2.1.7. Язык и мысль. А. А. Потебня и развитие лингвистического психологизма в России

Среди последователей Гумбольдта видное место принадлежит нашему соотечественнику Александру Афанасьевичу Потебне (1835–1891). Главная тема его труда – вопрос о соотношении языка и мысли. Эта тема, по его мнению, исчерпывает все языковедение. Основная идея Потебни состояла в том, что язык формирует мысль, является порождающим мысль механизмом. Отсюда возникает возможность увидеть в языкознании материал для изучения развития мысли. Так, грамматические категории дают возможность развиться основным категориям мысли. Построение предложений можно рассматривать как взаимодействие понятийных категорий. Рост предикативности в языке связан с эволюцией сознания, когда идея процесса, динамики становится ведущей. В этих общих воззрениях Потебни на природу языка можно видеть развитие той линии, которая связана с идеей «промежуточного мира» (мира, создаваемого языком) Вайсгербера, гипотезой лингвистической относительности Сепира-Уорфа.

С концепцией А. А. Потебни связано представление о развитии лингвистического психологизма в русском языкознании второй половины девятнадцатого века. Много лет он был профессором Харьковского университета, воспитавшим целую плеяду талантливых (правда, уступавших своему учителю) исследователей и положившему начало направлению, вошедшему в историю науки под именем «потебнианства», или Харьковской лингвистической школы (хотя воздействие его идей и не ограничивалось только кругом непосредственных слушателей). Если первоначально в Потебне видели прежде всего продолжателя идей Гумбольдта и Штейнталя на российской почве, то начиная со второй половины прошлого столетия стали акцентироваться прежде всего оригинальность и своеобразие его мировоззрения. Неоднократно отмечалась и широта его интересов: помимо собственно лингвистических работ наследие харьковского языковеда включает труды, посвященные литературоведению, фольклору, мифологии, философии искусства и др.

Приходится принимать во внимание то обстоятельство, что теоретические работы харьковского языковеда (прежде всего относящаяся к 1862 году книга «Мысль и язык» и многотомное исследование «Из записок по русской грамматике», две первые части которого были защищены в качестве докторской диссертации в 1874 году) написаны достаточно своеобразным языком и отличаются специфическим стилем изложения, в какой-то степени затрудняющим выделение основных положений его концепции и последовательное и непротиворечивое изложение последних^[8]. Взгляды Потебни можно формулировать в нижеследующих основных тезисах.

А. А. Потебня

Язык и мышление находятся в сложных и противоречивых отношениях друг с другом. С одной стороны, «область языка далеко не совпадает с областью мысли (ср. творческую мысль живописца, музыканта, шахматиста)»; с другой же – «язык есть необходимое условие мысли отдельного лица даже в полном уединении: средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее…»

Язык представляет собой не сложившийся продукт, а деятельность, поток непрерывного словесного творчества (ср. соответствующие высказывания В. фон Гумбольдта). Поэтому слово приобретает смысл только в речи, функционируя в составе предложения и проявляя свои свойства по отношению к другим словам: «… Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет».

Отсюда Потебня делает вывод, что реально слово всегда имеет только одно значение, поскольку «малейшее изменение в значении делает его другим словом».

В каждом слове выделяется три элемента: членораздельный звук, представление и значение. При этом между значением и представлением существует неравенство: в значении всегда заключено больше, чем в представлении. «Поэтому значение, имеющее более широкий характер, стремится оторваться от сравнительно узкого представления (ср., например, соотношение слова „защита“ со словом „щит“). В результате между ними растет несоответствие, могущее привести к забвению представления».

В слове существует два содержания – субъективное и объективное. Первое представляет собой ближайшее этимологическое значение слова и всегда содержит в себе только один признак; второе является дальнейшим и может содержать множество признаков. Так, стол может иметь ряд признаков, но само слово «стол» означает только «постланное», что и дает возможность обозначать им всякие столы, независимо от формы, величины материала и т. п. «… Ближайшее значение слова народно, между тем как дальнейшее, у каждого различное по количеству и качеству элементов, лично».

Нельзя найти двух человек, которые вкладывали бы одинаковое содержание в слово, поэтому полное понимание в процессе общения невозможно. Вследствие этого «всякое понимание есть непонимание, всякое согласие в мыслях – вместе и несогласие». Так же невозможен и перевод с одного языка на другой без определенного изменения смысла, ибо слово первого не может быть тождественно слову второго, даже если оба относятся к одному и тому же предмету или явлению.

Если исключить субъективное значение, то в слове «останется только звук, т. е. внешняя форма, и этимологическое значение, которое тоже есть форма, но только внутренняя». Сама внутренняя форма может быть определена по-разному. Помимо квалификации ее как ближайшего этимологического значения, она понимается как а) отношение содержания мысли к сознанию, показывающее, как представляется человеку его собственная мысль; б) центр образа, т. е. один из его признаков, преобладающий над прочими признаками; в) «образ образа», т. е. представление.

Кроме конкретного (частного, или лексического) значения, слово заключает в себе «указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится наряду с содержанием многих других». При этом грамматические категории тесно связаны с лексическим значением, поскольку «вещественное и формальное значение слова составляют один акт мысли».

Важнейшим понятием грамматики является грамматическая форма, которая представляет собой «значение, а не звук». Поэтому нельзя отождествлять ее с окончанием, поскольку многие грамматические формы в определенных случаях не имеют звукового обозначения: «Если при сохранении грамматической категории звук, бывший ее поддержкою, теряется, то это значит не то, что в языке ослабло творчество, а то, что мысль не нуждается более в этой внешней опоре, что она довольно сильна и без нее, что она пользуется для распознавания другим, более тонким средством, именно знанием места, которое занимают слова в целом, будет ли это целою речью или схемою форм». Таким образом, грамматическая форма представляет собой, прежде всего, семантико-синтаксическое понятие и может выражаться не только формальными элементами слова, но и синтаксическими связями. При этом «нет формы, присутствие и функция которой узнавались бы иначе как по смыслу, т. е. по связи с другими словами и формами в речи и языке».

Приведенные материалы показывают, что направленность работы Потебни содержала в себе ясную психолингвистическую ориентацию. Им исследовались и получили конкретизацию важнейшие психолингвистические вопросы – связи мысли и слова, внутренней формы слова. Конечно, по характеру использованного материала и способам его анализа Потебня оставался в первую очередь лингвистом. Однако интуитивно он, видимо, ощущал недостаточность использования только лингвистического материала и настойчиво обращался к психологической, субъективной стороне языковых явлений. Можно надеяться, что идеи Потебни могут быть в наши дни продуктивно развиты в психологическом плане.

Подводя итоги научной деятельности Потебни, следует подчеркнуть, что многие идеи названного ученого сохраняли свою актуальность в течение всего двадцатого века, а представители отечественной психолингвистики обоснованно признают его одним из наиболее выдающихся своих предшественников.

2.1.8. Внутренняя форма слова. Ф. Ф. Фортунатов и московская лингвистическая школа

Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914) явился основателем Московской лингвистической школы. Хотя публиковался он относительно мало и притом в основном на малоизвестном в тогдашней Европе русском языке, знали и признали его в зарубежной науке. Активная научно-педагогическая деятельность Фортунатова продолжалась около четверти века и была связана с Московским университетом, где он с 1876 по 1902 год возглавлял кафедру индоевропейских языков. После избрания в академики ученый переехал в Петербург, где принимал участие в работе Отделения русского языка и словесности, редактировал академические издания, но активной научной работы уже не вел. К ученикам Ф. Ф. Фортунатова, внесшим заметный вклад в развитие отечественной науки, принадлежат А. А. Шахматов, Д. Н. Ушаков, В. К. Поржезинский, М. М. Покровский, М. Н. Петерсон, Н. Н. Дурново и ряд других ученых.

Говоря о методологических основах деятельности Фортунатова, часто отмечают, что в ряде существенных моментов он стремился опереться на индивидуальную психологию. Он неоднократно отмечал, что именно она дает конечное объяснение фонетических явлений. Ученый подчеркивал, что «исследование природы значений слов принадлежит той науке, которая изучает духовные явления и называется психологией, т. е. по отношению к значениям слов языковедение связывается с психологией. В психологию входит также и исследование природы той связи, какая существует между звуками речи и их значениями»^[9]. Наконец, в основу понятия предложения Фортунатов, как и Пауль, кладет понятие психологического суждения, указывая, что «в психологическом суждении, рассматриваемом по отношению к выражению его в речи, мы можем различать два элемента: первую часть психологического суждения и вторую в открываемом мыслью отношении ее к первой части. Вторая часть психологического суждения может быть названа психологическим сказуемым, а первая, предполагаемая такою второю частью, – психологическим подлежащим». Именно выражением психологического суждения и является грамматическое предложение, хотя психологический и грамматический анализ могут и не совпадать. В целом разделял московский языковед и младограмматическую концепцию «звуковых законов».