В научном познании, как и в других областях творчества, существуют периоды и циклы разных «стилей мышления», связанные с освоением и преображением мыслью того или иного пласта материи. Причем религиозная или философская мысль может в определенные эпохи опережать научный поиск, определяя его вектор, а иногда сочетаться с ним, но бывают периоды, когда сама научная мысль помогает очищению и возрождению духовно-философских исканий.

Так, например, во времена античности и Средневековья науку и философию чаще всего не различали, и принятые сегодня в науке принципы теоретического и экспериментального обоснования знаний только создавались. В Новое время философия обобщала остальные науки, но весьма быстро, уже в XIX веке, представителями иррационализма (А.Шопенгауэр и др.) и их продолжателями, приверженцами «философии жизни» (Ф.Ницше и др.), философия и наука стали разделяться, ибо философию они считали больше искусством, которое жизненнее любой науки. Неопозитивизм, относя философию к форме познания, не имеющей своей экспериментальной базы, также не считал ее наукой. В наше время наряду с теми, кто занимает крайние позиции по этому вопросу, все больше появляется исследователей, которые признают за философией научное содержание, обладающее эстетическими и этическими характеристиками. Но о важной роли этих же качеств в науке все чаще высказываются выдающиеся математики, физики, астрономы, биологи… [10, с. 181].

Сами ученые в своих исследованиях периодически использовали философский подход. Уже в Средние века все заметнее намечается взаимосвязь теологии с исследованиями знаменитых алхимиков, а в XVII–XVIII веках дискуссия таких великих мыслителей, как И.Ньютон и Г.Лейбниц (оба они также занимались алхимией), переходила из плоскости науки в философские и религиозные сферы, да и позже, уже в первой половине ХХ века, знаменитый спор Н.Бора и А.Эйнштейна о квантовомеханическом понимании вероятностной или детерминистической модели действительности в основном лежал в плоскости философии.

В.И.Вернадский считал, что сама наука ущербна без дополнения ее философским и религиозным знанием: «Аппарат научного мышления груб и несовершенен, он улучшается главным образом путем философской работы человеческого сознания. Здесь философия могущественным образом в свою очередь содействует раскрытию, развитию и росту науки. Понятно поэтому, как трудна, упорна и неверна, благодаря возможности ошибок, бывает борьба научного миросозерцания с чуждыми ему концентрациями философии или религии, даже при явном их противоречии с научно-господствующими представлениями. Ибо философия и религия тесно связаны с теми более глубокими, чем логика, силами человеческой души, влияние которых могущественно сказывается на восприятии логических выводов, на их понимании» [1, с. 67].

Таким образом, научное знание включает в свою структуру не только эмпирическую и теоретическую составляющие, но и общие мировоззренческие представления, выражаемые в философских предпосылках и основаниях. Причем, несмотря на то что эмпирический уровень устойчивее, ибо им проверяется более высокий уровень теоретических выкладок, и тот и другой уровни органично взаимосвязаны с философскими представлениями. Методологический подход допускает включать научные представления прошлого в более высокую модель, ибо иерархичность степеней абстрагирования теорий создает как бы генетически связанные, но не во всем совместимые пространства их существования, определяемые разными мерностями. Причем применение разных посылок и отбор исследуемых свойств объектов или явлений порождает связанность теории с определенной логикой (или логиками) в рамках созданной теории, не противоречащей ей. Так, В.Гейзенберг считал, что современная физика может быть представлена как минимум четырьмя фундаментальными замкнутыми и непротиворечивыми теориями: классической механикой, термодинамикой, электродинамикой и квантовой механикой.

Характерной особенностью современной науки стало то, что возможно сделать открытия как в результате опыта, так и исходя из теоретических рассуждений. А.Эйнштейн отмечал: «В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе одного только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых можно a posteriori проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному, творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю создавать иллюзию по поводу того, что он будто бы является эмпириком. Еще в XIX в. многие верили, что ньютоновский принцип – “hypotheses non fingo” – должен служить фундаментом всякой здравой естественной науки. В последнее время перестройка всей системы теоретической физики в целом привела к тому, что признание умозрительного характера науки стало всеобщим достоянием» [цит. по: 11].

В связи с этим надо отметить, что индуктивный метод может быть применим не только в проявленном на физическом плане опыте, но и в умозрительных экспериментах и теоретических построениях, которые у одаренных исследователей являются действенным опытом мысли и интуиции. Интуиция, как будет показано дальше, служит иррациональным трамплином между цепочками индуктивного мышления и открывает возможности непосредственного постижения знаний без использования формальной логики.

Синтез древних и современных знаний, науки, религии и философии становится все более реальным, и, несмотря на сопротивление господствующего мировоззрения, в науке периодически возникают прорывы и революции, и новый взгляд утверждает свои права. Меняя формы познания и связанные с ними картины мира, все человечество периодически, как корабль на волнах, либо погружается в определенный слой материального мира, либо делает как бы интуитивный скачок, переходя на другой, более духовный уровень сознания.

Это проявилось особенно в последнее столетие, когда мы стали замечать, как со все возрастающей интенсивностью умственный труд вытесняет физический, «вновь создавшийся геологический фактор – научная мысль – меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты» [1, с. 232], утончаются методы исследований, объекты их внимания и сам ум ученого. С одной стороны, этому способствует искусство и философия, а с другой – то, что раньше было достоянием философии, теперь доказывается наукой. Более частое появление философских обобщений в науке является характерным признаком ее надвигающихся изменений.

Метод познания стремится от расчленения к обобщению. Живая Этика, открывая для человечества новые грандиозные перспективы познания, много внимания уделяет значимости для будущего развития такого важного качества сознания, как синтез: «Говорят о каких-то особых синтетических характерах, но такое самооправдание неверно. Не существует природного синтеза без тщательного воспитания психической энергии. Также упорствуют, что физические науки препятствуют развитию общения, но каждый знает великих физиков, астрономов, химиков и механиков, которые были прежде всего отличными синтетическими умами. Не будем перечислять их, но можно сказать: “Великая наука воспитывает и великие умы”.

Много зоркости, неутомимости, преданности было заложено в основание каждого синтеза. Понятно, что человек, развивающий наблюдательность, увидит вокруг себя много обобщений и поймет, насколько эти широкие пути привлекательнее. Именно синтез основан на убедительности и привлекательности. Синтез настолько широко охватывает сущность, что отрицание чуждо синтетическому уму. Не нужно приписывать каким-то счастливчикам особый дар синтеза. Нужно труженически развить в себе это ценное качество» [12, 501].

Движение мысли, в том числе научной, имеет две основные направленности: дедуктивное мышление – от общего к частному (оно исходит из принятых ранее предпосылок и развивается в русле привычной логики, направленность его ограничена заданным причинно-следственным рядом и имеет явно выраженную рефлекторную окраску, это мышление свойственно субъективным состояниям сознания, которые направляются дедукцией) и индуктивное мышление – восхождение мысли от частного к общему (оно чаще всего характерно для объективного мышления, организуется волей и связано с творческими способностями, именно это дает возможность индуктивному мышлению вмешиваться в поток дедуктивного и менять его направленность, тем самым внося возможности преображения сознания, избавляя его от застоя и помогая изживать вредные укоренившиеся в подсознании качества и привычки). Если сознание воплощенного человека очищается и расширяется реализацией таких возможностей, то оно способно выбрать верный эволюционный и светоносный путь восхождения в тонком субъективном мире. Это относится и к научному мышлению, которое может творчески познавать объективный проявленный мир своей индуктивной составляющей и определять направленность теоретической и подсознательной работы дедуктивным движением мысли.

Немецкий философ и логик Х.Рейхенбах считал, что принцип индукции определяет истинность научных теорий. Без этого наука лишилась бы возможности распознавания истины и лжи, и ее теории не отличались бы от произвольных прихотливых умопостроений.

Ф.Бэкон, который выступил против схоластической учености и господства Аристотелевской логики в познании, ставшей заметным тормозом развития знаний, выдвигал близкие античной натурфилософии идеи обучения у природы, постижения опытным путем ее неразгаданных тайн: «Природа побеждается только подчинением ей, и то, что в созерцании представляется причиной, в действии является правилом» [13, с. 194]. Он считал, что любой исследователь, веря в свои возможности, может овладеть методом индуктивного обобщения опыта. В отличие от логики Аристотеля, обосновавшей дедуктивный метод, Ф.Бэкон показал философское и методологическое значение индуктивного метода. Он смело боролся против «призраков» – стереотипов, догматов всех мастей, предрассудков и заблуждений, настаивая на том, что путь настоящего исследователя нередко идет вразрез с мнениями толпы. При этом он подчеркивал, что свое знание нужно строго проверять, учась у природы. Сами опыты в науке Ф.Бэкон разделял на плодоносные, которые дают новые полезные знания, и на более высокие – светоносные, открывающие истину, этот путь познания труден и долог, и среди ученых «один воспаряет от ощущений и частностей к более общим аксиомам <…> другой же – выводит аксиомы из ощущений» [13, с. 195]. Отдавая из этих двух методов предпочтение индукции, Бэкон понимал, что и она бывает разной – полной и неполной, и призывал стремиться к «полной индукции», когда собраны все факты изучаемого явления, что достижимо лишь в идеале познания. Неполная индукция обеспечивается выборочным использованием фактов, обрекая знание на гипотетичность. Хотя гипотеза еще не теория, а только требующее проверки предположение, но она уже дает направленность мысли, или, по определению И.В.Гёте, гипотеза – это леса, которые возводят перед строящимся зданием и сносят, когда здание готово.

В методологии индуктивного мышления Ф.Бэкона не только учитываются разные степени свойств изучаемого явления, но и случаи, когда исследователь ожидал наблюдать те или иные свойства, а они не проявились. Для выявления значимых свойств Бэкон предлагал так организовывать эксперимент, чтобы природа вещей обнаруживала себя в состоянии искусственной стесненности, так как в естественной свободе они менее поддаются исследованию.

После Ф.Бэкона заметный вклад в становление традиционной методологии науки внес Р.Декарт. Он, считая самыми верными путями познания индукцию и дедукцию, сформулировал четыре универсальных правила, которыми следует руководствоваться уму исследователя: «Первое – никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таким с очевидностью, то есть тщательно избегать поспешности и предубеждения включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению. Второе – делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить. Третье – располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу. И последнее – делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено» [цит. по: 11].

Современная методология науки внесла существенные коррективы в декартовский метод. Так, например, выяснилось, что чистого опыта, без теоретических представлений и подходов, не существует: «Представление о том, – писал К.Поппер, – что наука развивается от наблюдения к теории, все еще широко распространено. Однако вера в то, что мы можем начать научные исследования, не имея чего-то похожего на теорию, является абсурдной» [цит. по: 11].

Современные учебники естествознания утверждают: «Роль теории в развитии научного знания ярко проявляется в том, что фундаментальные теоретические результаты могут быть получены без непосредственного обращения к эмпирии. Классический пример построения фундаментальной теории без непосредственного обращения к эмпирии – это создание Эйнштейном общей теории относительности. Частная теория относительности тоже была создана в результате рассмотрения теоретической проблемы (опыт Майкельсона не имел для Эйнштейна существенного значения). Новые явления могут быть открыты в науке и путем эмпирических, и путем теоретических исследований. Классический пример открытия нового явления на уровне теории – это открытие позитрона П.Дираком. Развитие современных научных теорий показывает, что их основные принципы не являются очевидными в декартовском смысле. В каком-то смысле ученый открывает исходные принципы теории интуитивно. Но эти принципы далеки от декартовской очевидности: и принципы геометрии Лобачевского, и основания квантовой механики, теории относительности, космологии Большого взрыва и т. д.

Попытки построения различного рода логик открытия прекратились еще в прошлом веке как полностью несостоятельные. Стало очевидным, что никакой логики открытия, никакого алгоритма открытий в принципе не существует» [11]. То, что человеческое понимание не сводимо к алгоритмическим процессам и в разуме происходят процессы, не поддающиеся вычислениям, доказывает и Р.Пенроуз, используя теорему К.Гёделя. Он же считает, что мы приближаемся к созданию полной картины мира, и квантовая механика есть лишь промежуточный и во многом еще неадекватный шаг на пути ее построения (см. раздел 3).