На привале страха

 
Всё, что касается меня, семьи, страны,
Это – война.
Всё, что касается других семейств, кланов, государств,
Это – война.
Всё, что пропитано любовью и ненавистью,
Верой и недоверием,
Это – война.
Всё, что даёт нам начало разбега
Для преодоления дистанции
И, придя к финишу, бросает в пропасть,
Это – война.
Всё, что не даёт разумного ответа
В поисках истины,
Это – война.
Как микроб не доверяет микробу,
Как птица сбивает с налёта птицу,
Как зверь питается зверем,
Так человеческие сознание и бытие
Подавляют друг друга.
Весь мир, кроме человека,
Находится в своей клетке,
Мы – в чужой!
Человек пожирает своих детей,
Прискорбнее всего – тех,
Кто ещё не родился.
Скроена ладно твоя форма, солдат.
Пуговки с блеском, фуражка, ремни и погоны…
Подшить бы мечту под воротничок —
В погоне за звёздами.
Сапоги или берцы? Есть ли разница —
Чем давить насекомых?
Накладные карманы, секретки,
Липучки для броника,
Глубокие гнёзда для магазинов…
Плотная материя
Вместе с лицом и руками —
Цвета хаки.
И, конечно же, строевой шаг,
Который —
Или растворится в прахе дорог и песен,
Или, с горным эхом,
Раздвинет горизонт будущего,
Обнажая и обогащая черты прошлого.
И глаза! Чего стоят глаза?!
Живые, по-детски подмигивающие солнцу,
Они ещё надеются и верят,
Они любят и дорожат теплом земли,
Вскормившей их.
Как меняется структура воды на Крещение,
Так меняется восприятие души человека,
Надевшего военную форму
И взявшего в руки оружие.
Душа!
Душа человека и интеллект робота.
Кто кого? – Душа человеко-робота?
Ещё есть маленький шанс
Понять то,
Что касается меня, моей страны, моей вселенной,
Нашего, люди, временного пристанища.
 

Наваждение

 
Который час не сплю – явленье,
Что сеет мыслей суету.
Изрядно мучает давленье,
Погоду чувствую – не ту…
Не ту, что радует дорогой,
Не ту, что мне сладит уста.
Охвачен я в ночи тревогой,
С которой до смерти устал.
Со стороны похож на бука…
Не оттого ль душа чиста,
Что правда чья-то – с ноутбука,
Моя же – с чистого листа.
Не сплю пока. Палю дыханье,
Как в сне притворном, летом, степь.
А кто-то, рядом, всё нахальней
Мнёт тяжкой поступью постель.
Шаги из ряда нервных пыток.
А что, если – жилища босс?!
Эх, хорошо бы не копытом
Мне по затылку или в нос.
Как рожь купаясь под луною,
Когда закрыт созвездий рот,
Меня вдруг хлад накрыл волною
И на ладонях выбил пот.
А вслед за варварским набегом
Лукавой полночи волны,
Мурашек стаи – оберегом —
Вскипали, дерзостью полны.
Утрачена и тела гибкость…
В глазах и ужас, и огонь,
И страха ледяная липкость
Сковала сердце сквозь ладонь.
Не чувствуя ни расстоянья,
Ни ног, стремлюсь задать бросок.
Какое противостоянье
Бросает кровь мою в висок?!
Мне воевать или мириться,
Иль скорчить рожу, как дитя?
Вот лица чёрные, как птицы,
В сиянье каменном летят.
Ничто под звёздами не вечно…
Волна с волною множат риск.
Ну, где ты, сказочное нечто?
Не слышу твой ни рёв, ни писк.
Закончим наше выступленье,
Оцепенение и всплеск…
Какое глупое плененье!
Какой животный, жуткий блеск!
Не сплю, а в некой параллели
Стекает кровь моя с кола,
И в засеребряных аллеях
Поют по мне колокола.
Но вот уж звон всё тише, тише…
Звук скрипки дикого стыда
Вдруг на полтона тянет выше.
Прощай, бессонная страда!
Не проронив слезы ни разу,
Как завсегдатай, как игрок,
Мой остаётся в силе разум
Пред чёрным скопищем тревог.
Случаются такие вещи…
Иль может мыслей суета.
Жива душа, жива…трепещет,
Хотя погода впрямь – не та.
 

Каждый о своем

 
Мечтает девочка о нём —
О принце датском, светлооком.
Мечта её летит конём,
Ещё не спутанная роком.
Находит девушка лишь в нём
Черты отца, родного брата.
Здесь даже дьявол опьянён
Грозой сердечного набата.
Грустит и женщина о нём,
Окинув скудное жилище.
Слетается вдруг вороньё
На прошлой жизни пепелище.
И с бабкой дед скулят о нём —
О дне уж призрачном, туманном,
Как две дворняги под огнём —
Чужого века – негуманном.
И я поведаю о нём…
Он не живёт по чьей-то моде,
Он на диване дремлет днём,
А ночью бьёт котов по морде.
 

«Мысли, как вёдра на коромысле…»

 
Мысли, как вёдра на коромысле,
Водрузил на плечи и – айда.
В слове – тайна равновесья, в смысле —
Как устоять мне на кромке льда…
Как сбалансировать на канате,
Когда тебя вдруг пытает дрожь.
Что примечательно то – в Канаде
Такие же берёзы и рожь
Плетёт по биржам свою интригу,
Заносчиво так и высоко…
Поверить трудно, что даже в Ригу
Не впускают русских рысаков.
В слове есть фортуна и для пули,
В слове ветхом теплится весь смысл.
Разметают наши камни бури,
Если вдруг упустим божью мысль.
Как вёдра на коромысле мысли,
От того, что протёр я плечо,
От того, что до сердца прогрызли
И от боли словам горячо.
За что немилость испокон веку?
Слово соболя, каракульча,
Путь от обезьяны к человеку —
Видно, не шубейку снять с плеча.
Опять немчина упёрлась рогом,
Строкою строгой красней падёж…
Уж коль неравны вы перед Богом —
Днём с огнём в вас Бога не найдёшь.
 

Дом-музей Велимира Хлебникова

 
Необычный круг друзей,
Разный вкус стиха и хлеба…
Это место – Дом-музей,
С лестницей, ведущей в небо.
Это – точка с запятой,
Даже если стих отточен.
Пребыванье под пятой
Неземного многоточья.
Это – поле без границ,
Где шаманит дух творенья,
Где, предвидя озаренье,
Припадает солнце ниц.
Пирамиды лиц и слов,
Мысли-ягоды броженье.
Выезд одарённых снов
В Колизей стихосраженья.
Велимирова гряда…
Гумус прошлых поколений.
Череда ЧП, явлений
Без ущерба, без вреда.
Если, правда, год – не гад,
Платит золотыми другу.
Время мчится наугад
По проторенному кругу.
Велимирова стезя…
Эхо звёзд сквозь лес дремучий.
Речи мечет, очи мучит
До последнего – нельзя.
Здесь особый колорит
И пронять его несложно.
Если эхо говорит,
Значит, это слово – МОЖНО.
Можно мне, тебе и вам…
Недоумевают боги,
Что по нашим головам
Ходят чьи-то, сверху, ноги.
Пьют мирские голоса,
Давят в кровь колосья хлеба.
За чугунной кромкой неба —
Синей лентой полоса.
То – его скользящий взгляд,
То – святая сила смеха.
Если с чёрным словом – яд,
С белым – звёзд родное эхо.
Белым сном напоят Русь,
В белом слове мир и мера.
Твой, поэт, родник – как вера,
С родника и я напьюсь.
 

Ольга Маркова

«Вот и сдулось лето шариком проколотым…»

 
Вот и сдулось лето шариком проколотым.
Стали ночи и прозрачны и свежи.
Хорошо… Но только пусть не слишком холодно
Будет всем живущим в эту осень жить.
Эта осень постучится в окна мутные,
На обочинах разложит пикники,
И костры её – прощальные и мудрые,
Прокоптят мои одежды и стихи.
Станет медленным любое пробуждение,
Отсыреют старомодные холсты.
Приближается эпоха отчуждения
Вместе с воздухом горчайшей чистоты.
 

«На высоте многоэтажной…»

 
На высоте многоэтажной
И на окраинах забытых
Ноябрь измятой промокашкой
Впитает всё, что здесь разлито.
Все звуки отшумевшей ночи,
Всю горечь городского быта,
Где ржавых свалок многоточье
Пунктиром трассы перебито.
Здесь дух – дворняжий, норов – сучий,
Здесь жизнь просрочена, сурова,
Здесь правит всем товарищ-случай
В несвежем ватничке бомжовом.
Костры кадят последним светом
Подмокших листьев, веток хрустких,
В промозглом завыванье ветра
Сквозит мотивчик среднерусский.
Подходит к завершенью пьеса «На дне»,
Но диалог корявый
Ещё звучит над чёрным лесом
И придорожною канавой.
 

«Ноябрь черкнул на сердце метку…»

 
Ноябрь черкнул на сердце метку,
Ночь растворилась не спеша,
И, как в овин, в грудную клетку
Насильно загнана душа.
В квартире тихо, в мире пусто,
По листьям дождик моросит.
Кочан мороженой капусты
Главой на блюде возлежит.
Табачный привкус, ржавый ветер,
Начало суетного дня.
И то, что нет тебя на свете,
Уже привычно для меня.
 

«Я, наверное, поспешила…»

 
Я, наверное, поспешила
И в юдоли своей земной
Слишком быстро ткала и шила
Сны и промыслы, хлад и зной.
А теперь ни слезы, ни страсти, —
Лишь изнанки двойное дно,
И, раскроенное на части,
Не стыкуется полотно
Этой жизни, которой мало
Всех стихов моих, всех знамён…
И укрыта я одеялом
Тишины с четырёх сторон.
 

Памяти Сережи Скисова

 
Свет мой, где ты?
В какой ты мерцаешь тьме?
Из какой такой глубины тягучей
Ты стремишься послать сообщенье мне,
Состоящее из неземных созвучий.
Состоящее, в общем, из пустяков:
Снов прерывистых, смыслов необратимых,
Из неосязаемых облаков,
Полу-очертаний огня и дыма.
 
 
Свет мой, знаешь,
Я долго тебя ждала
И жила до времени лишь тобою,
Но пропела бронзовая стрела
Над твоей отчаянной головою.
Ночь ли, вечер, утро ли, жаркий день —
Я твои позывные всегда услышу:
То внезапно подарит цветы сирень,
То украдкою дождь простучит по крыше.
Ни к чему выпытывать: «Как ты, где?» —
Просто улыбаюсь твоей улыбкой.
Всё разлито в воздухе и в воде.
Всё звенит и плещется в дымке зыбкой…
 

«Есть люди-бульдозеры и трактора…»

 
Есть люди-бульдозеры и трактора.
Они, все в пыли и тавоте,
Прут к заданной цели, задрав рукава,
Ложатся костьми на работе.
Есть люди иные – бесстрастный планктон,
Мещанская подлая морось.
Дресс-код по заказу, небрежный поклон
И невыразительный голос.
А есть люди-лебеди, люди-мечты.
Не в силах сокрыть свои крылья,
Они улетают за грань высоты
Не предпринимая усилья.
И смотрят с печалью сквозь дым городов
На свалки бульдозеров и тракторов.
 

Тамарикс

 
Злит мошка, гудит комарик,
Зверь хоронится в песках,
Но цветёт шальной тамарикс
На степных солончаках.
Нет ни капли, чтоб напиться
Освежающей воды.
Только вечности глазницы
Да змеиные следы.
Только кваканье лягушек
Из ильменного райка
Да пустынное удушье
В дуновеньи ветерка.
Но цветы его простые —
Словно бога письмена,
Словно всполохи былые,
Неземная купина.
Как старается, сердешный,
Как сгорает изнутри,
И цветок его небрежный
Вопиёт: «Я соль земли».