Лиса Отряхина, звонградского купца, через которого шла реализация готовой продукции, мастера чуть не за грудки тягали, требуя продать чудо-инструмент, но тому предложить пока было нечего. Он только и мог, что разводить руками, ссылаясь на неспокойные времена и на то, что изготовитель отчего-то перестал торговать с ним. Всем было невдомек, что производят тот товар на территории Брячиславии.

Виктор подумывал обосноваться в долине, где ему удалось накрыть банду разбойников, но по здравому размышлению решил все же проверить, как там и что. Выводы оказались не в пользу местечка. Ветра там если и дули, то лишь изредка. Обычно стояло полное безветрие, а если ветер и поднимался, то особой силой не отличался. Долина надежно укрыта скалами, становившимися непреступной стеной на пути воздушных потоков. Река полностью перемерзала, несмотря на быстрый бег, может, чуть позже, чем реки со спокойным течением, но ненамного, чтобы это имело решающее значение. А коли привода для станков надежного не будет, то какой смысл городить огород? Ты поди еще все протащи в тот узкий проем да сквозь труднопроходимый лес.

Конечно, можно было обосноваться и там, благо прибыль обещала перекрыть все время вынужденного безделья с лихвой, но Виктор всерьез подумывал о том, чтобы перебраться в Новый Свет. Да, там опасно, но та опасность явная, когда все ясно: вот ты – а вот твой враг, здесь свои – там чужие. До Бога высоко, до царя, то есть до великого князя, далеко, так что можно будет крепко устроиться, да и представители власти там будут посговорчивее, ведь кругом только те, кто готов их сожрать.

– А-а-а!!!

– Убилась!!!

– Лекарку!!! Лекарку зовите!!!

Истеричные женские крики разом вывели Виктора из задумчивости. Бабье племя любит голосить по поводу и без такового, но по интонации можно легко угадать, когда они голосят на публику, чтобы привлечь внимание окружающих, мол, поглядите люди добрые, что деется, когда от горя, а когда просто за компанию, чтобы поддержать товарку. Но этот крик однозначно указывал на то, что случилась нешуточная беда. Волков еще не успел задуматься над вопросом, что же такое могло приключиться, как уже бросился на крики. Не отдавая себе отчета, он выхватил пистоли, словно готовился отразить нападение. Время военное, все помыслы об этом, так что его реакцию понять можно. Но вскоре он увидел, что, хотя беда и приключилась, оружие здесь было лишним.

Толпа расступилась перед ним, словно заросли камышей, которые вроде растут плотно, но противостоять прущему напролом человеку не могут. Люди сами начинали подаваться в стороны, едва заметили, кто именно пробирается сквозь плотные ряды. Когда Виктор оказался в центре скопления людей, то увидел двух баб, склонившихся над телом женщины. Именно эти бабы и взывали о помощи. Быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы узнать в несчастной, что распласталась на земле возле крепостной стены, давешнюю разбитную бабенку Милу, которая была на сносях и коей бабка Любава прочила еще пару дней до родов.

– Что тут стряслось? – присаживаясь на колено и пытаясь нащупать живчик на шее, угрюмо бросил Виктор.

Опешившие бабы тут же позабыли голосить. Исподлобья глядя на страшилище, пристроившееся рядом, одна из них ответила:

– На стене она помогала, оступилась – и вниз головой.

– Головой приложилась?

– Ага.

Не нащупав пульса, Виктор взял покойницу за подбородок, и голова как-то подозрительно легко качнулась в сторону. Похоже, шею сломала. Он взял руку и попробовал нащупать пульс на запястье. Тоже ноль. Положил руку на грудь. Вроде тоже ничего. А хотя… Что-то так слабенько трепещет… Нет, не там, где он пытался почувствовать сердцебиение, но он явно что-то почувствовал. Показалось? Нет, вот опять. Сам не зная отчего, еще не осознав своих действий, он положил ладонь на вздымающийся живот мертвой женщины. Вот оно. Когда Голуба ходила тяжелой, он не раз и не два прикладывался к ее животу, чтобы почувствовать толчки беспокойной Нежданы. Ни с чем иным он не мог это спутать.

Времени на раздумья нет. Впрочем, вполне возможно, что и есть, откуда ему-то знать? Он чай не лекарь и не повитуха. Единственное, в чем Виктор твердо уверен, эта женщина мертва.

– Вот что. Пошли отсюда все, – приказал он зевакам.

Но толпа и не думала расступаться. Тогда Волков поднялся на ноги и, обведя всех тяжелым взглядом, рыкнул:

– Кому сказал пошли прочь!

А вот этого оказалось достаточным. Связываться с этим сумасшедшим, слившим целые реки крови, никто не пожелал. Буквально несколько секунд – и рядом не осталось никого. Нет, толпа его не остановила бы, но то, что он собирался сделать, со стороны могло показаться настолько диким, что, вполне возможно, какая-нибудь баба попыталась бы ему помешать. А тогда могло случиться все, что угодно. Опустившись опять над трупом, Волков выхватил боевой нож и разом вспорол платье и нижнюю рубаху. После этого, мысленно перекрестившись, рассек плоть…

– Ты, сынок, на молодку не серчай. – При этих словах молодой боярич даже скривился. Еще бы, такое вольное обращение. Но бабка Любава словно и не видела ничего. – Если бы еще денек протянула, то потеряли бы вы мальца. Как есть потеряли бы.

– Так теперь все в порядке? – крепко прижав к себе младенца, с надеждой спросила Смеяна.

– Будет в порядке, – убежденно поправила ее старуха. – Поживешь в крепости, полечим твоего Ратиборушку. Выправится, никуда не денется, будет еще вас радовать и докучать своими шалостями.

– Думаешь ли, о чем говоришь, старая! – вскинулся Боян.

Вот ведь какой. Его дитя с того света тянут, а он…

– Боян! – не выдержал Градимир. Понятно, что статус ее намного ниже, но ведь услугу неоценимую оказала. Опять же – возраст уважения требует. – Я тебе не отец, но не думаю, что тому тебя батюшка твой учил. А ты, бабушка, нешто не ведаешь, что творится окрест? Может, вместе со Смеяной в Звонград поедете?

– За заступничество благодарствую, да только мне никуда ехать не нужно. Я все мамке обскажу, настои и травки дам, сама управится. Только изредка навещать буду, глянуть, что да как. А вот мальцу ходу отсюда нет. Не перенесет он пути. В доме, в тепле и уюте ему надлежит быть. Поэтому хоть земля разверзнется, а в дорогу ему никак нельзя. Смерть это верная… Ох, Отец Небесный! Нешто натворил чего, горячая головушка?!

Градимир и Боян недоумевающе переглянулись – уж слишком резкая перемена произошла с бабкой. Но в следующее мгновение сообразили, что смотрит она вовсе не на них, а куда-то им за спину. Мужчины обернулись. Туда же взглянула и Смеяна, все так же прижимая к груди притихшего младенца. К подворью со всех ног бежал Добролюб, с окровавленными лицом и руками, сжимая скинутый с плеч кафтан. Бежал так, словно за ним сто чертей гонятся и вот-вот нагонят.

– Бабушка! Неждана!

– Чего голосишь? Натворил чего?

– Неждана, – протягивая ей свернутый кафтан, тоже в крови, произнес мужчина.

И вот ведь странность: лик страшен настолько, что кажется, иного выражения, кроме свирепости, на нем и быть не может, но вот читаются на лице и страх, и растерянность, и тревога, и еще бог весть что.

– Мила?

– Со стены упала, насмерть расшиблась.

– Ох, Отец Небесный!

Никто еще толком ничего не понял, а бабка уж выхватила из его рук кафтан, как-то подозрительно пискнувший, и стремглав унеслась в дом. Добролюб – за ней. Ага, размечтался! Дверь прямо перед носом захлопнулась, только и услышал:

– Тут побудь.

Что ж, делать нечего. Остался в прихожей, переминаясь с ноги на ногу. Через пару минут бабка вновь появилась на крыльце и глянула на Смеяну:

– Мальца-то грудью кормишь?

– Кормлю, – растерянно ответила та.

– А ну подь сюды.

Вот расскажи кому, не поверят! Старуха из народа отдает приказания боярской дочке. Но никто даже и не подумал возражать властным распоряжениям лекарки, а молодая мать покорно проследовала в дом, все так же прижимая к себе дитя. Когда она вошла в уже знакомую комнату, то увидела, что на столе лежит туго спеленутый младенец, уже начавший хныкать. По опыту Смеяна знала: вот еще чуть – и округа огласится громким, требовательным плачем. Бабка указала на стол, где лежал младенец, и снова распорядилась не допускающим возражений тоном:

– Покормить нужно. Давай сынка подержу.

Боярская кровь есть боярская кровь. И тому, в чьих жилах она течет, не занимать гордости, гонору и спеси. Смеяна всегда знала, какое положение в обществе она занимает, и цену тому положению тоже знала. Вот только материнское чувство особенное. Стоит молодой матери увидеть беспомощное дитя, как разум тут же замолкает, уступая место сердцу. Смеяна, ни на мгновение не задумавшись, согласно кивнула, сунула Ратибора в руки старухе, а сама взяла кулечек и выпростала грудь.

– Ох!

– Что, милая? – участливо спросила старуха.

– Ну и хватка у него.

– У нее. Девка. А что хватка крепкая, так чего удивляться? Кровь – она не водица. А ты чего же сама кормишь? Никак мамку сыскать не смогли? – недоверчиво поинтересовалась Любава.

– Отчего же. Есть мамка, в воеводском доме осталась. Только моя матушка сказывает, что дите непременно должно материнским молоком вскармливаться, в нем сила. Вот коли моего не достает, то кормилица подкармливает.

– Мудра твоя матушка, – кивнула старуха и неожиданно добавила: – От ить беда. Как быть, даже не знаю.

– Что стряслось-то?

– Да по всему видать, мать ее преставилась. Не знаю, как там вышло, но догадку имею, что расшиблась она насмерть, а Добролюб, аспид наш местный, развалил ей уж мертвой живот и вытащил дитя.

– Это как же так-то?!

Что это? Никак страх в глазах мелькнул? Впрочем, что тут удивительного – такие страсти рассказывают.

– А вот так. Если поспеть вовремя, то дитя спасти можно. Он поспел, – пояснила травница.

Теперь в глазах молодой матери читалось восхищение: не каждому дано отважиться на такой поступок, на который решился Добролюб.

– Эвон и пуповину обрезал как зря. Но, видно, Отец Небесный любит его и длань над ним свою распростер. А как теперь быть, и не знаю. Нет среди местных баб кормящих матерей. Не упомню, чтобы такое было: прорва народу – и ни одной с грудничком.

– Так беда-то в чем? Чай, коровки не перевелись. Понятно, что сейчас молока взять неоткуда, но в крепости коров много, сама видела.

– Это так, да только слаба еще девка, ей хоть недельку материнское потребно. Ну да Отец Небесный не оставит. Коли направил туда Добролюба, – а иной вряд ли решился бы, – глядишь, еще разок Неждане поможет.

– Неждане? – переспросила Смеяна.

– Разве не слышала, как он ее величал? Видно, дочурку покойную в ней узрел. Теперь никому не уступит, себе заберет, оно и по праву.

– Как так?

– Дак его это дочка, потому и прежнюю Неждану в ней сразу узрел. Кровь, она сильнее любых уз будет.

– Бабушка, нам ить все едино тут оставаться, так давайте мы к себе ее пока заберем. Мамка-то своего младенчика дома оставила, у родственницы, а как покормит Ратиборушку, так и сцеживает, чтобы не перегорело молоко, так что беды в том не будет.

– Ох-ох-ох, доченька. Тут и без того не ведаю, как быть. Натворила старая головушка, совсем уж ума лишилась.

– Что случилось-то?

– Да случилось, красота ты моя ненаглядная. Ить какое дело, ребеночек этот не от честной мамки, а от гулящей.

При этих словах Смеяна непроизвольно дернулась, отчего Неждана выпустила грудь и тут же потешно зашевелила губами, стараясь вновь ее выискать. Старуха только виновато улыбнулась и собралась уже поменять детей, дабы вернуть матери законного отпрыска и забрать незаконнорожденную. Однако боярышня удивила ее. Слегка отвернувшись, словно желая сказать, мол, не трогай, поправила грудь – и девчушка тут же вцепилась в сосок, вырвав у кормилицы очередной непроизвольный вздох и улыбку.

– Грехи лежат на родителях, – внимательно глядя на младенца, убежденно проговорила она. – В детях нет греха, они чисты и замараться о них нельзя. Так матушка сказывала.

– А как же Боян?

– Было дело, что род наш едва не пресекся и вновь возродился стараниями простого люда, спасшего моего прадеда в младенчестве. Дети боярские молоком холопским взращиваются. А как иначе, так и нельзя?

– Это иное.

– Поймет, – убежденно тряхнула Смеяна головой, уверенная в своей правоте и в своем любимом муже.

Тем временем, наскоро ополоснувшись, Виктор отправился заниматься похоронами Милы, которая все так же лежала у стены, прикрытая остатками платья и платком. Когда он пришел, то обнаружил, что крестьяне не оставили тело без догляда: ее уже успели обмыть, а рядом двое мужиков наскоро ладили гроб из грубо отесанных досок. Люди встретили его настороженными взглядами, осеняя себя косым крестом. Однако когда узнали, что с девочкой вроде как порядок и о ней справляет заботу старая лекарка, немного поостыли, а если косились на Добролюба, то это уж по старой привычке. К детям отношение здесь было особым: человек, который, ничего не убоявшись, спас ребенка, заслуживал уважения. Вот кабы не уберег малютку… А раз так, то…

Время горячее, поэтому с похоронами затягивать никто не стал. Снесли покойницу в церковь, где батюшка ее отпел, а потом – на погост. Виктор не скупясь уплатил всем за старания и помощь. Были и те, кто отказался, но нашлись и те, кто оплату принял. Одним словом, все вышло по-людски. Обошлись без поминального обеда, но Волков всем присутствующим раздал монет, чтобы помянули покойницу, и тут уж от денег никто отказываться не стал, потому как помянуть – дело святое.