Карл Барт

Красота Бога^[10]

Понятие, которое находится тут в непосредственной близости, и которое может быть легитимным и полезным для обозначения недостающего нам аспекта понятия величия (Herrlichkeit) – это понятие красоты. Мы можем и должны сказать, что Бог красив, и этим самым мы говорим как раз то, как он просвещает, преобразует, убеждает. Мы отмечаем тогда не просто голый факт его откровения и не просто его могущество как таковое, но форму и вид, в которых проявляются факт и могущество. Мы говорим тогда: Бог обладает таким говорящим самим за себя, таким побеждающим и преодолевающим превосходством и силой притяжения именно благодаря тому, что он красив – божественен, красив ему и только ему одному присущим образом, красив как недостижимая изначальная красота, но действительно красив и именно поэтому красив не просто как данность и не просто как сила. Или вернее: он красив как данность и сила в том смысле, что он осуществляет себя как тот, кто вызывает благоволение, пробуждает вожделение и вознаграждает блаженством, и это при том, что он благосклонен, достоин вожделения и блаженен: благосклонный, достойный вожделения и блаженный, первый и, в конечном счете, единственный благосклонный, достойный вожделения и блаженный. Бог любит нас как тех, кто достойны любви как сам Бог. Вот, что мы имеем в виду, когда говорим, что Бог красив.

<…>

Прежде всего, с чисто лингвистической точки зрения нужно указать на то, что смысловое содержание как немецкого слова Herr-lichkeit так и его еврейского, греческого и латинского эквивалентов, непременно включает в себя и выражает то, что мы называем красотой. Везде, где встречается понятие величия Бога, можно указать и на то, что оно ни в коем случае не может быть понято в качестве нейтрального или даже исключающего понятия благоволения, достойности вожделения и блаженности и, таким образом, красоты. Мы сказали, что величие Бога есть преисполняющая и сообщающая себя Божья радость. Величие по самому своему существу порождает радость. И то, что оно может вызывать также трепет и ужас, вовсе не противоречит этому. Так, на лишенного этого величия человека оно оказывает контрастное влияние, подобно яркому свету, который поначалу может лишь ослепить непривыкший к нему глаз. Это, таким образом, субъективно обусловлено. Объективный же смысл величия Бога заключается в его действенной благодати, милосердии и терпении, его любви. Оно в себе и как таковое достойно любви. В этом качестве оно говорит и побеждает, преобразует и убеждает. И оно не просто перенимает это качество, но обладает им. И там, где его узнают, там оно в этом качестве, в его особенной силе и своеобразии вызывает благоволение, пробуждает вожделение и дарует блаженство.

Средневековое богословие знало и употребляло понятие frui, или fruitio Dei^[11]. Под этим оно понимало лишь одному из всех сотворенных существ, человеку, возможное и подобающее вожделение, которое, осуществленное или же еще не осуществленное, нацелено на то, что ко всем другим желаемым вещам относится как цель к средству, чьим истинным объектом как finis ultimus hominis^[12] может быть только сам Бог. Пришлось бы вычеркнуть слишком многое из того, что в Библии сказано совершенно определенно, если бы из-за какого-то сверхпуританского отношения к греху кому-то захотелось бы опровергнуть легитимность этого понятия. Это правда, что помышление сердца человеческого зло от юности его (Быт 8:21), что существует греховное и смертельное желание, и что именно оно является естественным желанием человека, но эта правда занимает свое место и ничего не меняет в том, что именно Бог, который в своем правосудии и милости убийственно и живительно склоняется к людям и особым непосредственным образом является объектом удовольствия, радости, благоволения, вожделения и блаженства их сердец. Если бы кто-то захотел опровергнуть это, то ему пришлось бы отвергнуть радикальный евангельский характер библейской вести, поскольку это содержится в ней: «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем» (Лк 1:46–47), и «Радуйтесь всегда в Господе!» (Флп 4:4), и то, что верный и добрый раб войдет в радость своего господина (Мф 25:21), и то, что Павел желает выйти из тела и водвориться у Господа (2 Кор 5:8). Согласно Пс 1:2; 111:1; Рим 7:22, существует необходимое и легитимное удовольствие от Закона Божия, а согласно Пс 118:4 (и дальше) – утешение, веселие и услада о его заповедях и законоположениях. Это не то, что строки Иоахима Неандера (Neander): «Не чувствовал ли ты, что он заботится о тебе так, как это тебе самому нравится?», составляют pudendum^[13] нашей книги богослужебных песней, как полагают некоторые чересчур рьяные, но напротив нас призывает Пс 36:4: «Утешайся Господом, и Он исполнит желания сердца твоего» и Притч 23:26: «Сын мой! отдай сердце твое мне, и глаза твои да наблюдают пути мои» и Пс 5:12: «И возрадуются все уповающие на Тебя, вечно будут ликовать» и Пс 144:16: «Открываешь руку Твою и насыщаешь все живущее по благоволению». «Ты укажешь мне путь жизни: полнота радостей пред лицем Твоим, блаженство в деснице Твоей вовек» (Пс 16:11). «Ты умножишь народ, увеличишь радость его. Он будет веселиться пред Тобою, как веселятся во время жатвы, как радуются при разделе добычи» (Ис 9:3). Мы приглашены вкусить и увидеть, как благ Господь (Пс 33:9). И все это не имеет ничего общего с тем, чтобы оптимистически упускать из виду нужду и порочность человеческого бытия. Напротив, они не могут ничего изменить в том, что Бог есть предмет необходимой радости, и именно ей эта нужда и порочность низлагаются и превосходятся. «Ты обратил сетование мое в ликование, снял с меня вретище и препоясал меня веселием» (Пс 29:12). «И на пути судов Твоих, Господи, мы уповали на Тебя; к имени Твоему и к воспоминанию о Тебе стремилась душа наша. Душею моею я стремился к Тебе ночью, и духом моим я буду искать Тебя во внутренности моей с раннего утра: ибо когда суды Твои совершаются на земле, тогда живущие в мире научаются правде» (Ис 26:8–9). Радость согласно Ис и Сир 1:11 есть также страх Господень. Именно страждущие будут согласно Ис 29:19 «радоваться о Господе, и бедные люди будут торжествовать о Святом Израиля» и поэтому при любых обстоятельствах «благо приближаться к Богу» (Пс 72:28). Поэтому нужно служить Господу с радостью и ходить перед лицом Его с восклицанием (Пс 99:2). Если Бог, о котором свидетельствует Священное Писание, на самом деле (как можно было бы доказать как прямым, так и косвенным образом на основании еще сотен других мест) есть излучающий радость о себе самом Бог, если он без этого не может быть понят в своей божественности, если без этого он не был бы тем, кто он есть, тогда у нас нет причины избегать этого средневекового понятия (например, из-за злоупотреблений, которые с ним совершала мистика). Встает лишь вопрос, в какой степени можно сказать по отношению к Богу то, что он может быть объектом такого frui, такого осуществленного или же еще не осуществленного благоволения, вожделения и блаженства?

<…>

Если мы будем должны тут на самом деле продолжить это наше размышление, то необходимо поставить вопрос: что же есть та красота Бога, которая делает его тем, кто он есть, и в его величии, в полноте и в самодостаточности его сущности, в силе его самооткровения делает его предметом именно радости?

<…>

Мы должны задаться вопросом о самом Боге, о содержании и природе его откровения, а также и о его откровенной божественной сущности. Именно она как таковая красива. Именно на основании ее как таковой можно распознать, что есть красота. Именно в ней могут отразиться или же не отразиться, наши тварные и ориентированные на творение понятия красоты: если они отразятся, то наверняка лишь в единичном употреблении, поскольку они, так сказать, опосредованно указывают и на его сущность.

<…>

Мы позволим себе указать на факт, что богословие как целое, в своих частях и в их взаимосвязи, в своем содержании и методе, не принимая во внимание все другое, – если только его задача будет правильно понята и осуществлена, – есть исконно красивая наука, можно даже с уверенностью сказать: прекраснейшая среди всех наук. Это всегда варварство, когда наука кому-то кажется или становится безразличной. Каким же сверхварварством было бы, если бы богословие могло показаться или стать кому-то безразличным? Богословом можно быть лишь охотно, с радостью, в противоположном же случае, им, по существу, стать вообще невозможно. Мрачные лица, угрюмые мысли, скучные и пустые фразы не могут быть терпимы именно в этой науке. Да сохранит нас Бог от того, что в Католической церкви причисляют к одному из семи монашеских грехов: от taedium^[14] от великих духовных истин, с которыми связано богословие! Но нам следует помнить, что лишь Бог может сохранить нас от этого!

<…>

Совершенно естественно, что непосредственное обоснование нашего утверждения, что Бог красив, не может быть выражено ни в малом, ни в большом количестве слов об этой красоте, оно может быть дано только через саму эту красоту. Сама божественная сущность говорит в своем откровении о своей красоте. С нашей же стороны остается возможным при помощи некоторых примеров лишь указать на то, что так оно и есть, и, более того, на основании некоторых важнейших черт христианского богопознания задать вопрос: является ли познаваемое здесь, не упуская из внимания и все другие его качества, просто красивым? Это познаваемое само дает позитивный ответ. И единственное, что мы можем тут сказать с недвусмысленной определенностью – это то, что оно дает этот ответ. Но только оно само может его дать. И то, что мы можем говорить обо всем лишь с этой оговоркой, имеет решающий характер для всего нашего размышления.

Прежде всего, мы назовем тот аспект Бога, отталкиваясь от которого, мы и пришли сюда: Божья во всех своих свойствах раскрывающаяся и в них всех единая сущность. Все эти свойства есть совершенства, поскольку и благодаря тому, что они свойства Бога, поскольку и благодаря тому, что все они вместе и каждое из них по отдельности есть не что иное, как сам Бог, совершенство его сущности и сама эта совершенная сущность. Совершенство божественной сущности состоит в том, что Бог есть все, что он есть как Бог, и, таким образом, он изначальный и поэтому неповторимый и непревзойденный в подлинности, полноте и реальности. В этом совершенстве в самом себе и в своих действиях Бог есть тот, кто он есть. В любом взаимоотношении со своим творением он совершенен, он говорит и действует в своем совершенстве и он, этот неисчерпаемо, непостижимо, неприступно совершенный Бог есть источник и смысл всех этих взаимоотношений. Но не правда ли, что более того, в последующем (но в последствии не подавляющем) восхищении мы должны заметить, что и форма