба. Пиво! Вот что б мне не помешало – так это кружка ледяного пива, чтобы растопить раскаленный айсберг плотного, словно кисель, воздуха, застывшего в моем кабинете.

– Нет-нет, – замотал я головой. – Не нужно никаких извинений. Вы отняли совсем немного моего времени. Всего на пятерку.

– Но я же, черт побери, отчетливо помню, как оставлял свою трость именно здесь – около этого самого кресла!

– Жара, – пожал я плечами. – Даже у меня мозги плавятся. Признаюсь вам честно, что по такой погоде я сам не уверен до конца, что это – именно то самое кресло. Возможно, оно имеет определенные сходства с тем самым креслом, но разве от этого оно становится тем самым? Отнюдь!

– Но, позвольте…

– Позволить вам – что? – уточнил я. – Сомневаться в данных нашим общим знакомым рекомендациях? Или усомниться в том, что товарищ Сталин – был большой ученый? Извините, но нет! Я не смогу взять такой груз ответственности на свою кристально чистую совесть!

– Ну, что же… – развел руками Виталий Иванович, демонстрируя отчаяние. – Получается, что я забыл трость в другом месте! Печально, очень печально! Она многое для меня значила!

– Итак, – провозгласил я, театрально подняв палец. – Мы имеем дело о пропавшей трости! Если они и впрямь так дорога для вас, то мой гонорар в пятьдесят рублей покажется вам сущим пустяком!

– И вы сможете отыскать мою трость?

– Смогу ли я? – воскликнул я. – Вы б еще спросили: встанет ли завтра солнце! Не забывайте, друг мой, что я уже знаю, что она была черного лакированного дерева, с серебряным набалдашником! И гравировкой. Не позже, чем сегодня вечером, трость снова будет у вас! И всего за полтинник!

– Если всего за полтинник… – вздохнул хромой. – То я согласен!

– Тогда начнем с небольшого аванса. Всего тринадцать восемьдесят.

– Тринадцать восемьдесят? – переспросил клиент. – Но почему такая странная сумма? Почему не червонец или полтора? Почему именно тринадцать восемьдесят?

– Потому что именно столько стоит бутылка коньяка! – раздался Дашин голос из приемной.

Я лишь покачал головой. Стыдно! Стыдно мужчине дожить до столь почтенного возраста и не ориентироваться в ценах на алкоголь! Но, с другой стороны, я ощутил прилив гордости за свою ученицу. Вот она – дедукция! Услышав одну единственную фразу, девушка безошибочно построила логическую цепочку и пришла к верному выводу!

При этом моя взращенная в невзгодах гордость не позволяла признать, что я ошибался на счет женщин вообще, утверждая, что женщины лишь немногим умнее канареек. Скорее, моя секретарша – исключение, подтверждающее правило.

– Тогда – до вечера, – произнес я, протягивая ладонь за авансом.

– А? Да-да, конечно… – рассеяно ответил Комаров, схватив меня за руку и несколько раз энергично тряхнув. – Впрочем – постойте, милейший! Я же не за этим приходил!

Бросив взгляд на бокал, по стенке которого печальной слезой стекала последняя капля коньяка, испаряясь в лучах послеобеденного солнца, оставляя за собой лишь гнетущую пустоту, столь же мрачную, сколь и мои помыслы, я разочарованно вернулся на диван.

– Дело в том, что я работаю агрономом в "Красном луче"… это – колхоз в горнозаводской зоне, далеко на севере области. И у нас там приключилось… как бы так помягче выразиться… происшествие!

– В чем дело? – едко усмехнулся я. – Куры доиться перестали?

– Да что вы, милейший! – возразил агроном. – У нас никаких кур и в помине нет! Только рапс! Происшествие носит гораздо более печальный характер – погиб Андрей Васильевич – наш председатель!

– Убийство? – насторожился я.

– Это весьма и весьма непростой вопрос… – протянул Комаров. – Есть все основания предполагать, что смерть его носит не столь криминальный, сколь потусторонний характер. Чтобы не тратить попусту слова, я принес один документ…

– Акт вскрытия? – уточнил я, прикуривая сигарету.

– Да, но… черт побери, товарищ Котов, как вы догадались?

– Дурак бы не понял, – улыбнулся я. – Вы столь рассеяны, что уже дважды вытерли со лба пот этим актом!

– Что? О, прощу прощения…

Хромой расправил лист бумаги, разгладив непослушные складки обеими руками. Я пробежал глазами по непослушным строкам, скачущим по документу, что блохи по бродячей собаке.

– Но… тут же сказано, что смерть наступила в результате естественных причин! – удивился я.

– Это так, милейший, это так, – подтвердил Виталий Иванович. – Но еще там сказано, что во лбу Кагановича было пулевое отверстие!

– Ну… – протянул я, выдыхая сладкий дым отечества. – Мне кажется вполне естественным, что человек умер от пули в голове!

– Вы, случайно, никогда не служили в милиции? – поинтересовался агроном.

– Да, – признался я. – Имею грех… неужто, так заметно?

– Видите ли, милейший… Карпов – наш участковый, сказал точно так же. Но проблема в том, что пулю никто так и не нашел! Ни в голове Васильевича, ни в других частях тела!

– В самом деле! – воскликнул я. – Не могла же пуля сама собой выйти из головы! Мистика какая-то…

– Именно – мистика! – подтвердил Комаров. – Расскажу я вам, милейший, историю. В девятнадцатом году, когда через Чикагинск проходил Колчак, в окрестностях села Красновки – тогда еще имение помещика Краснова, которое, благодаря мудрости правительства и решительности партии впоследствии выросло в передовой колхоз… не буду лукавить – в этом я вижу и свою заслугу! Так вот, в девятнадцатом году колчаковцы схлестнулись с красноармейской конницей. Я там не был, годами не вышел, но старики рассказывают, что бой был жесточайший. Несмотря на значительный перевес белогвардейцев, наши вынудили их отступить и колчаковцы забаррикадировались в церкви. Время требовало скорых решений, так что церковь попросту сожгли вместе со всеми, кто там находился…

– А какое это имеет отношение?.. – перебил я.

– К этому я и подвожу, милейший, – жестом остановил меня агроном. – И вот, когда пожар был в самом разгаре, прошу прощения за тавтологию, из огня вышел поп, весь объятый пламенем, и проклял всех, кто участвовал в распр… в смысле – в осаде. Проклял самих красноармейцев и их потомков до третьего колена! С тех пор, нет-нет, да и слышится по ночам, особенно – в новолуние, стук копыт, а ветер доносит "Боже, царя храни!"

Повествуя, Комаров все понижал и понижал тон, а последние слова и вовсе произнес почти шепотом. Несмотря на пекло, киселем втекающее из открытого окна, я почувствовал озноб, пронизывающим ледяным холодом хребет от копчика до самого темени.

Внезапно раздался грохот, от которого вздрогнул не только пустой фужер, но и я сам. Посетитель испуганно подпрыгнул, поспешив спрятаться в угол, я же рванул из-за ремня свой верный Вальтер, но… но это всего лишь Даша, раскачивающаяся на стуле, завороженная рассказом, забылась и, потеряв равновесие вместе с остатками совести, брякнулась на пол.

– Так вы предполагаете… – медленно проговорил я.

– Именно! – прошипел клиент, массируя грудь в области сердца. – Андрей Васильевич был тем самым комэском, кто загнал беляков в церковь и отдал приказ подпалить ее! Грохнули председателя призраки! Из призрачной винтовки! Призрачной пулей! Потому ее, пулю, никто и не нашел, что она – призрачная!

Я поежился, нащупывая пачку "Памира", ощущая незримое, но столь знакомое мне дыхание самой смерти. История и впрямь не из тех, с которыми стоит идти в милицию. Если, конечно, нет желания оказаться в палате цвета савана, где душки-доктора не упустят шанса добить растерзанный мозг электрошоком.

Струя сигаретного дыма устремилась в вентилятор, чтобы быть порубленной на куски пластмассой лопастей и вернуться мне в лицо бесформенными лохмотьями.

– И чего же вы хотите от меня? – поинтересовался я. – Чтобы я обрызгал ваш колхоз святой водой? Или очертил круг мелом? Но с этим, как мне кажется, цыгане справятся гораздо лучше!

Я хотел еще добавить, что те же цыгане с еще большим удовольствием опустошат карманы клиента, но счел это замечание излишним.

– На замену Кагановичу нам прислали нового председателя, – пояснил агроном. – Человек, несомненно, заслуженный – она в Финской ССР, в вечной мерзлоте, финики выращивает! Финики! Представляете, милейший? Финики в Финляндии! Кстати, она сама – уроженка Чикагинска и дочь одного из тех красноармейцев… вот из этой всей истории.

Сделав еще одну затяжку, убив еще несколько клеток своих легких, я пожал плечами. Финские финики? Эка невидаль! Сдается мне, оттого они и растут в Финляндии, что финики. Но если Комаров считает это большим достижением – его дело, я гораздо больший специалист по тому, что произрастает в винно-водочном.

– У нас и так план горит из-за всей этой белиберды, – продолжил Виталий Иванович. – А если с ней что-нибудь произойдет… Вы, милейший, должно быть, сами понимаете, что всегда во всем виноват начальник. А если начальник отправился на упокой – то второй человек после него. А у нас в колхозе второй человек – это я, агроном! А мне становиться крайним совершенно нельзя! Я на Сталинскую иду, мне такой поворот в биографии абсолютно не нужен!

Забывшись, я поднял бутылку, но, почувствовав ее печальную легкость, с сожалением вернул на стол. Чикагинск – то еще болото. Только тащиться в захолустный, пусть и передовой, колхоз, желания у меня не больше, чем у тушенки вываливаться из банки, в кастрюлю с макаронами. Это с одной стороны. А, с другой, если я срочно не добуду денег – то рискую скатиться в трясину неизбежной трезвости, что еще страшнее.

– Черт с вами, – тряхнул я головой. – Я согласен. Сто рублей в день, питание, проживание, накладные расходы…

– Сто рублей! – ужаснулся наниматель. – Помилуйте, милейший! Откуда у нас, простых колхозников, такие деньги? Дом мы вам найдем – расквартируем, как передовика производства. Питание – тоже не проблема, у нас своя столовая, талонами обеспечим. Но сто рублей!!! Еще рублей десять – куда ни шло, но сто рублей!

– Ну… – развел я руками. – На нет и суда нет. Тогда хотелось бы получить аванс за трость, и…

– Да-да, разумеется… – рассеяно пробормотал колхозник.

Трясущимися руками он скрупулезно отсчитал нужную сумму, с явной неохотой расставаясь с каждой копейкой, и, обреченно вздохнув, направился к выходу.

– Жалко будет Ирину Петровну, – остановился Комаров в дверях, обернувшись. – Такая красивая женщина… была!

– Как-как? – переспросил я.

– Казакова Ирина Петровна – наш новый председатель…

– А вы знаете, – воскликнул я. – С другой стороны – негоже, чтобы всякие там потусторонние силы советских людей в расход выводили! Я согласен на пятьдесят рублей в день. Плюс все то, о чем говорили ранее – проживание, питание. И дорога туда-обратно.

– Пятьдесят – конечно, лучше, чем сто, – согласился агроном. – Возможно, вас устроит пятнадцать?

– Тридцать?

– Двадцать?

– Черт с вами, – скрипнул я зубами. – Пусть будет двадцать. И, надеюсь, капля-другая перед сном входит в питание?

– Юрий Владимирович! Милейший! – засиял Виталий Иванович. – Вы – просто мой спаситель! Тогда я сейчас же выдвигаюсь на вокзал, встречать Ирину Петровну, а вы вечерком, часиков в восемь, подтягивайтесь в "Малахит", номер тысяча триста тринадцать! Там и познакомитесь! И про мою трость не забудьте, сделайте милость!

– Не забуду, – клятвенно заверил я.