Я завёл двигатель и тронулся с места. Домой поеду. Даже если моя крыша сорвалась в пике, это не повод сидеть в машине до посинения. Приеду домой, налью кружку кофе и попробую обдумать своё настоящее и будущее. И прошлое. Оказывается, и оно может быть неоднозначным.

А ещё перетряхну квартиру и проверю, не появилось ли в ней чего-нибудь новенького, или старенького, но видоизменённого.

По пути я то и дело осматривал окружающий пейзаж, особенно когда останавливался на светофоре, пытаясь сопоставить картинку перед глазами с той, что существует в моей памяти. Но каких-либо отличий найти не удалось. Что, правда, тоже не слишком играет в мою пользу – уж слишком мало я раньше уделял внимания окружающему, и даже если бы где-нибудь появился дом, которого раньше не было, или наоборот, снесли какой-нибудь, я вполне могу этого не заметить. Взгляд выхватывал яркие пятна рекламных плакатов, особо креативные или большие вывески, стеклянные здания торговых центров и редкие элитные жилые комплексы, выделяющиеся на фоне башен новостроек, соревнующихся в скудности архитектурных приёмов с сорокалетними панельками. Всё буднично и привычно.

Оставив машину у подъезда, я не сразу пошёл домой – забежал в магазин в соседнем доме и взял бутылку вискаря. По идее, дома у меня есть одна, а напиваться я не собираюсь, но кто знает, как пойдёт процесс копания в памяти. Вдруг сковырну засохшую корочку с так и не заживших душевных болячек или обнаружу, что я помню совсем не то, что было на самом деле.

Пешком поднявшись на свой этаж, я вставил ключ в замок. Он вошёл, как и всегда, плотно, так что пришлось приложить некоторое усилие, повернулся мягко, с тихим клацающим звуком. Знакомым звуком, который я слышу вот уже, дай бог памяти, около четырёх лет. Тогда я сменил личинку замка, в старой ключ начал застревать. Второй замок тоже открылся, не возбудив никаких подозрений.

Я перешагнул порог и потянул за собой дверь, которая почти бесшумно захлопнулась. Повернув барашек запора, я включил свет в прихожей. Яркие лампы залили белым пол, потолок, двери встроенного шкафа-купе, отразились в одной из них, зеркальной. Я пристально осмотрел стены, покрытые белой краской с примесью песка и серебряной пудры. Конечно, я так и не смог определить, не изменился ли узор, состоящий из хаотично перемешанных участков блестящего глянца и песочной наждачки, хотя я сам когда-то наносил всю эту красоту. Нужно осмотреть вещи более стабильные, монументальные, если угодно, со своей историей, способные закинуть леску с крючком в непрозрачные и тёмные глубины памяти и вытащить оттуда лучшее, что только могло со мной случиться. Или полуразложившиеся и смердящие воспоминания о худшем, уверен, там и такие найдутся, главное только, чтобы в итоге меня не вывернуло наизнанку.

Я разулся и прошёл на кухню. Решил начать с неё. Ну а что, если подумать, именно здесь я провожу больше всего времени. В сознании, так уж точно. В зале я вообще почти не бываю, в спальне либо сплю, либо смотрю в экран телевизора, и оба процесса почти одинаково затрагивают когнитивные процессы. В ванной и туалете, я так думаю, сложно найти что-то специфическое: спроси меня, каков цвет моего геля для душа, и я, пожалуй, не смогу ответить. А вот кухня – другое дело. Тут происходит процесс готовки, пусть даже в основном он заключается в разогреве готовой порции острого риса или пюре с сомнительной котлеткой, тут я пью кофе или чай – что под руку попадётся, тут я могу просто посидеть на стуле, вытянув ноги и смотря на висящий на стене напротив чёрно-белый постер совсем не кухонной тематики: рой воздушных шаров над гладкими, словно вылизанными гигантским языком скалами Каппадокии.

Я включил газ и стал дожидаться, пока закипит чайник. Быстро обежал глазами всю комнату, пытаясь с наскоку найти что-нибудь этакое, выделяющееся. Бесполезно. Придётся всё делать медленно и внимательно. Тогда дождусь кофе.

Снова взгляд вернулся к постеру. Он остался прежним. Все шары чёрно-белые, за исключением одного, красно-оранжевого. В гондоле этого цветного шара влюблённая парочка, хотя её, конечно же, невозможно разглядеть. И один из этой парочки – я.

Это не фантазия. Тогда мы впервые приехали в Турцию и пробыли там почти три недели, так что успели побывать почти на всех экскурсиях и даже позволили себе такую недешёвую экзотику, как полёт на воздушном шаре. И на память об этом чуде, по-другому не скажешь, у нас осталось это фото, которое мы по приезде обработали, распечатали и определили на самое видное место. И я его не убрал…

Казалось бы, странно: я не оставил ни одной её фотографии, чтобы случайно не посмотреть ей в глаза, но есть вот такие вещи, как этот постер. Наверное, это что-то вроде терапии, когда я могу по капельке, по крупинке процеживать сквозь себя мгновения прошлого… А может быть, наоборот: каждый раз, когда я смотрю на цветной купол воздушного шара, во мне бесшумно лопается очередной нарыв, и капли ещё оставшихся воспоминаний кислотой обжигают внутренности, застывая потом уродливой коростой. Память отмирает, а душа покрывается коркой…

Я знаю, что в гондоле под куполом стою я, я знаю, что рядом стоит она, что я обнимаю её за талию, а она положила голову ко мне на плечо, мы с замиранием сердца смотрим на отдаляющуюся землю, и наши сердца, кажется, бьются в унисон: «пум, пум, пум»… Ветер, тёплый и сильный, треплет её волосы, то и дело щекоча ими мне лицо, я еле сдерживаю ликующий крик, а пилот, словно угадывая моё состояние восклицает: «Не держи в себе! Кричи, вопи!»… И я, захлёбываясь восторгом, издаю протяжный вопль, она сначала отстраняется, потом смеётся и присоединяется ко мне, и наши голоса переплетаются так же, как переплетены руки… А по её щеке скатывается слеза…

Громкой свист выдернул меня из прозрачных небес Каппадокии в мою родную квартиру. Я развернулся к плите и повернул ручку, выключая газ. Хорошо же меня затянуло, если я не сразу чайник услышал: он начинает свистеть тихонечко, а до этого уровня доходит только секунд через пять или даже больше.

Не поворачиваясь обратно к постеру, я достал кружку, сыпанул две ложки кофе и столько же сахара, добавил сливки из порционной упаковки, налил воды в чашку и размешал. Поднял её, поднёс к губам и осторожно, чтобы не обжечься, сделал глоток. Прикрыл на секунду глаза, прогнал ещё не до конца растворившийся образ и начал тщательно, сантиметр за сантиметром, предмет за предметом, осматривать кухню.

На полу, стенах и потолке не задерживаюсь: обои, плитка и натяжное полотно точно остались неизменными. Я перешёл на более мелкие вещи: солонка-перечница, кружки, посуда, приборы, сковородки и остальная кухонная утварь. Тоже ничего знаменательного не обнаружил. Пришёл черёд самых ненужных на кухне вещей: когда-то кем-то подаренной чайной пары, изящной и, без сомнений, красивой, но ни разу не использованной; фарфоровой балерины, которая вынужденно исполняет роль держательницы салфеток, а не Одетты; очень симпатичного и крайне неудобного набора для специй в виде раскидистого дуба; две миниатюрные разделочные доски из лакированного дерева с принтами десертов и надписью на французском «Chocolat de Paris»; три декоративных бутылочки, наполненные разноцветными крупами…

Взгляд вернулся к разделочным доскам. Я сам их когда-то покупал в подарок на восьмое марта. Дурацкий подарок, согласен, но, в качестве довеска к девяти длиннющим нежно-зелёным розам прокатило более чем. Тем более, что они были истолкованы как некое обязательство в ближайшей перспективе угостить этим самым «Chocolat de Paris» непосредственно в самом «Paris». Короче, надо быть аккуратнее с подарками, обладающими скрытым символизмом.

Внизу мелкими буквами имеется название улицы: «Rue de Pont-Neuf». Только вот раньше этих слов не было. Зуб даю. Точно не было.

Через несколько мгновений твёрдая уверенность изрядно смягчилась, потом совсем размякла и, наконец, растеклась, как растопленная на водяном пару плитка шоколада. Как можно быть уверенным в отсутствии надписи, которую я в данный момент вижу собственными глазами? Правильно, никак. Я ведь мог просто не обращать внимания на эти мелкие буквы, я мог видеть где-то точно такие же доски без надписей, мог… Много чего мог, в общем.

Вот только я эти доски выбирал очень тщательно, их комплект стоил как нормальный такой смартфон – сделаны из вишни, клена и сапеле, принты и дизайн я выбирал лично, с обратной стороны авторская подпись. И они, и правда, в первую очередь для меня самого, были обещанием скорого путешествия, если угодно, приглашением приятно провести вечер в парижской кофейне со свежим десертом. Это для неё доски выглядели довеском к цветам, а для меня цветы были лишь их обрамлением. Само собой, ценник я не приклеивал, а намёк на «voyage» должен был оставаться намёком до последнего момента. А остался навсегда.

Я взял доски и поставил их на стол. Буду сюда собирать всё то, что вызовет мои подозрения. Пока не знаю, зачем. Попробую разобраться по ходу дела.

Ещё порядка двух часов я потратил на осмотр всей квартиры. В результате, к доскам присоединились ещё несколько вещей.

Стеклянный шар, привезённый из Греции, внутри которого вместо афинского Парфенона оказались развалины дельфийского храма Аполлона. И там, и там мы были, но шар точно покупали в Афинах, а из Дельф прихватили только полный чемодан впечатлений. Та поездка была для нас первой совместной, так что я помнил хорошо и её саму и всё, что в ней происходило.

Потом, немного посомневавшись, я отправил на стол подарочное издание Омара Хайяма – вроде бы и переплёт из натуральной кожи, и уголки позолоченные, и табличка с выгравированным названием та, но вот в целом… Другая это книга. И шрифт какой-то не такой, и у кожи оттенок отличается, да и смята она как-то иначе. Внутрь заглянул, но тут же закрыл – я её до этого открывал всего пару раз и содержание точно сравнить не в состоянии. Это был подарок друга на день рождения, десантника, сразу после отправленного воевать и не вернувшегося. Хотя, «отправленного» звучит стрёмно, как будто его, словно болванчика посылали, а ведь он шёл туда осознанно, принимая риски и веря в необходимость…

Следующей стала фоторамка. Сестрёнка постаралась, сама сделала. Она вообще любила всякие поделки – кружки раскрашивала, мыло варила, мягкие игрушки шила, букеты и всякие разные композиции могла сделать из всего, чего угодно, да такие, что их хотелось поставить на лучшее место в комнате и любоваться. Вот и фоторамка эта тоже очень красивая. А в неё вставлено её фото, стоящей на блестящей от брызг гальке на берегу Чёрного моря и серьёзно смотрящей куда-то вдаль, за камеру, придерживающей поднимаемый ветром подол платья. Раньше она задорно улыбалась и махала рукой, передавая привет не кому-нибудь, а именно мне, и говорила, что очень жалеет, что я в такое замечательное лето активно отдыхаю и спортивно праздную в перерывах между занятиями по боевой подготовке и мытьём казармы. Это не просто фото, а скрин с видео. Точнее, это должен быть скрин с видео. А что это фото представляет из себя теперь, я не знаю.

Нарды. Доска из натурального дерева, с искусными рисунками на створках: Зевс на одной и Ахура-Мазда – верховный бог в персидском пантеоне – на другой. А на самом игровом поле одну сторону представляют греческий воин в шлеме с высоким гребнем с поднятым копьём в одной руке и круглым щитом в другой и ровные ряды фаланг, состоящих из его близнецов-братьев, а другую – перс с почти таким же копьём и овальным щитом с выемками по боком, в войлочной шапке и чешуйчатом панцире, за которым развернулись пращники, пехота и конница. В общем, самая та обстановочка для игры. Цветные, пусть и не слишком яркие, изображения превратились в графику. Честное слово, они не стали от этого хуже, но я-то помню, что гребень на шлеме у грека был красным, таким же, как широкий пояс перса. Это были нарды отца.

Икона с ликом Николая Чудотворца. Меня нельзя назвать особенно верующим, но и смысла отрицать существование Бога я не вижу. Я был в церкви всего несколько раз и, само собой, иконы там не покупал. А этот образ – подарок мамы, который я, скорее для неё, чем для себя, поставил в «красный угол». Раньше это была поясная икона, теперь она превратилась в ростовую.

Пожалуй, хватит.

Я уселся на стул и внимательно осмотрел выставленные на столе вещи. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сделать выводы, почему здесь оказались именно они. Первое – они все важны для меня не столько как предмет, сколько как эмоция, как память о тех, кто держал их в руках, кто думал обо мне, и о ком думал я, кто любил меня, и кого любил я. Второе, именно потому, что эти вещи мне дороги, я помню какими они были до… Кстати хорошо бы определиться по поводу этого самого «до». До чего?

И машина с бизнес-центром тоже вполне укладываются в эту схему.

«Аутлендер» у меня уже седьмой год, и я не отношусь к нему как к средству передвижения. Нет, я его не боготворю, не трясусь над каждой царапиной, не сдуваю пылинки, вообще не понимаю такого… это мой боевой конь, мой товарищ, который всегда рядом и готов помочь. Пусть иногда ломается, и даже бывает в очень неподходящий момент, но так бывает, это жизнь. Все устают, даже машины.

В офис под вывеской «Hermes-center» я каждое утро захожу ещё дольше, чем сажусь за руль «Аутлендера». И вот теперь он «Меркурий». И пусть сейчас я к работе отношусь без энтузиазма, я бы даже сказал, отчуждённо, но ведь это не всегда так было. И с ней я познакомился там, столкнувшись совершенно случайно на первом этаже перед лифтом. Она посмотрела на меня таким выразительным взглядом, когда папка, случайно мною задетая, упала на пол из её рук, что я готов был под землю провалиться. К счастью, врождённая наглость и какое-никакое чувство юмора позволили вырулить без потерь и даже получить согласие на чашечку вина по окончании рабочего дня.

Только вот этот набор выявленных трансформаций не даёт мне никаких зацепок. Всё логично: в том, что мне важно и что я, соответственно, хорошо помню, я изменения обнаружил, а во всём остальном – нет.

Я встал, подошёл к окну и посмотрел на деревья, еле заметно покачивающие ветками, машины, стоящие вдоль дороги, вывеску круглосуточной аптеки в конце дома напротив. Всё как обычно. Или нет? Если уж я из окна собственного дома не могу ни за что взглядом зацепиться, то что говорить об остальных местах? Вот, например, аптечная вывеска зелёно-белая с зелёным крестом. Может ли быть такое, что раньше она была голубая? Или крест светился красным? Вполне. Только я никогда не придавал значения цвету окружающих меня вывесок. И им самим тоже.

Кто сошёл с ума? Я или мир?

Вероятность того, что все эти мутации мною придуманы, пятьдесят на пятьдесят. Как в шутке про шансы встретить динозавра на улице…

Ладно, утро вечера мудренее, пойду спать.