Гражданское общество заявляет о себе как естественная форма оппозиции авторитету власти. Нормой гражданского общества является подчинение индивида договорным отношениям. Только в гражданском обществе индивид обретает статус субъекта свободы и юридического лица, освобождаясь от статуса быть заложником чужой политической воли, объектом манипулирования, пребывать в ипостаси только физического лица.

При всей кажущейся предпочтительности гражданского общества по сравнению с государством нужно исходить не из абстрактных пожеланий сделать общественную жизнь более человечной, а принимать во внимание законы истории и специфику развития конкретного общества.

Гражданское общество возникает там и только тогда, где и когда институт государства уже не в состоянии оптимально выполнять функции регламента общественных отношений, где созрели предпосылки гражданского компромисса и мировоззренческого плюрализма; где складывается совокупность общественных институтов, имеющих собственный статус и способных к равноправному диалогу с институтом государства, способных противостоять политической экспансии государства, быть его противовесом; сдерживать его стремление к монополии, превращению из системы обеспечения развития общества в систему самообеспечения, где авторитет власти существенно редактируется состоянием гражданского общества.

Проблема взаимосвязи и взаимообусловленности гражданского общества и государства – это «отраженный свет» проблемы взаимосвязи воли властителя и воли подданных. Еще Аристотель в своей «Политике» обосновал тезис о том, что вне полиса человек не может быть человеком, ибо «по природе своей (человек. – И. К.) есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств живет вне государства, – либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек…»^[14]

Перспективу имеет только среднее положение, исключающее как эгоистическое своеволие индивида, так и абсолютную волю авторитета власти в лице государства, обретающей форму права как воли, возведенной в закон для подданных (подвластных).

В условиях становления и развития новоевропейской цивилизации реальностью выступает подданный государства. Принимая нормы общественного порядка, он оказывается разорванным между волевым императивом прав человека и управленческой целесообразностью бюрократии. Бюрократия является воплощением авторитета власти, ее инструментом.

Воля «человека-винтика» входит в противоречие с волей «государственной машины», когда в процессе повседневности права конкретного человека нарушаются ради сохранения конституционных прав абстрактного человека.

Только через гражданское общество открывается возможность, если не преодолеть отмеченное противоречие, то хотя бы сгладить его остроту. Эту возможность отдельно взятый человек обретает через механизм своей социализации, который включает проекцию, идентификацию и социальную символизацию. Через механизм социализации он отождествляет себя с интересами одной из больших или малых социальных групп. Факт отождествления своих интересов с интересом одной из социальных групп выводит отдельно взятого человека из состояния «без вины виноватого страдательного начала», рождает уверенность в силу «круга своих» отстоять свое право на реализацию своего интереса. Он обретает уверенность в солидарности «своих» и надежду на осуществление справедливости. В этом случае интерес выступает не как форма выражения витальных потребностей, не как безличная и нейтральная конструкция, а как образ воли к самовыражению и самоосуществлению, который многократно приумножается в «кругу своих».

Механизм проекции, идентификации и социальной символизации закрепляет дифференциацию общества, становление экономической децентрализации и оформление мировоззренческого плюрализма. Экономическая децентрализация и мировоззренческий плюрализм являются существенными признаками индустриального общества эпохи модерна. Они и заложили предпосылки возникновения и становления гражданского общества.

Возникновению гражданского общества способствовала и особая культура индустриального общества с ориентиром на репродуктивную деятельность. В рамках этой культуры индивид получает возможность не только избрать профессию, но и освоить ее на теоретическом и практическом уровне. Он может сменить свои ценностные ориентиры, обрести новый социальный статус и принадлежность к новой социальной группе, заявив о себе, что он не раб, а господин своей воли.

Появление гражданского общества, как справедливо отмечает Э. Геллнер, размыкает жесткую связь социальной жизни и авторитета власти. В отличие от императивов государства, гражданское общество не претендует на статус священного института. Оно изначально аморфно и плюралистично, самоиронично и самокритично.^[15] Индивид в гражданском обществе получает возможность большего выбора вариантов своего бытия в обществе, что не исключает, а предполагает ответственность за этот выбор. Тогда как в условиях тоталитарного режима бытие человека, как правило, является выбором без выбора, но и без какой-либо ответственности за свое бытие. В условиях тоталитарного режима, абсолютного авторитета власти, индивид не выбирает свое бытие, а получает его.

Эпоха модерна, положив начало гражданскому обществу европейской реальности, несла на себе печать антропоцентризма и рационализма. Она декларировала самоценность человека. Ее лозунги рождали надежду на светлое будущее и эта надежда подкреплялась ставкой на разум и его возможности.

Идеи свободы, равенства и братства разрушили традиционное общество, заявив о приоритете культуры и торжестве разума. Если традиционное общество апеллировало к авторитету веры, то эпоха модерна как эпоха формальной рациональности, подорвав традицию, разрушила не только веру в Бога, но и веру в абсолютность нравственных норм. Мораль перестала играть роль стабилизирующего фактора общественной жизни. Она стала частным делом индивида. Место морали занимает право с его способностью рационализировать регламент общественных отношений, сделать общество абсолютно прозрачным. Свобода объявляется высшей ценностью эпохи модерна, а право обретает атрибутивно-императивный характер, где атрибутивность представлена набором возможных диспозитивных норм, а императивность – обязательностью и санкциями по их исполнению. Право заявляет о себе как мера порядка и мерило справедливости.

В хозяйственной сфере свобода рыночной экономики основывалась на идее, что логика рынка, ориентированная на отношение спроса – предложения, является наиболее рациональной. Спрос диктует предложение, а предложение редактирует остроту спроса, что находит свое выражение в механизме ценообразования.

В политической сфере свобода обеспечила переход к либерально-демократическому порядку, в условиях которого религия объявлялась личным делом отдельно взятого человека, а место монархии заняла парламентская республика.

В итоге рационализации общественной жизни сложилась новоевропейская цивилизация с претензией обеспечить «царство человека на земле». Но в своем становлении и развитии она продемонстрировала не столько торжество разума, сколько диктат формы в диапазоне: «формализовать», «ограничить», «определить», «упорядочить», «покорить». Право рассматривается как воля экономически и политически господствующего класса, возведенная в силу закона.

Превращение науки как опредмеченной формы разума в непосредственно производительную силу общества существенно расширило возможности материального производства. Покоренная природа превратилась в испытательный полигон, а человек оказался объектом эксперимента. Экспансия в адрес природы обернулась усилением процесса отчуждения человека. Формальная рациональность обретает свою противоположность. Она заявляет о себе как социальная иррациональность.

Иррациональность экономики проявилась в механизме фетишизации товара, денег и капитала.

Иррациональность в политике заявила о себе инверсией бюрократии в бюрократизм, приоритетом закона над правом.

Иррациональность в культуре проявилась в засилье массовой культуры, в недооценке общечеловеческих ценностей, что привело к расщеплению единого смыслового поля культуры на множество обособленных сфер.

Техногенная цивилизация существенно потеснила культуру, место биофилии заняла некрофилия^[16]. Персонификация общественных отношений и деперсонификация людей стали нормой.

Социальная иррациональность заявляет о себе реакцией отчужденного человека, переживающего свое состояние в интервале от осознания своего бессилия до желания использовать социально не одобряемые средства и способы решения своих проблем в отношениях с миром.

Формализация политической и общественной жизни нарушила зыбкое равновесие института государства и института гражданского общества. Превращение бюрократии в бюрократизм привело к инверсии государства в систему самообеспечения. Государство «выламывается» из общества и заявляет о себе как абсолютная ценность, стоящая над обществом. В этих условиях гражданское общество угасает. Его ценностные ориентиры перестают работать.

Процесс дифференциации общественной жизни, усиленный культурным плюрализмом, ослабил гражданское общество, сделал его формальным. Общество как структура взаимосвязанных элементов обрело тенденцию быть, скорее, метасистемой чем системой, ибо каждый его элемент (сфера) заявил о своей самодостаточности и претензии на системность.

Реальностью стало накопление деструктивных сил, ставящих под сомнение незыблемость порядка, устоев общественной жизни. Все это привело к тому, что в научных кругах одни заговорили о «конце истории»,^[17] другие о том, что новоевропейская цивилизация переживает кризис, ибо она перестала обеспечивать тот минимум солидарности и справедливости, который необходим для нормального функционирования сообщества. Ослабление солидарных связей делает гражданина сообщества не просто подданным государства, но и заложником его политики.^[18]

Поскольку современное государство характеризуется неопределенностью и непредсказуемостью, то это позволило французскому мыслителю Ж.-Ф. Лиотару назвать современное общество обществом переходного периода. И это состояние он характеризовал как «ситуацию постмодерна», где старая шкала ценностей не работает, а новая еще не сложилась.^[19]

Современный этап общественного развития требует пересмотра привычных форм общественной жизни. В них исчезло ощущение «Мы», ориентированное на достижение справедливости и солидарности. Только в малых социальных образованиях современный человек находит то, чего не дает ему «большое» сообщество. Только в границах «своей колокольни» он еще находит понимание и сочувствие, солидарность и надежду на справедливость, ибо все эти социальные характеристики имеют не абстрактный, а вполне конкретный характер, утверждающий нравственные начала общественной жизни.

В малых социальных образованиях трудно исказить информацию, а посему трудно манипулировать и общественным мнением. Открытость этих образований обусловливает непосредственное участие людей в самоуправлении, заставляет их добровольно брать на себя меру ответственности за себя и других, обеспечивая устойчивость и прочность единства как общественного бытия, так и общественного сознания. Солидарное «малое» общество ориентировано на принцип справедливости, а поэтому оно нуждается не столько в праве, сколько в морали, выполняющей роль социального регулятора с опорой на общественное мнение.

Несмотря на привлекательность малых социальных образований, необходимость гражданского общества и государства в современных условиях постмодерна не подлежит сомнению. Но реализация этой необходимости обусловливает иное качество и гражданского общества, и государства. Это уже должно быть иное гражданское общество и иное государство, где атрибутивно-императивное право авторитета власти сомкнётся с нравственным началом взаимосвязи общества и человека. Этот тандем обязан переступить через этап формальной рационализации. Только устранив свою иррациональность, он может обрести желаемое качество. Государство, как олицетворение авторитета власти, должно оставаться гарантом безопасности от внешней агрессии и внутреннего раскола, не занимаясь «мелочным» вмешательством в поведение своих подданных и не вторгаясь в частную жизнь граждан сообщества. Оно должно оставаться одним из структурно организованных элементов общества до тех пор, пока оно не исчерпало свои возможности и свою необходимость.

Что касается гражданского общества, то для него в условиях формирования новой шкалы ценностных ориентиров актуализируется проблема совмещения личного, общественного и корпоративного начал, проблема взаимосвязи малых социальных образований на принципах суверенитета, не отдавая предпочтения ни одному из них.

Это новое качество «симбиоза» государства и гражданского общества проверяется мерой солидарности и справедливости, способностью решать диалектическое противоречие между гражданином сообщества и подданным государства, между гражданским сообществом и государством, обеспечивая интегративную целостность индивида; обеспечивая не иллюзорное, а подлинное равновесие основных институтов общества, в качестве которых выступает государство и самоуправление, капитал и труд, а также семья. Последняя обеспечивает истоки гражданского общества, его воспроизводство, неся на себе печать всех существующих противоречий общества. Между компонентами, составляющими структуру современного общества, возможны противоречия любой силы. Но эти противоречия разрешимы в условиях взаимосвязи правового государства и гражданского общества, той взаимосвязи, которая обеспечивает самоорганизацию общества как системы. Эта система предоставляет своим гражданам определенную меру свободы самоосуществления, солидарности и справедливости, а также гражданского согласия. Поэтому третье тысячелетие может и должно проходить только под знаком становления и развития нового качества государства и гражданского общества с последующей трансформацией авторитета власти в новое состояние власти авторитета, базовым основанием которой будет выступать гражданское согласие^[20].

Выполнив свое назначение, государство в своей претензии на авторитет власти прекратит свое существование, и тогда начнется подлинная история человечества, человеческого духа, и только тогда человечество оптимальным способом решит проблему единства индивидуальной добродетели и общественной справедливости, которую сформулировал древнегреческий мыслитель Платон, завещая решение этой проблемы потомкам.

В отличие от государства, гражданское общество имеет длительную перспективу, ибо для человечества противопоказан тоталитарный централизм власти. Человечество не может вернуться и к традиционному обществу. Оно может двигаться в своем развитии только к сообществу свободных людей, ориентированных на меру солидарности, справедливости и гражданского согласия, преодолевая издержки индустриального и информационного общества. Поэтому можно лишь отчасти согласиться с Э. Геллнером, что идею гражданского общества сегодня извлекли почти из небытия.^[21] Отчасти, ибо этому «извлечению» предшествовали кардинальные изменения. Новоевропейская цивилизация простилась с эпохой модерна, с эпохой иллюзий панрационализма и надежд, связанных с деятельностью государства. Другими словами, субъективный интерес к проблеме гражданского общества детерминирован новыми объективными обстоятельствами развития человечества на рубеже третьего тысячелетия.

Крупнейший мыслитель первой половины XX в. С. Л. Франк в своей последней работе «Свет во тьме» писал, что сто лет тому назад А. И. Герцен предсказывал нашествие «Чингисхана с телеграфами» и это предсказание оправдалось. Новый дестроер, родившись в недрах Европы, обрушился на мир силой танков и самолетов, концлагерей и газовых камер. И виной тому не отдельный народ или его доктрина: «Германия превыше всего», а духовная болезнь тех, кто воспринял эту доктрину снисходительно, терпимо и даже благосклонно, хотя еще вчера ориентировался на общепризнанных представителей гуманизма и наставников человечества, таких, как И. Кант или И. Гете.^[22]

Сегодня, когда в мире обозначился переходный период, каковым в Европе является время постмодерна, а в России – переход к иному обществу, старые ценностные ориентиры перестают работать, а новые ориентиры еще не сложились, – возникает возможность очередного «впадения в варварство», возникает возможность появления очередного «Чингисхана», но уже с «сотовым телефоном» и возможностями массового истребления людей, уничтожения памятников культуры на порядок выше прежнего.

И чтобы эта возможность не стала реальностью, бесчеловечной машине авторитета власти общество должно противопоставить новое качество власти авторитета, включив в общественную жизнь институты гражданского согласия и гражданского общества. Только в этом случае можно блокировать культ духа ненависти и презрения к человеческой жизни, обрести достойную перспективу, помня о том, что история человечества проходит свое развитие под знаком двух факторов: насилия и свободы. Что касается фактора насилия, то он опирается на принцип «не заметить человека, переступить через него, использовать его как средство сомнительных целей». Фактор свободы в этом отношении предпочтительнее. Он гарантирует подлинные права человека, включая право на самоосуществление, самовыражение и самореализацию.