Как ни странно, из всего петербургского общества на подобных попойках естественнее всего себя чувствовали духовные лица. Даже современники-иностранцы отмечали, что самыми пьяными из гостей всегда были служители церкви. Петр не отличался набожностью. Упразднив патриаршество и заключив церковь в рамки государственной коллегии, он от всех слоев требовал одинакового себе подчинения и немедленного выполнения любых распоряжений. Духовные лица в этом смысле не составляли исключения. В них монарх видел обыкновенных своих слуг, почему и превратил служителей церкви в обычных чиновников, государевых служилых людей, что впоследствии отрицательно сказалось на авторитете православной церкви среди русского населения и усилило духовный раскол в обществе. Известное противостояние старообрядцев и Петра также может быть рассмотрено в связи с «пьяным вопросом». Безобразные массовые царские попойки, ставшие притчей во языцех, вызывали резкое неприятие среди непьющих старообрядцев. Периодические загулы двора порождали аналогии с языческими варварскими празднествами, и в этом смысле раскольники продолжали традиционную борьбу русской церкви с пьяным веселием как пережитком языческих времен.

Сам же Петр, снявший голову православия – патриаршество, воспринимался в лучшем случае как царь-язычник, в худшем – как антихрист. Старообрядцы стали первой социальной группой, более или менее организованно и массово выступившей против государственной политики Петра, в том числе против введения в обычай безобразных попоек. Это позволяет, с некоторыми оговорками, считать, что трезвенническое движение началось в среде старообрядческих общин петровской эпохи.

Царь любил работать на совесть и на износ отдыхать. В кругу петровской компании установился даже своеобразный «сленг».

А. Меншиков, Ф. Апраксин, А. Вейде и другие в письмах Петру частенько упоминали о встречах с Ивашкой Хмельницким – русским Бахусом, – которые заканчивались тем, что участники подобных «баталий» «принуждены были силу свою потерять и от того с полуночи по домам бежать». Когда у Петра родился наследник, генерал-фельдмаршал Б. Шереметев в письме царю описал устроенное в честь такого события веселие на военном совете, с участием генералов Репнина, Лесси, Шарфа и других: «И умысля над нами Ивашко Хмельницкой, незнаемо откуду прибыв, учал нас бить и по земле волочить, что друг друга не свидали. И сперва напал на генерал-маеора Леси, видя его безсильна, ударил ево в правую ланиту и так ево ушиб, что не мог на ногах устоять. А потом генерала маеора Шарфа изувечил без милости… Репнин хотел их сикуровать и тот – Хмельницкой воровски зделал, под ноги ударил – и на лавку не попал, а на землю упал. И я з Глебовым, видя такую силу, совокупившися, пошли на него, Хмельницкого, дескурацией и насилу от него спаслися, ибо, по щастию нашему, прилучилися дефилеи надежные. Я на утрее опамятовался на постели в сапогах без рубашки, только в одном галстухе и парике. А Глебов ретировался под стол и, пришедши в память, не знал, как и куда вытить»^[39].

Тягостные воспоминания у современников оставило семидневное празднование окончания Северной войны. Гости оказались заключенными в здании Сената, где проходили костюмированные торжества и стены которого разрешалось покидать только самому Петру. Большинство гостей очень скоро устало от перманентной попойки, носившей обязательный характер. За уклонение от этой «праздничной повинности» назначался даже штраф в 50 рублей, поэтому истинную радость у гостей вызвало окончание «служебного веселья», когда все получили возможность наконец-то разойтись по домам.

Одной из важнейших реформ Петра стала административная реформа по реорганизации политической структуры государства. Петр заменил старые приказы новыми коллегиями (прообразами современных министерств). Всего было создано 11 коллегий, а также два учреждения на правах таковых – Главный магистрат и Синод (духовная коллегия). При этом в исторической литературе обойден вниманием факт создания Петром самой первой «коллегии» – «коллегии пьянства», или «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора», который начал действовать еще в конце 90-х годов XVII века. Председателем собора был назначен шут с титулом «князь-папа», или «всешумнейший и всешутейший патриарх московский, кокуйский и всея Яузы». При нем состоял конклав в 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов с чрезвычайно язвительными и непристойными прозвищами. Петр получил в этом соборе сан протодьякона и собственноручно написал устав, в котором до мельчайших подробностей были определены чины избрания и поставления папы, рукоположения на разные степени «пьяной иерархии». Главной заповедью коллегии было напиваться ежедневно и не ложиться спать трезвым. Был разработан строгий порядок «пьянодействия» как «служения Бахусу и честного обхождения с крепкими напитками», существовали свои молитвы и песнопения. По примеру того, как в русской церкви спрашивали принимавшего крещение: «Веруешь ли?», так и в этом соборе новому члену задавали вопрос: «Пиеши ли?» Грешников, то есть людей, заподозренных в трезвенническом образе жизни, отлучали от всех кабаков в государстве^[40].

Не стеснялся Петр демонстрировать деятельность своего собора и при иностранных гостях. В 1699 году во время масленицы на одном из придворных обедов царь решил устроить служение Бахусу. Патриарх и князь-папа Никита Зотов пил и благословлял преклонявшихся перед ним гостей, осеняя их сложенными накрест двумя чубуками. Затем, изрядно напившись, пустился в пляс, не выпуская из рук своего посоха. Один из иностранных послов не смог вынести такого тягостного зрелища, напоминавшего языческие оргии, и покинул обед.

Но священнодействия собора, или «коллегии пьянства», происходили не только в дворцовых стенах. Петр во всем любил размах и потому частенько на святках Москву или Петербург всю ночь сотрясали смех и крики нескольких сотен человек, во главе с шутовским патриархом, с жезлом и в жестяной митре славившем Ивашку Хмельницкого. По нескольку раз за ночь веселая компания могла вваливаться в дома, чьим хозяевам вменялось их угощать и платить за славление. Случалось, что на первой неделе поста устраивались «покаянные» процессии: на ослах и волах или в санях, запряженных свиньями, медведями и козлами, в вывороченных полушубках выезжал полным составом «всепьянейший собор», на радость голытьбе и на позор русским духовным лицам.

Несмотря на пьяные оргии властей, Петру удавалось не только успешно вести войну со Швецией и Турцией, жестоко подавлять любые внутренние недовольства, но и проводить важнейшие реформы в области государственного управления. Правда, перманентные пьянки, во время которых и вершилась часть великих реформ, очень скоро обернулись тяжелейшим похмельем послепетровского времени и косвенно сказались на ослаблении центральной власти, росте казнокрадства, зарождении фаворитизма и т. п. Та самая бюрократия, что появилась при Петре и была призвана усилить центральную власть, выросла на традициях придворного веселья и впоследствии оказалась неспособной заложить основу четкого и законного функционирования государственной машины.

В последовавшую за петровским временем эпоху дворцовых переворотов придворное веселье продолжало играть значительную роль. Уже при Анне Иоанновне содержание двора стало обходиться впятеро-вшестеро дороже, чем при Петре, хотя государственные доходы сократились; нескончаемой вереницей потянулись балы и маскарады при Елизавете, правившей, по выражению Ключевского, в «позолоченной нищете». «Мать Отечества» Екатерина II, стремившаяся во что бы то ни стало поразить воображение иностранцев придворной роскошью, финансовую политику строила на базе питейного дохода, который был увеличен почти втрое и к концу века составлял почти третью часть всего бюджета. Значение питейного дохода в казне было сопоставимо со значением пития в придворном быту.

Относительная свобода винокуренного производства петровского времени впоследствии ограничивалась расширяющейся государственной монополией. Граф П.И. Шувалов, изыскивая средства для утех Елизаветы Петровны, решил увеличить доходы казны от винных откупов. А чтобы частная инициатива не стала препятствием на этом пути, Шувалов «учредил род инквизиции, изыскующей корчемство, и обагрил российские области кровию пытанных и сеченных кнутом, а пустыни сибирские и рудники наполнил сосланными в ссылку и на каторги»^[41]. Так что на Руси не только вольнолюбцы ощущали на своих плечах тяжелую десницу государства, но и «винолюбцы» слагали головы в борьбе за «зеленого змия». Позже те и другие стали пополнять отдаленные казенные места Российской империи, перемешиваясь между собой и приближая времена, когда воля уже не мыслилась без достаточного количества вина, а твердость убеждений часто измерялась в принятых вовнутрь «градусах».

В непосредственной близости с придворными банкетами, празднествами и попойками находились и морально-нравственные изменения в жизни общества. В первую очередь они были связаны с половым вопросом. Князь М.М. Щербатов, прозванный «блюстителем нравственности», в записке «О повреждении нравов в России» негодовал, что любострастие захватило и двор, и семьи простых дворян – «пьянство, роскошь, любодеяние и насилие место прежде бывшего порядка заступили»^[42]. Тон задавали сами русские императрицы. Н.И. Павленко отметил, что «Анна Иоанновна за 10 лет царствования довольствовалась одним фаворитом, Елизавета Петровна за 20 лет – двумя, Екатерина II за 34 года – более чем двумя десятками. Следовательно, чем ближе к концу столетия, тем распущеннее становился двор»^[43]. В то же время Ключевский еще в отношении Елизаветы Петровны писал о придворном «флирте, флирте без конца»^[44]. В этом смысле гендерные особенности послепетровского правления только усугубляли тягу к придворному веселию, становились причиной нравственного упадка. Если при Иване Грозном пьянство стало недугом общества, то с Петра Великого оно превратилось в болезнь политической верхушки.

Рождение русской водки

Уже отмечалось, что винокуренное производство началось на Руси примерно в XV веке. Предположительно, именно в Московском княжестве существовали наиблагоприятнейшие материальные предпосылки для его появления. В то же время термин «водка» в русском языке встречался и ранее. Изначально он употреблялся в качестве уменьшительного от слова «вода» (как диминутив). Даже толковый словарь В.И. Даля, составленный на лексическом материале, собранном до 60-х годов XIX века, не включал слово «водка» как самостоятельное, хотя и давал его современное значение в статье о вине. Только в словарях конца XIX – начала ХХ века слово «водка» окончательно определяется как крепкий спиртной напиток. Это позволяет сделать вывод, что до этого времени слово «водка» в значении крепкого спиртного напитка, хотя и было известно в народе, широкого распространения не имело.

В. Похлебкин отмечает, что слова «водка» в значении «вода» до XII века в славянском языке не существовало. По его мнению, это исконно русское слово (если принять во внимание тот факт, что в процессе складывания украинского национального языка в него приходили другие суффиксы и окончания) и образовалось оно в момент формирования русского национального языка (не ранее XIV века)^[45].

С XV века в фольклорные произведения входит термин «зелено вино», который обозначает не что иное, как хлебное вино или хлебный спирт. «Зелено вино» выступает первым названием хлебного спирта, синонимом слова «водка», вошедшего в словарь русского народа позднее. Бытовали и другие названия, обозначавшие хлебный спирт: «перевар» (сер. XIV века), «корчма» (с XV века, помимо названия питейного заведения имел значение водки домашнего приготовления), «куреное вино» (1479 год), «горящее вино» (1653 год, впоследствии от него и образовалось официально принятое украинское название водки – «горилка»), «русское вино» (1667 год, термин часто фигурировал в официальных внешнеторговых документах) и др. В XVIII веке употреблялось словосочетание «петровская водка», обозначавшее вино чрезвычайно низкого качества, тот самый самогон, которым любил злоупотреблять сам царь. Тут слово «водка» выступало также не в своем самостоятельном значении, как название хлебного спирта, а как презрительно-уничижительное от слова «вода» («водка», «водчонка»)^[46]. Чуть позже появились другие термины, обозначавшие хлебное вино такого же низкого качества, – «сивак» или «сивуха», «перегар».

Что касается термина «водка», то он впервые упоминается в 1533 году в новгородской летописи для обозначения лекарственной спиртовой настойки. Особенность ее была в том, что двоеный спирт разводнялся (отсюда и связь хлебного спирта с водой, закрепившаяся в названии «водка»). Этот технологический прием был вообще свойственен русскому винокурению, уходившему корнями в церковную традицию разбавления водой виноградного вина (эта традиция, в свою очередь, пришла из Греции). Тем не менее в XVI веке под «водкой» имели в виду не столько напиток, вино, сколько лекарство. Но в середине XVII века термин «водка» встречается уже для обозначения напитка, отличавшегося от виноградного вина. В следующем столетии слово «водка» впервые начинает употребляться официально в значении напитка. 8 июня 1751 года был издан Указ Елизаветы «Кому дозволено иметь кубы для движения водок», однако официальным названием русского хлебного вина оно так и не стало. Русский врач и естествоиспытатель Н.М. Максимович-Амбодик в 1783 году ввел в оборот три термина для обозначения достаточно разных спиртных напитков: «водки перегнанные», «водки настоянные», «водки сладкие». В XIX веке термин «водка» избавился от первоначального жаргонного оттенка и вошел в официальное употребление, правда, окончательно так и не было точно определено, что же это за напиток.

Лишь с конца XIX века, благодаря усилиям великого русского ученого Д.И. Менделеева, ставшего создателем современной технологии изготовления водки, было решено подлинной водкой (московской) считать лишь такой продукт, который представляет собой зерновой (хлебный) спирт, перетроенный и разведенный затем по весу водой точно до 40°. Этот, менделеевский, состав водки и был запатентован в 1894 году правительством России как русская национальная водка – «Московская особенная»^[47].

* * *

Хмельные напитки являются частью мировой культуры, а способы их употребления зависят от климатических, исторических и прочих условий, в которых проживают народы. Отечественная история пития не отягощена какими-либо крайностями или чрезмерным значением алкоголя в общественной жизни. Хмель выполнял достаточно сложную ритуальную, коммуникативную функцию, позволял во время застольной беседы создать благодушное настроение среди сотрапезников, снимал психологическое напряжение гостей и помогал разрешать конфликты.

Переход к относительно массовому производству алкоголя в XV веке, появление корчмы как места коллективной и индивидуальной еды и питья заставили государство обратить внимание на возможные новые источники дохода казны. Создание и развитие кабака совпало с началом пьянства как социальной проблемы, неизвестной дотоле на Руси.

Общество неоднократно бросало властям обвинения в спаивании народа. С конца XIX по конец ХХ века они периодически звучали в средствах массовой информации, являясь чаще всего политической игрой. Да и государство, в свою очередь, прикрываясь заботой о народной трезвости, вводило жесткий запрет на винокурение, преследуя, на самом деле, лишь экономические цели. При этом в истории ХХ века были моменты, когда массовое пьянство достигало размеров национальной эпидемии, способной уничтожить и общество, и государство.

Обо всех перипетиях этой сложной проблемы в ушедшем ХХ веке – в последующих главах нашей книги.