– Ты вот что, Добролюб… Мы добро помним, но и обязанными быть не любим. Тебе тут на подворье помощники все равно нужны, вот мы и решили… Если ты не против.

– Я? Да ни за что. Но касательно серебра будет так, как я сказал.

Подворье восстановили один к одному. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Селяне не раз и не два бывали здесь, всё видели, всё примечали. Что осталось скрытым от их взора, подсказал Горазд. Вот только лучше бы они не старались так рьяно… Богдана тут же накрыло, да так тяжко, что он уплелся в новую кузню, в которой от старой оставался только горн, и разревелся навзрыд. А и то! Вон постоялый двор уничтожили под корень, а пришли люди, приложили руку – и стоит двор краше прежнего. А жизни людские не вернуть.

Прошли и к пруду, на берегу которого возвышался ладно сделанный косой крест, установленный над общей могилой семьи Богдана и Виктора. Тут дюжий кузнец вновь не выдержал, разрыдался и упал в ноги Волкову. И с чего он набросился на него там, в трактире? Что им делить? Вот они, покойные родичи, под одной горкой. И боль у них – одна на двоих. Взгляд кузнеца скользнул в сторону и наткнулся на Горазда, стоящего немного в стороне с влажными дорожками на щеках. Не на двоих, выходит, на троих. И за что, ты так-то, Отец Небесный?!

Потом прошли в дом. Матушка Горазда, баба моложавая, едва за тридцать, накрыла на стол, чтобы попотчевать вернувшихся. Хозяйка оказалась добрая. Все прибрано, все на своих местах, чисто и чинно. Виктор присмотрелся к женщине. А ведь красивая и статная баба. И не скажешь, что четверых родила. Да, вроде четверых, насколько помнил Виктор из рассказов Горазда, – их семью смерть детей обошла стороной. Звать Беляной, как есть беляна, натуральная блондинка, не иначе как в роду была северная кровь.

– А где же глава? Груздь, если правильно помню, – когда обед уж подходил к концу, вдруг встрепенулся Виктор.

– Занедужил он, – вздохнула Беляна. – Уже хворого привезли. Тут Гораздушка приглашал бабушку травницу, так она сказывает, что не жилец. Хворь не заразная, но поедом его съедает. Может, до холодов и не дотянет.

Вот ведь сподобил Отец Небесный! Ушли от одной беды, а другая следом идет. Права все же народная мудрость. Горе и радость – две сестры, одна без другой никуда. Вроде и радоваться надо Горазду, родичей из неволи вытащил, а с другой стороны – и сам любимую потерял, и отца вот-вот потеряет. Не знала Беляна Веселину, но искренне оплакивала. Невозможно смотреть на то, как мается сын, кровиночка родная. Сердце материнское от горя разрывалось…

– Добролюб, вопрос имею, – нерешительно начал Горазд.

– Имеешь – спрашивай, – подбодрил Виктор.

– Гляжу я на тебя и вижу: не в радость тебе то, что подворье вновь на прежнем месте. Вижу, ничего ты не простил и не позабыл. Что делать думаешь?

– Думаю на гульдскую сторонку сходить да посчитаться. Богдан здесь останется, будет оружие готовить. Есть у меня задумки, да самому заниматься некогда. Так что станем вместе ворога бить: я там, а он отсюда пособлять будет.

– Я с тобой.

– И этот туда же. Не боец ведь!

– Не беда. Даром, что ли, Гораздом прозвали? Я быстро учусь. Эвон и стрелять наловчился, почитай, не хуже твоего, и ножи метал лучше Ждана покойного… Так что обузой не буду.

– Отец у тебя хворый, так что ты за главу семьи.

– Семья не пропадет, все при деле. И то, что сам я хворый, – не беда, поправляюсь уже. Сразу, конечно, не получится, но чуть погодя очень даже смогу к тебе присоединиться.

– Поправляйся, а там видно будет.

– Богдан, возьмешь моих братьев к себе в ученики? – обратился парень к кузнецу.

– Эка ты раскомандовался, – хмыкнул тот. Он уже пришел в себя, хотя все еще хмурился. – На подворье ведь хозяин есть, а тут хозяйство немалое. Скоро купцы пойдут, ямских коней уж поставили, да своя живность имеется – за всем догляд нужен.

– Это мелочи, – вступился Виктор. – За хозяйством ребятки присмотрят. Горазд один успевал поворачиваться, а тут трое. Так что час – днем, час – вечером, а остальное время – с тобой, если согласишься. Как, управятся? А, Горазд?

– Мои братья мне ни в чем не уступят.

– А как же с домом? Ведь даже наши бабы втроем поворачивались, а тут она одна, – все еще пытался возразить Орехин, прекрасно понимая, что в мастерских ему одному не управиться. Непременно нужно, чтобы кто-то придержал, подал, пособил.

– К селянам обратимся. Им приработок ой как нужен, так что помощниц найдем.

– А платить ты станешь? – вновь остудил Горазда Богдан.

Парень не на шутку стушевался. А и в самом деле – сыпет словами, словно его подворье.

– Платить буду я, – сказал Виктор. – Решено. Скажешь матери, чтобы сама подобрала себе помощниц. Кстати, а как там в селе? Все обошлось?

– Все, как ты и думал. Только князь выделил лишь лес, а продуктами помощь оказал боярин Смолин. А им куда деваться.

– Ну часть-то помощи в уплату за мое подворье пошло.

– Как бы не так. Отказались крестьяне от платы, за так ставили подворье. Они, может, и не стали бы такую глупость городить, да ведь не поняли сразу, что все строится за счет боярина, в благодарность тебе за Обережную, потому как сынок ему все как есть поведал.

– Выходит, не князь решил вольное село под себя пригнуть, а воевода-батюшка.

– Выходит, что так, да только хрен редьки не слаще. Следующей осенью им нечем будет подати платить, будут бить челом, просить отсрочки. Да только все одно – через два года всем селом в закупы уйдут, а там затянется петля. Мне за своих, почитай, вдвое пришлось переплачивать, а ведь и полного года не прошло.

– Стало быть, так. На все воля Божья. Ну чего ты на меня глядишь? Понимаю, что жаль тебе селян, потому как куда приведет их эта дорожка, известно. Да только меня это не касается.

А ведь действительно, он что, должен устроить здесь борьбу за права человека? Разберутся как-нибудь сами со своей жизнью, а у него своих забот полон рот. Но сначала нужно Беляну с Богданом отправить в град, чтобы закупились всем необходимым. Она – по хозяйству, а он пусть начинает оснащать кузницу и мастерские. Если пойдет дело так, как задумал Виктор, гульды волком взвоют. Но ему потребуется крепкий тыл.