В. Пугач
Глава 4

Друзей, слетающихся роем
На мой роман, как на бревно,
Теперь с еще одним героем
Я познакомлю все равно.
Приехав в Петербург когда-то,
Он всех любил любовью брата
От пяток и до головы
И слыл нежнейшим из братвы.
А он и вправду был нежнейшим,
И если в мозжечок моча
Не била, точно из ключа,
Дарил цветы бомжам и гейшам,
Зато клиентам не дарил,
А только репы им дурил.
Диваны, ванны, волованы,
Бумажный лом, сапожный крем,
Друзей секретнейшие планы
Он продавал буквально всем;
Менял сардельки на сосиски,
На Пряжке открывал химчистки,
И выдавал он на Сенной
Шашлык собачий за свиной.
Однако стать одним из шишек
Надежды ложной не питал,
Копил тихонько капитал
И боссу отдавал излишек.
И так он понемногу рос,
Но заболел внезапно босс.
Тот богател, что было мочи,
И мог бы многого достичь;
Ушел в недвижимость – короче,
Хватил беднягу паралич.
Он был здоров – всё было тихо,
Тут поднялась неразбериха,
Герой наш всех в ментуру сдал
И сам в награду боссом стал.
И вот, когда уж был он боссом,
Обрел значение и вес,
Во властные структуры влез,
Что нынче пахнут, как опоссум,
Стал добр и жирен, как хомяк,
И окончательно размяк.

Езжал он всюду, брит и стрижен,
С любовью братской на лице —
Типичный выходец из хижин,
Теперь живущий во дворце.
И вдруг по странному капризу
Влюбился он в студентку Лизу;
Поныне помнит весь филфак
Его малиновый пиджак.
Он появлялся там с богатым
Букетом роз иль орхидей,
А также с ворохом идей
Для обсужденья деканатом,
В душе плюя на деканат —
Его тянул иной канат.

Точней, магнит. И тем магнитом
Его манило все сильней
К ее устам, ее ланитам
И персям, что росли на ней.
Входя в состав любых инспекций,
Ее ловил он после лекций
И попадался ей, не зван,
И представлялся ей: Вован.
Сперва она его дичилась
И размышляла: «На хрена?»
Потом была покорена,
Потом с Эрастом разлучилась.
Она не знала, что Эраст
Еще на многое горазд.

А. Гуревич
Глава 5

В общем, с той поры, как Вадик
Ввёл соперника в сюжет,
Вместе с Лизой больше в садик
Не ходил гулять поэт.
С миной мрачной и угрюмой,
Одержим тяжёлой думой,
Инда плакал наш Эраст;
Слёзы жгли весенний наст.
Лились струйки по застрехам,
Мир, поплыв по лону вод,
Стал совсем как теплоход,
А Вован с победным смехом,
Как разбивший греков перс,
Деву вновь волок в свой «мерс».

И на это дело глядя,
Взбеленился вдруг Эраст.
«Нет, – подумал, – шутишь, дядя:
Мой кумир тебе не даст».
Разошёлся, как тинейджер,
Позвонил тому на пейджер,
И тотчас депешу зрит
На экране наш бандит:
«Эй, давай скорее газу,
Дядя при смерти, Вован.
Будь тверёз ты или пьян,
Срочно дуй к нему на хазу».
Надавил Вован на газ
И подумал: «Вот те раз!»

Пронят был твоим, Татьяна,
Я заданием, ma chère!
Думал я о форме плана
И какой избрать размер.
Я спросил об этому Музу.
«Режь, – сказала, – анакрузу
У онегинской строфы,
Дай-то Бог тебе лафы».
Я послушался совета —
Вот откуда «Дядя» тут:
Так жлобы мои зовут
Видного авторитета.
В ямбы вписанный хорей
У арапа спёр еврей.

Светлым лугом, тёмным лесом
Гнал Вован, давя педаль,
И пластались мелким бесом
Перед ним поля и даль.
Без вопроса, без каприза
Ехала с ним рядом Лиза.
Мчал бандит во весь опор —
Вдруг, глядит, пред ним «запор»,
Вставший поперёк дороги.
Тормозит Вован с трудом
И к водителю бегом:
«Делай, гад, отсюда ноги,
Ты, козёл и педераст!»
(То, конечно, был Эраст.)

Вечереет. Холодает.
Крут на трассе поворот.
Влага быстро подмерзает,
Образуя гололёд.
Жаря скользкою дорогой,
Тачка с вызванной подмогой
Бьёт Вованову лоб в лоб,
Превратясь в горящий гроб.
Появляется вторая,
И ещё пяток ребят
В рай влетают или в ад,
Участь первых разделяя.
И в отчаянье Вован
Вновь звонит в родимый стан.

Ох, недаром говорится —
Голь на выдумки хитра!
Продолжали дальше биться
Их машины до утра.
В мутном небе вьюга стонет:
Новых русских там хоронят.
Добрый Бог – точнее, чёрт —
Шлёт им траурный эскорт.
Мчатся «мерсы» рой за роем
В беспредельной вышине
И дают возможность мне
Хвастаться моим героем:
Был отнюдь не прост Эраст
И на выдумки горазд.

Дальше пусть роман допишет
Кто-нибудь из поэтесс:
Чую, мне в затылок дышит
Сзади некто Нина С.
Знаю Савушкину эту,
Пусть же примет эстафету!
Что анапест ей, что ямб:
Удивит людей анжамб —
маном необыкновенным,
Слово надвое порвав,
И крутой изъявит нрав
Лёгким слогом вдохновенным.
Я, окончив часть свою,
Лиру ей передаю.

Н. Савушкина
Глава 5

Эраст весьма разочарован
И недоудовлетворён
Тем, что, как прежде, подлый Вован
Далёк от личных похорон

И даже женится… В каморке
Сидит тоскующий Эраст.
Он глушит водку, гложет корки
Вчерашние и хочет раст —

вориться, то бишь застрелиться,
Презрев земное бытиё.
Идёт в кладовку, где пылится
На стенке дедово ружьё.

Претит поэту в новой жизни
Торгашеский, валютный зуд.
И злые слёзы, словно слизни,
По бороде его ползут.

Решив испепелить свой сборник
И фото Лизы в стиле ню,
На поле Марсово затворник
Выходит, к Вечному огню.

Стоит он, рукопись сжигая,
И в бледном утреннем дыму
Вдруг Лиза бедная, нагая
В мечтах является ему.

Она сулит блаженство рая,
Лепечет: «Я была слепа!»
Но вдруг, Эраста оттирая,
К огню бросается толпа.

Толпа кричит: «Здесь каждый – гений!
Поэты – мы! А вы, а вы
Живёте жизнию растений —
Безмозглой сумрачной ботвы!

Сердца мы ваши жгли глаголом,
Склонением и падежом.
Послушайте! На поле голом
Мы нынче рукописи жжём!

Конец непризнанным цитатам!» —
Орут поэты. Дым валит.
Как вдруг, назвавшись депутатом,
К огню стремится инвалид.

Крича: «Ты предал нас, Зюганов!» —
Прилюдно жжёт его портрет…
Среди борцов и хулиганов
Эраст, изрядно подогрет

Ершом из коньяка и пива,
Непрочный организм кляня,
Вдруг поступает некрасиво
В районе Вечного огня.

К таким нетворческим манерам
Не склонен прежде был герой.
И вот к нему уж люди в сером
Летят, как мух навозных рой.

И наступающие сутки
Эраст встречает в КПЗ —
С тоскою в сердце и в желудке,
С лицом опухшим, как безе.

Глядит сквозь прутья он, как снизу
Весь день снует незнамо кто.
И узнает внезапно Лизу
В отпадном норковом манто.

А дальше вовсе как по нотам
Сюжет разыгрывается —
Майор склоняется к банкнотам
С ухмылкой тонкой в пол-лица.

И новорусским Староневским
Несётся Лизин BMW
К жилищу, где с Вованом мерзким
Она находится в родстве.

Стоит Вован перед Эрастом.
Вован, Эраста не узнав,
Целует Лизу ртом губастым,
Игриво пробасив: «Гав-гав!»

О, как сегодня вдохновенно
И артистично Лиза лжёт!
«Любимый, выручи кузена.
Его уже который год

Страна не балует зарплатой.
А он – поэт. Его Пегас —
Ну это типа конь крылатый —
Без пропитания угас.

Кузен – недурственный водила,
Хоть для охраны слишком хил.
Судьба б тебя вознаградила
Поэмою а-ля Эсхил!»

И вот по просьбе Лизы Вовой
Банкет устроен. Кореша
Пришли. Поэт, на всё готовый,
Стоит, бумажками шурша.

Вован балдеет: «Блин, в натуре!
Гляди, братан, – простой шофёр,
А как сечёт в литературе!
Сам до поэзии допёр!»

Крутая тёлка стонет: «Прелесть!» —
И пялится поэту в рот.
«Как эротична ваша челюсть!
Я дам вам… дам вам бутерброд!»

Эрасту кто-то льёт спиртное в
Екатерининский бокал,
И вся квартира, словно Ноев
Ковчег, плывет средь волн и скал.

…А потру в объятьях Лизы
Лежит поэт, полураздет.
И сквозь ажурные маркизы
Меланхолический рассвет

Сочится, Лизу обнажая.
И понимает вдруг Эраст:
Она – богатая, чужая,
Холодная, как фторопласт.

За этой тёмной, этой узкой
Замочной скважиною рта,
За оболочкой новорусской
Навеки Лиза заперта.

Мы все бежим за идеалом
Своим вокруг земной оси.
Но с ним под общим одеялом
Проснуться – Боже упаси!

Поэт, как прежде, неприкаян,
Освободив чужой диван,
Бредёт в гостиную. Хозяин
С красивым именем Вован,

Как лучший представитель класса —
Румян, накачан, волосат —
Храпит на бархате паласа
С изображеньем двух лосят.

…Вован по гороскопу Овен —
Коза – рога со всех сторон…
Но вновь Эраст разочарован
И недоудовлетворён.

(С этого места можно начинать читать поэму сначала)

Мой дядя
О роли мужчины в жизни человека (январь 2001)

В. Пугач
Мужчина и дети

Начну с яйца. Мужчина – это
Что в темноте, что на свету
Предмет. Полезнее предмета
Вы не отыщете в быту.
И в этом бытовом предмете
Такое держат вещество,
Что даже маленькие дети
Бывают только от него.
Оно содержится в приборе,
В какой-то сумке на ремне.
Оно при Саше, и при Боре,
И даже, кажется, при мне.
Но, думаю, неправы те, кто
Всё сводит только к одному,
Ведь кроме этого эффекта
Предмет ещё имеет тьму.
Нет, он не то что тьму имеет —
Достоинств, я имел в виду, —
Он много всякого умеет,
Об этом речь я и веду.
Ему действительно по силам —
Такой он редкостный предмет —
Быть педагогом, педофилом
И массой разных прочих «пед».
Он педель, педиатр, педолог,
Педант, нажавший на педаль,
Но если век его недолог,
Его нисколечко не жаль.
И если стал он невменяем
И не туда повел строфу,
Его легко мы заменяем,
Пускай другой стоит в шкафу.

Б. Григорин
Мужчина и продукты питания

Дух, неспособный к излишествам, слабеет.

Ф. Бэкон

Мой дядя тоже есть любил,
Но ел не всё подряд без правил.
Балык. Шашлык. Коньяк. Зефир.
И уважать себя заставил.
В застой шеф-поваром служил
При интуристе… Вот где ели!
Творил шедевры. Как-то был
Певцу представлен – Рафаэлю.
«Его пример другим наука».
Не мне. Я не умел бекон
И шницель жарить с перцем, с луком