«Мой дух теснят дощатые часы…»

 
Мой дух теснят дощатые часы,
склонили головы седые гвозди.
Когда осенние челны
придут, печальны и честны,
прошу тебя,
будь, как и прежде,
будь везде,
будь возле.
 

К Элизе

 
Зыбкий подножный субстрат стоит на горбатых китах,
живёт в неустойчивом русле Гераклита,
единственный твёрдый фундамент – могильная плита,
панцири черепах и раковины улиток.
Соль земли состоит из отдельных щепоток.
От зубов отскакивает пламенный язык Герасима,
занюханный кухонный шепоток
на руку сильным мира сего.
Под нами волнуется Тетис,
необузданный кипяток,
громоздится над нами Тетрис,
панельно-шаток,
нас с молотка,
с прилавка
толкает в оптовую пропасть вселенский торг,
как итог —
грибным дождём разольётся новая Хиросима.
Ты неси меня,
чёрная речка Акидабан,
узнает и примет обратно
родного брата
одинокий океан,
волосы встали дыбом,
всё, что было любо,
отдали слащавым лыбам
и чугунным лбам.
Я ступил только шаг по неровной поверхности Парагвая
и сразу пошёл на дно, потому как не знаю брода,
но умоляю у смертного одра,
моя дорогая,
не оставляй меня никогда,
ты бежала прочь от Великого голода —
нас двоих обуяла великая жажда,
в потоках крови, лавы и оранжада
впереди открывались любви световые года.
Брызжа слюной, набросилась дикая похоть.
Наши дети с улыбкой уходят в последний поход,
чтоб свои молодые силы в лёгкие сельвы вдохнуть.
Кто сегодня откажется бросить камень?
Ты хоронишь меня своими руками,
зарывая всё глубже во влажное тело своё.
Я так часто стал путать тебя с войной,
над могилой моей райский ворон гнезда не совьёт.
Тебя же, подруга моя, бедолага,
на месте, увы, не линчуют
солдатня-пьянчуги,
поведут с балаганом
по разным странам,
на потеху долгоруким ресторанам.
Мохнатая Офелия,
Хулия Пастрана,
урчит в животах толстосумов вырезка филейная,
ты рвёшься в пампасы, к родным просторам,
но кругом только прутья решётки, на все четыре стороны.
Жизнь этой бабочки неоправданно долго длилась,
и ты упорхнёшь на свидание с космосом, Ремедиос.
Дождь перебирает чётки капель,
гложет сердце месяц-скальпель,
только жертву сожрав, вернётся Дионис.
Кричат крамольные ответы
горячие ветры,
в тяжёлой воде возбудили взвесь,
посбивали дремотную спесь,
лживую жирную слизь.
Мы с тобою – здесь и днесь,
это и есть наша жизнь.
Солнце не зря сочится из проржавевших небес,
потерявших свой первозданный блеск,
повисших ветхой эгидой над полем брани.
Многие грянулись оземь, сотни и тысячи
в потной сече,
с кем ты сейчас?
С Харландом или Берни?
Мир, стреноженный правильными играми,
хочешь – не хочешь, сгинет в огне,
мы на острой грани,
на выходе из гавани,
уже сегодня «Гранма» причалит в Гаване.
Весна расправит свои подвенечные перья.
Любовь рождается в пене, в кипении,
ей не нужно другого сырья,
кудлатые гребни,
как крохотные пигмеи,
рухнут пред нею,
падут на колени
на гигантские мостовые нашей Гибернии,
спавшие под асфальтом останки бренные
выйдут наружу цветами, едва их коснётся слеза.
Я прошепчу лепестками:
– Здравствуй, моя Элиза.
 

«Измученных мельниц колёса…»

 
Измученных мельниц колёса
Приводят в движение тысячи воль и сил.
 
 
Я состригаю волосы.
 
 
То ли дюны, то ли колосья,
То ли небо, то ли волн синь.
 
 
Я состригаю волосы.
 
 
Чужих ДНК обручальные косы
Сплетут бесконечную осень.
 
 
Я состригаю волосы,
Я состригаю последние волосы.
 

София

 
Скажи, свет мой,
зеркальце —
если это ещё не конец,
что будет в конце?
Проскользни кистепёрой кометой
по тонкой границе
извилин и сердец
меж тесных арен и сцен.
 
 
Где трибун, что наложит вето,
сорвёт театральную ветошь
и в вечность войдёт младенцем?
Ищи теперь в поле ветра,
ищи её, подросшую наотмашь.
Корабль пустыни взвалил на ершистую спину
Ковчег Завета,
бредёт на ощупь.
Закольцованным, заколдованным танцем спина
лента времени завита,
затоптана рейвом и мошем.
 
 
Молвит Сутуга, молчит Сократ.
Пусть тонут!
Пусть стонут!
Им воздастся стократ,
когда схлестнутся суппорт и хобот,
сожмутся мускулы кулака.
Всех вместит моя дощатая строка,
бегущая без отдыха и страха.
Остался последний штрих кода,
или ты станешь чёрточкой штрихкода,
или буковкой на языке баррикад,
или выступишь против разнузданного порядка
и погибнешь как честный дикарь.
Пускай исказит сотни лиц крик,
да, нам нужен блицкриг,
а не этот цирк!
Но да здравствует жизнь, та, что выше страстей и теорий,
только ради неё можно мир потопить в терроре.
Сквозь звёзды и прах
растут миллиарды правд —
дай им дорогу,
смертию смерть поправ.
 

«Дитя в коляске, держащее красный шарик…»

 
Дитя в коляске, держащее красный шарик
в ещё неумелых, наивных руках.
 
 
Когда не сумеешь расслышать даже шагов
своих старческий шарк,
вспомни,
как ты легко отпустил меня в облака.
 

Мелисса Шартрез

Поэт, художник. Наследница по прямой линии древнего польского рода Добровольских. Училась в Сорбонне. Работала в крупнейших художественных галереях Европы и Америки: Рейксмузеуме (Амстердам), Музее Уитни (Нью-Йорк). Много путешествовала.

Публиковать стихи начала с шестнадцати лет. Первый сборник стихотворений «Мальчикам это нравится» вышел в 1992 г. с предисловием Иосифа Бродского.

В настоящее время живёт в Москве.

Снег

 
Как падал ты, стремительный и властный,
На всех парах – неведомо откуда,
Мой ласковый, единственный, прекрасный,
А я смущалась на пороге чуда.
Сливались дни, и ночь сходила с круга,
Я для тебя на всё была готова;
Вся в белом платье, наплывала вьюга,
А ты летел и опускался снова.
Как падал ты легко – не наглядеться,
Мелькали пятна, здания, предметы;
Как будто кто впустил к себе погреться
И предложил мне чай и сигареты.
Мне скажут: проза. Да, возможно, проза.
Когда с лыжни сходили чемпионы,
Как жар соблазна, как разгул мороза,
Ты шёл и шёл под пляс и перезвоны!
Лепились вновь узоры-завитушки,
И снился сон, какой-то сон прекрасный,
Как смотрят вслед друзья мои, подружки,
А ты со мной – единственный и властный!
 

Свиданье

 
Уходит весна в сказанье,
Но топчется на углу;
Назначил ты мне свиданье,
Собой рассекая мглу.
А вечер идёт сквозь город,
Идёт на какой-то зов,
И каждый влюблён и молод,
И смотрит поверх мостов.
А платье под стать удушью,
Как молодость напоказ,
Чуть тронуты синей тушью
Тяжёлые веки глаз.
Ты весел. Ты твёрдо знаешь,
Как сердце летит на вздох,
Любовь на земле одна лишь,
Всё сходится, видит Бог.
Светает над речкой чёрной,
И в небо глядит звезда,
Ты – дерзкий, ты – непокорный,
Влюблённый в меня навсегда!
 

Сумерки

 
Как тянутся длинные улицы,
Как медленно кружит метель.
А люди идут и целуются,
А в сердце – свобода и хмель.
Над этими тяжкими соснами
Взлетает и падает снег,
И сумерки кажутся грозными,
И ночь набирает разбег.
Как призраки сосны качаются,
Как улицы тянутся сны,
И вымыслы ввысь устремляются
В предчувствии новой весны.
Летят поезда бесконечные,
Снега на разъезде метут,
И только прохожие встречные
Всё мимо идут и идут…
 

Солнечные часы

 
А в небе – стая облаков,
Плывёт, как будто по теченью,
Мгновенья солнечных часов
Скользят за уходящей тенью.
Всё глуше птичьи голоса,
И вроде песенка не спета,
Но смотрят пристально глаза
В глубины ультрафиолета.
Ты видишь, я к тебе спешу,
Вся жизнь моя как час отвесный,
И слышен голос бессловесный,
И я одним тобой дышу!
Давно ли я тебя нашла
И обрела в пылинке малой,
Но в этой жизни небывалой
Готова я сгореть дотла!
И тает звук твоих шагов,
И воздух льётся и струится,
Всё дальше стая облаков,
А счастье длится, длится, длится!
 

Яблоко

 
Катится солнце, сбивая пыльцу,
Платье в горошек всё так же к лицу;
Вновь наплывает и стынет рассвет,
Тень растянулась на тысячу лет.
Сказка – намёк; где намёк, там и ложь,
Прямо ли, вкривь – всё одно пропадёшь!
Кто же окликнет в родимом краю?
Яблоко падает в руку мою.
Звёзды над нами стоят высоко,
Будем на небо глядеть мы легко;
Без дуновения высь пролегла.
Тянется лето. Дорога светла.
За расставаньем не видно огней,
А под ногами темней и темней.
Больно уж смел ты, как я погляжу,
Вот что тебе на прощанье скажу.
Жаркое лето звенит над Москвой,
Вновь против стрелки пойду часовой,
Буду молиться в неясной тоске
Я за тебя на родном языке.
Строчки напомнят спустя много лет
Платье в горошек, браслет-самоцвет,
Яблоко, музыку, взмах мотылька…
Мне бы влюбиться, да жизнь коротка.
 

Октябрь

 
Время дивных превращений,
Октября мгновенный прах,
А давно ли тень сирени
Отражалась в облаках?
Эти дни ни с чем не схожи,
Словно взор небесный твой,
И не скрыть мне этой дрожи
Между небом и землёй.
Музыканты ловят звуки
На задворках тишины,
Прижимают скрипку руки,
И, всплывая, реют сны.
Языки костра сыграют
Музыку моих страстей,
Прежде чем навек растают
Шорохи осенних дней.
 

Заступник

А. П.

 
Всё казалось, что мир неразлучен,
Никому не дано нас разнять;
Как же лихо сюжет был раскручен,
Чтоб изнанку любви показать!
 
 
Кто сумеет потерю измерить,
Кто пройдёт, как и ты, по судьбе,
Кто меня бы заставил поверить,
Что пишу я всё это тебе?
 
 
Отчего эта жизнь как привычка,
Отчего на воздушных путях
Всё мне чудится птиц перекличка,
Будто я засиделась в гостях?
 
 
Вдруг откроется купол небесный,
Где, неведомой волей храним,
Как при жизни, пройдёшь ты над бездной
И заступником станешь моим.
 
 
Не с того ли мне снится и снится,
Как на склоне осеннего дня
Тень твоя в небесах золотится
И от бед ограждает меня!
 

Ich grolle nicht^[1]
(Как бы из Гейне)

 
Не с теми я, кто взял да и простил,
Ведь я любила, он меня любил;
Не для него застенчивый мой свет,
Он всё простил, а я, признаться, – нет.
Остывший кофе. Дождь стучит вдали,
Преступно плакать на краю земли.
Когда б смириться мне достало сил,
Подумать только, он меня простил!
 

В зеркалах

 
Он обнимал меня и всё такое,
Потом куда-то уносил во тьму;
Я в зеркало глядела платяное,
И отраженье нравилось ему.
Любовь порой исполнена значенья,
И ясно мне теперь до мелочей,
Как входит в разговоре точка зренья,
И белый свет, и радуга ночей!