Ван Цзякуань спустился и, посадив Цай Юйчжэнь на закорки, понес ее к реке, где стал смывать кровь с ее лица. Лю Шуньчан крикнул: «Цай Юйчжэнь, как дела?» Но Ван Цзякуань и Цай Юйчжэнь по-прежнему не откликались. Лю Шуньчан подобрал лежавший у его ног камешек и бросил его в реку. Ван Цзякуань лишь мельком взглянул на брызги и пошел в заросли за лечебной травой. Сорванную траву он как следует пережевал, после чего выплюнул получившуюся кашицу в правую руку и размазал по ране Цай Юйчжэнь.

Цай Юйчжэнь снова взобралась на спину Ван Цзякуаня, и он понес ее назад. Хотя тропинка поднималась наверх, Ван Цзякуань шел, подпрыгивая на ходу, и казался таким счастливым, словно нес свою невесту. В какой-то момент он играючи уронил Цай Юйчжэнь на землю, и та стала колотить его кулачками, желая вырваться и убежать вперед. Но Ван Цзякуань расставил руки, преграждая ей путь. Тогда Цай Юйчжэнь пришлось уцепиться за его плечи и продолжить путь, подпрыгивая вместе с ним.

Сделав несколько шагов, Ван Цзякуань вдруг обернулся и схватил Цай Юйчжэнь в охапку. Та, словно листок бумаги, легко приподнялась над землей и оказалась в объятиях Ван Цзякуаня. Ван Цзякуань внес ее в дом на руках. За ними на ощупь вернулся Ван Лаобин. Лю Шуньчан заметил, как дверь беззвучно закрылась. «Вот и прошел еще один день их жизни, и похоже, они счастливы», – подумал Лю Шуньчан.

Осенний ветер, словно ночной путник, шаркал вдоль берегов реки. Ван Лаобин и Ван Цзякуань уже провалились в глубокий сон. Цай Юйчжэнь услышала снаружи какой-то звук, ей показалось, что ветер сорвал что-то висевшее на стене их дома. Поначалу она не придала этому значения, ведь теперь их покрытый черепицей дом приобрел вполне жилой вид и в нем можно было спать спокойно. Но, переживая, что ветер унесет сохнувшую на улице одежду, она все-таки заставила себя подняться с постели.

Цай Юйчжэнь открыла дверь, ее шею тут же обдуло ветром. Она включила фонарик, и его луч уподобился вытянутой в бесконечность палке, один конец которой упирался в руку Цай Юйчжэнь, а другой – в ночную темень. Держа в руках эту сверкающую палку, она обогнула угол дома и увидела висевшую на бамбуковом шесте одежду. Та никуда не улетела, ветер трепал висящие рукава, словно кто-то с силой тряс чьи-то руки. Решив занести одежду домой, Цай Юйчжэнь зажала фонарик во рту и потянулась к шесту. Но не успела она до него дотронуться, как ее кто-то схватил. Сильные руки перенесли ее через канаву, через две могилы и наконец повалили в стоявший у реки стог сена. В этой сумятице Цай Юйчжэнь выронила фонарик, лампочка разбилась, и оба берега реки погрузились в жуткий мрак.

Кто-то разорвал одежду Цай Юйчжэнь и, словно изголодавшийся по молоку щенок, накинулся на ее грудь. Цай Юйчжэнь хотела закричать, но не могла. От укусов ее соски горели огнем, она запомнила, что у насильника была борода. Он пытался стянуть с нее штаны, но она крепко зажала пояс в руках и каталась по стогу, пытаясь увернуться. Разозлившись, насильник освободил одну руку, нашарил карман и вытащил оттуда нож. Он приставил этот ледяной нож к лицу Цай Юйчжэнь, и та сразу обмякла. Услышав треск ткани, она поняла, что нож прорезал мотню на ее штанах.

Насильник грубо оседлал Цай Юйчжэнь, словно лошадь. И пока она под ним барахталась, ее штаны окончательно порвались. Она поняла, что держаться за них теперь нет смысла, и тогда всеми пальцами вцепилась насильнику в лицо. Цай Юйчжэнь рассчитывала, что на следующий день сможет найти обидчика по царапинам.

Их схватка продолжалась довольно долго, и тут изо рта Цай Юйчжэнь неожиданно вылетели слова: «Я убью тебя». Она бросила их прямо в лицо насильнику. Тот вдруг соскочил с нее и побежал вон. Она лишь слышала его испуганные причитания: «Я встретился с нечистью, разве немые умеют говорить?» Но по голосу Цай Юйчжэнь не смогла определить, кто это был.

Когда она вернулась в дом и зажгла масляный светильник, Ван Цзякуань увидел ее исцарапанную грудь и порванные штаны. Он тут же разбудил отца и принялся объяснять:

– Отец, Цай Юйчжэнь только что изнасиловали. У нее штаны разрезаны ножом и вся одежда порвана.

– Спроси ее, кто это сделал, – откликнулся Ван Лаобин и тут же понял, что Ван Цзякуань все равно ничего не слышит. Тогда он вздохнул и через стенку крикнул: – Цай Юйчжэнь, иди сюда, я тебя поспрашиваю, можешь не бояться, все равно я ничего не вижу.

Цай Юйчжэнь подошла к кровати Ван Лаобина.

– Ты его разглядела? – спросил он.

Цай Юйчжэнь помотала головой.

– Отец, она мотает головой, что это значит? – забеспокоился Ван Цзякуань.

Ван Лаобин продолжил допрашивать Цай Юйчжэнь:

– Разглядеть ты его не разглядела, но, может, оставила на нем какие-нибудь отметины?

Цай Юйчжэнь закивала.

– Отец, она кивнула, – прокомментировал Ван Цзякуань.

– Где ты оставила эти отметины? – спросил Ван Лаобин.

Цай Юйчжэнь двумя руками изобразила царапины на лице, после чего погладила подбородок. Ван Цзякуань все ее жесты передал отцу.

– Ты исцарапала ему лицо и подбородок? – уточнил Ван Лаобин.

Цай Юйчжэнь один раз кивнула и один раз мотнула головой. Ван Цзякуань все это передал отцу.

– Ты поцарапала ему лицо? – переспросил Ван Лаобин.

Цай Юйчжэнь кивнула. Ван Цзякуань передал отцу, что она кивнула.

– Ты поцарапала ему подбородок? – переспросил Ван Лаобин.

Цай Юйчжэнь замотала головой. Ван Цзякуань передал это отцу. Цай Юйчжэнь пыталась объяснить, что у насильника была борода, открыв рот, она пыталась это объяснить, но тщетно. Уже готовая расплакаться, она вдруг увидала, что лицо Ван Лаобина тоже покрывает густая растительность, поэтому потянулась к нему рукой и потрогала за бороду. Ван Цзякуань объяснил отцу ее действия. Тогда Ван Лаобин спросил:

– Юйчжэнь, ты хочешь сказать, что у того человека была борода?

Цай Юйчжэнь кивнула. Ван Цзякуань передал, что она кивнула. Наконец Ван Лаобин сказал:

– Цзякуань меня все равно не слышит, поэтому хоть я и понял твои объяснения, до него это донести не получится и он за тебя отомстить не сможет. Если бы я был зрячим, то даже если бы тот человек убежал на край света, я все равно бы его достал. Несчастное дитя.

Цай Юйчжэнь громко зарыдала. Она заметила, как из невидящих глаз Ван Лаобина потекли две дорожки слез. Они прокладывали себе путь по морщинам на его лице и повисали на бороде.

Будь то днем или ночью, Ван Цзякуань неотступно следил за прохожими. В руке он сжимал палку и замахивался ею на всякого, кто смотрел в сторону их дома. Он подозревал всех мужчин, даже Лю Шуньчана, который каждый день приходил к реке, чтобы помыть собранные травы. Ван Цзякуань относился с неприязнью и сомнением к любому, кто дольше обычного смотрел в сторону их жилища.

Ван Лаобин попросил Цай Юйчжэнь сломать деревянный мостик через речку, но Ван Цзякуань этому воспротивился. Цай Юйчжэнь было приготовилась разрушить переправу, однако тот стал махать палкой, убежденный в том, что голодный котяра обязательно появится на их берегу снова. «Я выжидаю», – объяснил он Цай Юйчжэнь.

Ван Цзякуань терпеливо ждал почти два месяца, пока наконец не дождался возможности отомстить. Однажды он увидел, как кто-то перебежал через мостик и стал на ощупь продвигаться к их дому. Ван Цзякуань не мог разглядеть лица человека, но в ярком свете луны прекрасно увидел, что тот был одет в белую рубаху. Ван Цзякуань трижды ударил палкой в окно, подавая условный знак Цай Юйчжэнь.

Человек в белой рубахе встал перед дверью и, оглядевшись по сторонам, заглянул в щель. Ничего там не увидев, он осторожно приблизился к окну, где находилась спальня Ван Цзякуаня, и, встав на цыпочки, вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит внутри. И тут из темноты вылетел Ван Цзякуань. Замахнувшись палкой, Ван Цзякуань со всей силы ударил его по ногам, и тот, словно кузнечик, отскочил от окна и, не успев подняться, повалился на колени. Человек попытался встать и скрыться, но едва он добежал до угла дома, как Ван Цзякуань крикнул: «Отец, бей его!» И тут же из-за угла на голову беглеца обрушилась палка. Обхватив голову руками, он покатился по земле, после чего снова поднялся на ноги, но теперь он держал камень. Однако не успел он прицелиться в Ван Цзякуаня, как из кучи хвороста на него накинулась Цай Юйчжэнь. Она огрела его палкой по руке, и тот, выронив камень, от боли прижал ее к себе.

Общими усилиями эти трое плотно прижали человека к земле, достали фонарик и посветили ему в лицо. «Так это ты, Се Сичжу, – произнес Ван Цзякуань. – Ты больше не играешь в мацзян? Что тебя принесло сюда?» Се Сичжу пошевелил губами, промычав что-то в ответ, но Ван Лаобин и Цай Юйчжэнь ничего не разобрали.

Цай Юйчжэнь заметила, что растительность на лице Се Сичжу практически отсутствует, никаких шрамов от царапин на нем тоже не было. «Неужели все его раны уже успели затянуться?» – подумала она. Ван Цзякуань спросил: «Это он?» Цай Юйчжэнь замотала головой, давая понять, что она не уверена. Вдруг Ван Цзякуань вытаращил на нее глаза, да так, что казалось, они вот-вот вылезут из орбит. И тогда Цай Юйчжэнь закивала.

Цай Юйчжэнь и Ван Цзякуань перетащили Се Сичжу через реку и выбросили на отмель. Не сводя глаз с Се Сичжу, они стали отступать назад, разбирая мост через реку. Бревна и доски они сбрасывали прямо в воду. Из-за этих булькающих звуков Цай Юйчжэнь казалось, что их окружают утопающие.

С той самой ночи, как Цай Юйчжэнь изнасиловали, Ван Лаобину стало казаться, что он, Цзякуань и Юйчжэнь превратились в единое целое. В его памяти навсегда остался разговор, который состоялся той ночью у его кровати. «Я задавал вопросы, Юйчжэнь кивала или мотала головой, Цзякуань сообщал мне ее реакцию, втроем мы наладили общение между собой. Вот и вчерашней ночью мы общими усилиями одолели Се Сичжу. И пусть Цзякуань не слышит, я не вижу, а Юйчжэнь не разговаривает, мы его все-таки победили. Мы словно превратились в одного здорового человека. Выходит, если мы это одно целое, ударив Ван Цзякуаня, я ударю себя, если поглажу Цай Юйчжэнь, значит поглажу себя… Теперь, когда мост разобран, мы больше не будем общаться с бывшими соседями», – рассуждал Ван Лаобин.

В дни, когда заедала скука, Ван Лаобин садился на пороге дома и пускался в бесконечные фантазии. У него было много всяких мыслей, однако ни одну из них осуществить он не мог. Похоже, ему предстояло провести в размышлениях всю жизнь до конца дней. Как-то раз он сказал Цай Юйчжэнь, что будет доволен, если всегда сможет так же спокойно сидеть у своего дома и никто их больше не побеспокоит.

Из деревенских с ними никто не общался. Ван Цзякуань и Цай Юйчжэнь на другой берег тоже не ходили. Цай Юйчжэнь считала, что, хотя их разделяла лишь небольшая река, душами они были бесконечно далеки друг от друга. «Можно сказать, что мы избавились от них раз и навсегда», – думала она.

Лишь Ван Цзякуань то и дело тосковал по миру людей. Когда наступила летняя пора, он, закатав штанины, переходил реку вброд, чтобы насобирать персиков. Обычно он отправлялся на другой берег поздним вечером, чтобы ни кто его не увидел. Больше всего ему нравилось срывать персики с того самого дерева, у которого фотографировалась Чжу Лин. Ему казалось, что эти плоды самые сладкие.

Примерно через год Цай Юйчжэнь родила резвого мальчугана. Когда новорожденный издал первый заливистый крик, Ван Лаобин не мог усидеть на месте. «Мальчик или девочка?» – спросил он Цай Юйчжэнь. Тогда Цай Юйчжэнь взяла мозолистую руку Ван Лаобина и осторожно положила ее на петушок между ножек малыша. Ван Лаобин щупал эту мягонькую нежнейшую плоть и не мог от нее оторваться, как, бывало, не мог оторваться от своей курительной трубки. «Я должен выбрать для него самое звучное в мире имя», – сказал он.

Целых три дня Ван Лаобин раздумывал над именем для внука. В это время у него пропал всякий аппетит, его словно подменили. Сначала он хотел назвать его Ван Чжэньго или Ван Гоцином, потом ему в голову стали приходить такие имена, как Ван Тянься, Ван Цзэдун и тому подобные, он додумался даже до Ван Баданя^[3]. Перебрав кучу вариантов, Ван Лаобин наконец остановился на Ван Шэнли^[4]. «У нас появился звонкий потомок, было бы здорово, если бы он мог и слышать хорошо, и видеть, и разговаривать, чтобы в будущем у него не было никаких трудностей, чтобы он во всем одержал победу и завоевал этот мир».

Утром, в полдень или под вечер в погожие дни можно было увидеть, как Ван Лаобин поднимает своего внука Ван Шэнли над головой и выкрикивает в сторону реки его имя. Иной раз малыш начинал поливать его сверху, но деда это отнюдь не смущало; играя с внуком, он весь растворялся в нем. В семье появился раскатистый хохот, который жил своей жизнью.

Между тем Ван Цзякуань не знал о том, что его отец уже подобрал малышу звучное имя. Он общался с ребенком по большей части посредством зрительного восприятия. Для него услышать смех сына было недосягаемой роскошью. Но когда Ван Цзякуань видел растянутый в улыбке ротик, излучающий счастье, он тотчас представлял, что сын издает какие-то звуки. Услышь он эти звуки, он радовался бы так же, как если бы в кармане у него появилась увесистая пачка денег. Поэтому Ван Цзякуань сам выбрал имя для сына и назвал его Ван Юцянь^[5]. Ван Лаобин уже много раз запрещал Ван Цзякуаню окликать сына таким именем. Однако Ван Цзякуань не понимал, что от него хотят, он не мог услышать, как произносится имя Ван Шэнли, а потому продолжал называть сына Ван Юцянем.

Ван Шэнли потихоньку подрастал, при этом каждый день его называли двумя разными именами. Он запросто откликался на имя Ван Шэнли, которым его звал Ван Лаобин. Но при этом ему следовало откликаться и на имя Ван Юцянь, когда его звал Ван Цзякуань. Однажды Ван Шэнли спросил Ван Лаобина: «Почему ты называешь меня Ван Шэнли, а отец – Ван Юцянем? Можно подумать, что я – это два человека». – «Просто у тебя два имени, – объяснил дед. – Ван Шэнли и Ван Юцянь оба относятся к тебе». – «Мне не нужны два имени, – отозвался Ван Шэнли, – скажи папе, чтобы он больше не называл меня Ван Юцянем, мне не нравится имя Юцянь». С этими словами Ван Шэнли потряс кулачком в сторону отца и повторил уже ему: «Не зови меня больше Ван Юцянем. Мне не нравится, когда ты меня так называешь». Растерянный Ван Цзякуань, не понимая, что случилось, тут же спросил сына: «Юцянь, ты почему на меня замахиваешься? Ты хочешь ударить своего отца?» Ван Шэнли ринулся на Ван Цзякуаня, стал кусать его за руки и ругаться: «Я же попросил тебя не называть меня Юцянем, а ты все равно зовешь, я тебя закусаю».

Ван Лаобин услышал звук пощечины и понял, что ее отвесил сыну Ван Цзякуань.

– Шэнли, – сказал Ван Лаобин, – твой отец глухой.

– Что значит «глухой»? – спросил Ван Шэнли.

– Это значит, что он не может слышать то, что ты ему говоришь, – пояснил Ван Лаобин.

– А мама, почему она никогда не называет меня по имени? – спросил Ван Шэнли.

– Твоя мама немая, – ответил Ван Лаобин.

– Что значит «немая»?

– Это значит, что она не может говорить, – объяснил Ван Лаобин. – Твоя мама очень хочет с тобой поговорить, но не может.

Тут же Ван Шэнли заметил, как мама что-то нарисовала в воздухе его отцу. Тот кивнул и обратился к Ван Лаобину:

– Отец, Юцяню скоро пора идти в школу.

Тогда Ван Лаобин тяжело вздохнул и сказал:

– Юйчжэнь, сшей для Шэнли школьную сумку, летом отправим его учиться.

Ван Шэнли, словно встревоженный птенец, смотрел на деда, отца и мать, их странные жесты впервые напугали его. Он задрожал всем тельцем и громко расплакался.

Когда пришло лето, радостная Цай Юйчжэнь привела Ван Шэнли в школу. И в первый же день по возвращении домой Ван Лаобин и Цай Юйчжэнь услышали, как мальчик распевает дразнилку: «Цай Юйчжэнь немая, вышла за глухого и родила ребенка глухонемого…» Цай Юйчжэнь показалось, что в ее сердце впились сразу несколько сотен игл. Упав духом, она отвернулась и, словно раненая лошадь, надрывно заголосила. Она не ожидала, что первым, чему научится сын, станет эта дрянная песенка. Уж лучше бы он и вовсе не ходил в школу. Одна и та же мысль крутилась у нее в голове: «Я думала, что все уже давно позади, а оказывается, нет».

Ван Лаобин замахнулся на Ван Шэнли своей трубкой и пять раз ударил мимо, пока наконец не попал по Ван Шэнли.

– Дедушка, – спросил Ван Шэнли, – почему ты меня бьешь?

– Зря мы тебя растили, – отозвался Ван Лаобин, – ты оказался хуже, чем слепой, глухой или немой. Имя Ван Шэнли тебе не подходит, надо было назвать тебя Ван Баданем.

– Сам ты Ван Бадань, – огрызнулся Ван Шэнли.

Тогда Ван Лаобин его спросил:

– Ты знаешь, кто такая Цай Юйчжэнь?

– Не знаю, – отозвался Ван Шэнли.

– Она – твоя мама, а Ван Цзякуань – твой папа.

– Так, значит, эта дразнилка высмеивает меня и нашу семью, – догадался Ван Шэнли. – Дедушка, как мне поступить?

Ван Лаобин приложился к трубке и сказал:

– Это ты решай сам.

С тех пор Ван Шэнли превратился в молчуна и на вид ничем не отличался от своих родственников – слепого, глухого и немой.