В. Л. Пянкевич
Предблокадный Ленинград в восприятии горожан

Аннотация: Статья посвящена анализу восприятия Ленинграда его жителями в период между началом Великой Отечественной войны и началом блокады. Адекватное постижение перцептивного образа ленинградской блокады перспективно для решения академических, музейно-экспозиционных, педагогических задач, сферы искусства. Статья базируется на опубликованных и неопубликованных официальных документах и источниках личного происхождения.

Ключевые слова: Великая Отечественная война, блокада Ленинграда, городское пространство, восприятие, историческая память.

Vladimir L. Piankevich. Leningrad in the perception of citizens on the eve of the blockade

Abstract: The article is devoted to the analysis of the perception of Leningrad by its inhabitants during the period between the beginning of the Great Patriotic War and the beginning of the blockade. Adequate comprehension of the perceptual image of the siege of Leningrad is perspective for solutions of academic, museum exposition, teaching tasks, application in the field of art. The article is based on published and unpublished official documents and sources of personal origin.

Keywords: The Great Patriotic War, the siege of Leningrad, urban space, perception, historical memory.

©В.Л.Пянкевич, 2017

Двадцать второе июня 1941 года врезалось в сознание и память многих ленинградцев. Было солнечное, жаркое и ветреное воскресенье. В привычно начавшемся для большинства горожан выходном дне все изменилось после знаменитого полуденного радиовыступления В. М. Молотова. Вернувшаяся из Петергофа группа студентов, по свидетельству А. И. Певцовой, была потрясена видом города: «За несколько часов он изменился так, что нам стало жутковато. На улицах народу мало, из репродукторов раздаются марши, марши, боевые марши. Ленинград стал суровым, угрюмым» [9, с. 13].

Роковое известие поначалу изменило поведение ленинградцев: многие выглядели подавленными, серьезными и настороженными; другие, напротив, решительными, уверенными в скорой победе. Различия в восприятии трагического известия определялись полом, возрастом, этнической принадлежностью, социальным статусом, политическими взглядами, происхождением, жизненным опытом, моральными качествами и т. д.

Огорчились несостоявшимся воскресными гуляниями и развлечениями девочки, были в восторге от предстоящих зрелищ войны и грядущих побед мальчишки.

Серьезны были женщины, беспечны – девушки. «Женщины плакали, – вспоминает М. Макарова, – а мы были настолько молоды, что и не восприняли это сообщение по радио и не поняли, что же это такое» [12, с. 7]. Тревога за своих близких, и прежде всего за детей, заставляла женщин не только переживать, но и действовать. Именно женщины в своем большинстве стояли в мгновенно образовавшихся очередях. По свидетельству вернувшейся в Ленинград 22 июня М.Г. Петровой, «это был уже другой город. Стояли очереди в магазины и сберкассы» [7, с. 30].

Город готовился к бомбардировкам. Пытаясь сберечь окна, ленинградцы заклеивали их бумагой, марлей, целлофаном. Это должно было помочь стеклам сдержать натиск взрывной волны, не позволить им разбиться вдребезги. «В несколько дней город разукрасился белыми решеточками на окнах и стал от этого наряднее», – вспоминал Д.Н. Лазарев [5, с. 194]. Искусствовед H.H. Лунин записал в дневнике 28 августа: «Заклеенные бумажными полосками, большею частью крест-накрест, стекла; дома стали легче от этих заклеек, декоративнее, как будто весь город застроился трельяжами» [11, с. 345].

Хорошо освещенный вечером и ночью большой город, теперь, с началом войны, особенно когда кончилась пора белых ночей, должен был погрузиться во тьму, стать невидимым немецким летчикам. Исчезло уличное освещение, свет городского транспорта и автомобилей также не должен был нарушать спасительного затемнения. Не должно было быть света и в окнах ленинградских домов. «Над подъездами домов и входами в бомбоубежища тускло горели синие лампочки, – вспоминает ботаник Т. К. Горышина. – Этот замогильный свет так и остался у меня в памяти как одно из "цветовых пятен" первых месяцев войны» [1, с. 71].

Не только для светомаскировки, но и чтобы сохранить стекла витрин, большие окна магазинов на первых этажах стали оберегать, укрепляя досками и мешками с песком.

В городе стремились спасти от разрушения и повреждений памятники. Как отмечалось в отчете государственной инспекции по охране памятников, в первую очередь были укрыты «наиболее ценные монументы»: памятники Ленину, Кирову на Кировской площади, Петру I, Николаю I, Крузенштерну, Крылову. Были зарыты в землю все скульптуры в Летнем саду, а также в парках пригородных дворцов, в Музее городской скульптуры и т. д. [6, с.523, 524]. Об укрытии Медного всадника скульптор И.В. Крестовский вспоминал: «Любопытное зрелище представлял собой памятник, когда гранитная скала еще до обшивки скульптуры деревянной опалубкой была засыпана песком. Фигура будто выросла и стала еще более монументальной. Казалось, бронзовый гигант мчится по земле среди нас» [10, с. 289].

На крышах появились маскировочные сети, стены больших зданий разрисовывали пятнистыми желто-зелеными разводами, фантастически были раскрашены набережные. Сверкавший позолотой купол Исаакиевского собора выкрасили в серый цвет. Специальными чехлами из парусины и мешковины были замаскированы шпили Петропавловского собора, Адмиралтейства, Инженерного замка, церквей и соборов. Красота готовившегося к бомбежкам города меркла. Возвращавшиеся накануне блокады в Ленинград жители не узнавали своего города – он стал серым, суровым, настороженным.

Ощущение угрозы создавали аэростаты воздушного заграждения, которые белыми ночами парили в безоблачном небе над городом. В городских садах и парках, около церквей, на Марсовом поле появились окопы, расположились зенитные батареи. Здесь же спали на садовых скамейках, стирали, играли на балалайках красноармейцы.

Когда стремительно продвигавшийся враг стал угрожать Ленинграду, город стал готовиться к обороне. Окна и двери угловых домов заделывали кладкой, оставляя бойницы, устанавливали пулеметы. Редкий дом не был превращен в долговременную огневую точку, став в переносном и буквальном смысле крепостью. Железобетонные доты и дзоты строились у Дворцового моста, Эрмитажа, перед зданиями Академии наук, университета.

В наибольшей мере укреплялись южные районы города. Многие улицы здесь перегородили баррикады. В случае уличных боев реки и каналы также должны были стать рубежами обороны.

В городе спешно создавались укрытия для людей. Взрослые и подростки рыли щели-окопы, призванные спасать от осколков бомб и снарядов людей, оказавшихся поблизости.

Чаще обычного на улицах города встречались люди с чемоданами и узлами – это направлялись к вокзалам эвакуирующиеся. Женщины и подростки шли на военно-оборонительные работы на подступах к городу. В июле Ленинград захлестнула волна беженцев из Прибалтики, Новгорода, Пскова, Ленинградской области. Оборванные, грязные, изможденные, с мешками за плечами, с детскими колясками, некоторые с велосипедами, тележками. Длинные вереницы изнуренных стариков, женщин, детей шли, с трудом неся свои вещи, некоторые тянули на веревках истощенных коров.

Если многие женщины, прежде всего домохозяйки, с первого дня войны были погружены в привычные, но очень важные заботы о насущном, то мужчины направились в военкоматы, на свои предприятия, в учреждения и организации. Днем и ночью по улицам проходили колонны мобилизованных и добровольцев. «По мостовой быстро шли нестройные колонны мобилизованных; своих мужей, братьев и отцов провожали плачущие женщины, – вспоминает А.М. Соколовский. – Нам, молодым, воспитанным ура-бодряческой советской прессой, этот плач казался неуместным» [3, с. 18].

Ленинградцы уходили на фронт, эвакуировались, город постепенно пустел, менялась его цветовая и звуковая палитра. «После пышной зелени парков, голубизны залива, каналов и прудов он поразил меня своей однокрасочностью, – свидетельствует И. Т. Балашова. – Это был цвет городской летней жары и войны. Все было окрашено в охристые тона: форма военных и множество песка на улицах, которым заполняли ящики, закрывающие витрины магазинов» [2, с.49].

Между тем напряжение, возникшее в первый день войны, вскоре несколько спало. Сохранялась инерция мирной жизни, горожане как будто «привыкли» к войне. Казалось, в жизни большого города ничего не менялось: ходили трамваи, работали кафе, рестораны, были открыты магазины, и люди, как обычно, спешили на работу, играли дети, выстраивались очереди к кассам кинотеатров. «Летний период, когда я теперь его вспоминаю, кажется мне какой-то безобидной, шуточной пародией, сантиментально идиллической инсценировкой быта в готовящемся к блокаде городе, – отмечала в блокадном дневнике педагог О. В. Синакевич [8].

Удивляло сочетание наглухо закрытых серыми мешками с песком и деревянными щитами магазинных витрин и витрин торговли цветами, которые ленинградцы раскупали как всегда. На Невском, Литейном, других проспектах и улицах прямо на тротуарах раскинулись широкие столы с только что изданными книгами, в том числе красочными изданиями для детей. «Вечером на набережной много гуляющих. <.. > Просто не верится, что у нас война: все спокойны, хотя бы внешне. Около сфинксов – целое гулянье взрослых и малых. Тут же, несмотря на вечер, мальчишки купаются», – записал в дневнике 27 июля Г. А. Князев [4, с. 95].

Безмятежным настроениям многих горожан соответствовало и состояние природы. После холодной весны в городе царило жаркое лето: цвела сирень, акация, благоухал жасмин. Особенно яркой казалась зелень. У киосков с водами и лотков с мороженым, у пивных ларьков выстраивались очереди. На редкость теплым оказалось и начало сентября. Природа словно хотела согреть ленинградцев впрок накануне страшных испытаний, одним из которых станет смертельный холод.

Солнечным августом и в самом начале сентября город был необычайно красив. В прозрачные холодные августовские ночи одним горожанам бросалось в глаза великолепие города, другие в тревоге перед будущим не замечали красоты Ленинграда и природы. Из громкоговорителей на пустеющих, идеально чистых улицах звучала классическая музыка, повсюду летал легкий бумажный пепел – жгли архивы.

В воспоминаниях ленинградского школьника город перед блокадой напоминал театр перед спектаклем. «Люди роют укрытия в парках, окна магазинов прикрывают деревянными щитами. Городские памятники обкладываются мешками с песком. Оконные стекла в домах заклеиваются лентами бумаги или марли, чтобы они не разлетелись при бомбежке города. Все эти необыкновенные перемены в городе вызывают во мне восторженные чувства, как будто вот-вот должен начаться грандиозный спектакль; все готовятся к нему, а он так и не начинается» [13, с. 290].

Ленинградцы пока не знали, какое трагическое представление им суждено увидеть, причем они должны были стать не только зрителями, свидетелями, но и участниками действа, в котором будут настоящие потрясения, немыслимые страдания.

Литература и источники

1. Горышина Т. К. воспоминания о блокаде и дороге жизни // история Петербурга. 2007. № 1. С. 71–76.

2. испытание: воспоминания прихожан князь-владимирского собора о великой отечественной вой не 1941–1945 годов / отв. ред. проф., прот. в. Сорокин; сост. в. Синицына, и. Шкваря. СПб.: князь-владимирский собор, 2010. 192 с.

3. книга живых. воспоминания евреев – фронтовиков, узников гетто и нацистских концлагерей, бойцов партизанских отрядов, защитников блокадного Ленинграда. кн. первая. СПб.: акрополь, 1995. 415 с.