Давно, давно, в незапамятные времена жил в Андижане богатый и славный купец Макам-бей-мирза-Сарафеджин. Был он так же богат деньгами, как днями прожитой жизни. Если бы вы встретили в пустыне пять верблюдов, – вы могли бы, указав на пятого, сказать:
– Это верблюд Макам-бея-мирзы-Сарафеджина. И никогда бы не ошиблись.
Везде кругом ходили его караваны, развозя товары и возвращаясь к Макам-бею с золотом.
В конце концов стал беден Макам-бей только одним: часами, которые оставалось ему жить.
Лежит Макам, одинокий и бездетный, в своем доме. Лежит и не спит. Не спит и думает.
Ветер вдруг уныло, уныло провоет и замолкнет. Дерево около дома проснется среди ночи, задрожит все и зашумит листьями. Ворон каркнет. Стена хрустнет.
И чувствует Макам, что это ангел смерти, посланный аллахом по его душу, кругами ходит около дома. Все меньше и меньше становятся круги. Ближе и ближе. Страшно Макаму. Послал Макам за муллой и сказал:
– Ты знаешь, что писал пророк, чего хочет аллах. Ты премудрость божия на земле. Я тебе скажу, что я думаю. А ты выслушай и скажи, что думает об этом бог.
Мулла ответил:
– Говори.
– Два светила светят миру: солнце и луна! – сказал Макам. – На солнце смотреть больно, – ослепнешь. На луну все смотрят, все любуются. Так есть и две правды на земле. Одна правда для людей, человеческая, другая – божия. Час мой уже такой, что, хочешь не хочешь, надо на солнце взглянуть. Я богат и стою своего богатства, потому что умен и дела понимаю. Чье ж и богатство, как не мое, раз оно у меня? Это правда человеческая. А по божеской-то правде, какое ж это мое богатство. Что я делаю? Сижу в Андижане! А богатства – все сделали мои слуги. Они жарились в пустыне, их пронизывал ветер, их засыпали раскаленные пески. Они жизнью своею рисковали, составляя богатства. Их и имущество. Я так думаю. И решил я обратиться к тебе. Когда придет ангел смерти и возьмет из этого тела то, что нужно аллаху, и унесет, возьми все мое имущество и раздели между моими слугами. Ты знаешь, что написал пророк, и чего хотел аллах. Ты премудрость. божия на земле. Что ты мне на это скажешь? Мулла встал и поклонился:
– Солнце светит с неба, а дрянь песчинка валяется на земле. Осветило ее солнце, и горит песчинка, – подумаешь, драгоценный камень. Что такое мулла? Я песчинка, такая же дрянная песчинка, как и миллионы миллионов песчинок, но осветило меня солнце, и я блещу. И люди говорят: драгоценный камень горит на земле! Что я скажу тебе, когда ты говорил с аллахом? И стоит тебе советоваться с муллой, когда ты посоветовался с аллахом? Как аллах тебе велел, так ты мне и сказал. А как ты мне сказал, так я и сделаю. Умирай с миром.
Легко стало Макаму. Словно тяжелое бремя свалилось с его старых плеч.
Лежит Макам и спокойно слушает. Птица около дома шарахнулась с испуганным криком. В окно словно кто-то заглянул, проходя мимо. В сенях что-то хрустнуло. Идет кто-то. Дверь скрипнула.
Поднялся на ковре Макам-бей-мирза-Сарафеджин и приветливо сказал:
– Добро пожаловать!
Подошел ангел смерти к Макаму, припал с поцелуем к беззубому рту. Юными стали старческие губы Макама, отвечает он на поцелуй, как встарь отвечал на поцелуи. И, целуя, чувствует Макам, как за плечами его крылья растут, растут…
Умер Макам, а быть может, только еще жить начал, – кто его знает.
Идут Макамовы слуги к мулле и посмеиваются:
– Богатства между всеми делить будут! Дожидайся! Разделят! Что ж, они и Даудке колченогому тоже богатства давать будут? Как же? Воспользуются, что дурак, дадут ему тилли[38]: «полакомься». Да и все!
Перед мечетью лежали горы товара, лежало насыпанное на ковре золото, стояли, пофыркивая, верблюды.
– Делите сами между собою, – сказал мулла бывшим слугам Макама, помните только, что на вас смотрит аллах!
И слуги с опаской приступили к дележу между собою богатств.
А к Даудке колченогому мулла обратился отдельно:
– А тебе, Даудка, чтоб тебя никто не обидел, – вот твоя часть!
И мулла указал Даудке на восемь верблюдов. Жирных, откормленных, крутогорбых, здоровенных.
Обрадовался Даудка, погнал верблюдов гуськом на базар и стал, ожидая, не наймет ли кто товары куда везти. Самые лучшие на базаре верблюды – Даудкины. Пришел на базар бухарский купец, сразу на них воззрился. Подошел, ходит кругом, ладонями об халат бьет:
– Ах, какие верблюды! Вот это верблюды! Чьи такие? Кто хозяин?
Даудка колченогий выступил вперед:
– Мои теперь.
– Не возьмешь ли у меня товар в Гуль отвезти на своих верблюдах?
– Отчего ж не взять?
Купец с опаской поглядывает на верблюдов:
– А много ли хочешь?
Даудка подумал, подумал:
– Два тилли!
Засмеялся бухарский купец. До Гуля 8 дней пути. Совестно стало купцу, – кругом все смеются.
– Вот что, милый ты мой! Ты, я вижу, человек простой. Я заплачу тебе не два, а шестьдесят тилли. Иди брать мой товар.
Обрадовался Даудка, подтянул пояс потуже, зыкнул, крикнул, погнал верблюдов рысью к купцу товар брать.
Нагрузили верблюдов, как только можно было, шелками, шалями, коврами, кошмами самыми дорогими, – и караван отправился в путь: Даудка, сын купца и приказчик.
Идут они по степи. Солнце жжет. Верблюды колокольцами позвякивают:
– Звяк… звяк…
Рядом по горячему песку ковыляет колченогий Даудка, в песке по колено вязнет, думает:
– Везу я в Гуль чужой товар, – вот бы мне свой везти!
А верблюды колокольцами позвякивают:
– Так… так…
А солнце жжет, жжет еще сильнее.
– Буду я всю жизнь свою вот так-то на солнце жариться, пока совсем не испекусь! Чужие товары возить, – думает Даудка.
А верблюды колокольцами, словно посмеиваются:
– Вот… вот…
А солнце жжет. А солнце жжет! Падает от жажды Даудка. В глазах мутится.
– Словно около реки всю жизнь стоять! – думает Даудка. – С раскрытым ртом, от жажды дохнуть! Мимо сколько воды течет. А тебе в рот когда-когда капелька брызнет.
И мерещится Даудке.
Отвез он свой товар в Гуль, продал, нового накупил, такого же вот Даудку на базаре нанял. Жарься тот Даудка, вези товар! А он будет себе сидеть, как Макам-бей-мирза-Сарафеджин сидел, – да ждать, когда деньги ему привезут.
– Только, – усмехается про себя колченогий Даудка, – я-то уж шестидесяти тилли Даудке не дам, ежели два просит! Пусть за два и везет, если он такой дурак!
Остановились на третий ночлег. Стреножили верблюдов, развели костер, поели и легли спать. Притворяется Даудка, будто спит. Не спит Даудка. Третья ночь его лихорадка бьет.
Когда купеческий сын и приказчик заснули, поднялся Даудка колченогий и вынул из-за пояса острый, отточенный, кривой нож.
Как кошка, неслышно шагая, подкрался Даудка к купеческому сыну. Купеческий сын спал, храпел разметавшись, откинув голову, раскинув руки. Наклонился Даудка. Горло перед ним. Дрожит Даудка, зубы стучат. А купеческий сын ему прямо в лицо дышит, храпит, носом свистит. Резнул Даудка по обнаженному горлу. Только кровь булькнула, и горячие капли обожгли Даудке лицо. Только глаза открыл купеческий сын и руками и ногами дернул.
И тихо все.
Подкрался Даудка, сгорбившись, к приказчику. Тот спал на боку. Высмотрел Даудка в горле местечко, где жила бьется, словно мышонок там. Наставил против этого места нож острием и изо всей силы ударил.
Замычал приказчик, ногами, руками быстро, быстро перебирать стал, задрожал всем телом и на песке длинный, длинный вытянулся. Стреноженные верблюды жевали, спокойно смотрели на то, что происходило, и только, когда в воздухе запахло свежею кровью, фыркнули и запрыгали прочь. Поднялся весь в крови Даудка. Горячая кровь жжет похолодевшее тело. Тихо все.
О проекте
О подписке