ФРАНЦУЗСКИЕ ANA XVII–XIX ВЕКОВ КАК (ПСЕВДО)ДИДАКТИЧЕСКИЕ ТЕКСТЫ: СЛУЧАЙ PETERIANA

Андрей Голубков

Истоки жанра ana восходят к поздней гуманистической культуре; первые тексты такого типа были созданы в конце XVI века. Среди лейденских учеников филолога Жозефа Жюста Скалигера были выходцы из Женевы братья Жан и Николя де Вассан, которые в течение 1594–1605 годов встречались со своим учителем практически ежедневно, не только слушая научные размышления последнего, но и разделяя с ним часы трапезы и отдыха. Жан сразу после разговора записывал в тетради то, что услышал от Скалигера, – рассуждения о научных теориях, об ученых, различные шутки, множество занятных историй и анекдотов. Позднее рукопись братьев де Вассан, перебравшихся во Францию, попала к королевским историографам братьям Дюпюи, где получила название Scaligerana и стала одним из самых почитаемых манускриптов, который давал возможность познакомиться с суждениями Скалигера, не вошедшими в его изданные сочинения, а также узнать ученого как человека с его слабостями и привычками. Текст братьев де Вассан хранился в библиотеке Дюпюи, проекты публикации стали появляться около 1660‐х годов. Исаак Воссиус опубликовал в 1666 году списанную с версии Дайле копию в Гааге под названием Scaligeriana (sic!); в дальнейшем последовали исправленные издания.

После публикации Scaligerana получила быстрый и значительный успех, многие последующие ana ссылаются на нее как на идеальный образец. Формат ana¹³² как фиксации сокровенного знания, идущего из личного разговора с великим человеком, будет воплощен в большинстве текстов этого рода, появившихся до конца XVII века – Thuana, Perroniana, Menagiana, Valesiana и др. Все они посвящены частным беседам и предлагают проникнуться живым словом великого человека: разговор представлен как своего рода путь к истинному, «тайному» для большинства, знанию; при этом тексты носят ученый характер, содержат прояснения этимологий и «темных мест», рассуждения о сложнейших вопросах Священного Писания и античных источников. Например, Valesiana, которая фиксирует реплики Адриана Валуа¹³³, предстает для читателя настоящим источником аргументов, которые можно затем использовать для умелого мягкого доминирования в разговорах. Научное знание оказывается способом создания светской репутации, демонстрации приобщенности к тайне, скрытой для большинства ничем не подтвержденными ошибочными представлениями:

Наше французское слово Viandes происходит от латинского Viventia, которое имело то же значение…¹³⁴

За исключением малого количества мест в Новом Завете, мы обладаем только побасенками по поводу жизни святой Марии Магдалины. Ее жизнь после Воскрешения нашего Господа, место ее кончины, так же как и место смерти Лазаря и Марты, нам неизвестны…¹³⁵

Жизнеописание Мученицы Девы Святой Екатерины полностью выдумано от начала до конца. В то же время мученица с таким именем существовала, но, вне всяких сомнений, нам неизвестно, ни в какое время она жила, ни в какой стране¹³⁶.

Тацит замечает, что супруга Нерона Поппея скрывала часть своего лица для того, как он говорит, чтобы заставить всех больше воображать ее красоту: Velata oris parte, ne satiaret aspectum¹³⁷.

Возникнув изначально в гуманистических кругах как почтительное «подношение» усопшему ученому, в XVIII столетии ana под влиянием светско-галантной традиции претерпевают серьезные изменения, чаще всего они эволюционируют к сборнику острот и анекдотов (частных курьезов), которыми завсегдатаи салонов могли блеснуть при удобном случае. Изменение прагматической направленности жанра повлекло за собой глубинные преобразования на уровне стиля и содержания: ana последовательно лишались серьезного содержания и сближались по своему устройству с современным сборником анекдотов. Значительный объем схожих по своему устройству памятников позволяет предположить, что ana действительно пользовались значительной популярностью в описываемый период и стали удачно найденным «издательским жанром», оказываясь чаще всего компиляциями, а то и откровенным плагиатом.

В течение XVIII–XIX веков было издано несколько десятков ana¹³⁸, посвященных видным историческим персонажам (Бурбонам вообще, а также Людовику XVI и Генриху IV, отдельно г-же де Ментенон, Фридриху Прусскому, российскому императору Александру I, Б. Франклину)¹³⁹, писателям и литераторам, в том числе энциклопедистам (маркизе де Севинье, П. Скаррону, Ж. де Лафонтену, г-же де Сталь и др.)¹⁴⁰, этническим группам (англичанам, парижанам, обитателям Нормандии, Гаскони и др.)¹⁴¹, а также качествам и физиологическим особенностям человека, добродетелям и порокам. Именно последний тип оказывается необыкновенно важным для нашего сюжета, в него мы включаем Harpagoniana¹⁴² (содержащую истории о проявлениях скупости), Médiciniana¹⁴³ (фиксирующую истории о врачах), Gastronomiana¹⁴⁴ (повествующую о гастрономических привычках людей), Merdiana¹⁴⁵ (насыщенную скатологическими историями) и др., сюда же мы относим и текст Peteriana¹⁴⁶, который посвящен теме пускания ветров. Данный текст, заметим, в своем названии содержит уточнение: он является наставлением в искусстве пукать.

***

Проекты такого наставления мы встречаем уже в XVI веке в романе Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль». Напомним, что оба главных героя книги – отец и сын – и без печатного руководства прекрасно пускали ветры. Так, маленький Гаргантюа, слушая, как нянюшки стучали ножами по стаканам и кружкам, «дрожал от радости и сам начинал раскачивать люльку, мерно покачивая головой, тренькая пальцами, а задницей выводя рулады [баритонируя задницей]»¹⁴⁷. Пантагрюэль, напомним, следует примеру Панурга, причем именно из‐за его метеоризма рождается множество людей: «С этими словами он [Панург] встал, пукнул, подпрыгнул, присвистнул, а затем весело и громко крикнул: „Да здравствует Пантагрюэль!“ Пантагрюэль последовал примеру Панурга, но от звука, который он издал, земля задрожала на девять миль в окружности, и вместе с испорченным воздухом из него вышло более пятидесяти трех тысяч маленьких человечков – карликов и уродцев, а из выпущенных им газов народилось столько же маленьких горбатеньких женщин, каких вы можете встретить всюду: ростом они бывают не выше коровьего хвоста, а в ширину не больше лимузинской репы»¹⁴⁸.

В тексте романа Рабле можно без особых затруднений найти многочисленные примеры пускания ветров героями, однако во всех этих случаях они делают это, следуя природе, не приспосабливая свое естество к правилам хорошего тона – вежеству. О том же, что пукание может и должно быть искусством и, более того, само способно стать частью социального времяпрепровождения, мы узнаём из пособия, упомянутого в (вымышленном?) каталоге библиотеки аббатства Сен-Виктор, где наряду с книгой «Испускание ветров буллистами, копиистами, скрипторами, аббревиаторами, референдариями и датариями в описании Региса» наличествует и труд «Ars honeste petandi in societate, per M. Ortuinum», то есть «Искусство благопристойно пукать в обществе, магистра Ортуина»¹⁴⁹. П. Лакруа и К. Ла Шарите обоснованно идентифицируют данного «г-на Ортуина» с кёльнским теологом Ортуином Грациусом (Ortuin Gratius, 1481–1542), отличавшимся откровенными антигуманистическими взглядами¹⁵⁰.

Обратим внимание на то, что в 1530 году вышла «Книжица о приличии детских нравов» («De civilitate morum puerilium») Эразма Роттердамского, который писал о вреде невыпущенных ветров и при этом давал рекомендации отпустить их пристойно: «Есть такие люди, которые наказывают, чтобы отрок, делая себе насилие, задерживал в себе порывающиеся из желудка пары. Однако сего похвалить не можно, когда он, стараясь показаться учтивым, подвергает себя болезни. Если можно выйти, то пусть наедине то сделает, если иначе, то, по древнейшей пословице, пусть извинится кашлем»¹⁵¹. Вспомним, что, в свою очередь, за два года до эразмовой книги в Венеции вышла окончательная редакция «Придворного» Б. Кастильоне (1528), которая однозначно предписывала самоограничение для комфортного существования в обществе, однако материи ветров совершенно не касалась. Книга Ars petandi в тексте Рабле, очевидно, и могла бы предстать попыткой социализировать и, если можно так сказать, приручить естественную человеческую потребность, не изгнав ее, но сделав допустимой в обществе взрослых людей, образующих компанию и предающихся интеллектуальному досугу. Логика рассуждения здесь может быть следующей: как можно избавиться от вульгарного пука и начать производить пук учтивый. Брутальный «выстрел» оказывается сродни крику животного, тогда как замысловато выстроенная композиция с учетом гамм и созвучий схожа с текстом, виртуозно написанным в соответствии с грамматическими и риторическими нормами.

Эти темы и стратегии в пародийном ключе были явлены в эпоху Просвещения, ярким свидетельством чему оказывается шутливый трактат Пьера-Тома-Никола Юрто (1719–1791) «Искусство пукать» («L’ art de péter»), созданный в 1751 году и долгое время распространявшийся в рукописном виде¹⁵². Этот текст был в итоге издан под названием Peteriana в XIX веке (точно после Merdiana, так как она упомянута на титуле) с добавлением раздела «От автора» и незначительным изменением композиции. Текст, развивающий тезисы «пукать – это искусство» и «можно пукать по правилам и со вкусом», предстает софистической игрой, в результате которой высмеиваются основы жанра трактата о вежестве как такового, однако сам пародийный характер не отменяет воспитательного эффекта, который призван если не приручить один из базовых рефлексов, то поставить его под контроль; и здесь мы можем говорить о его парадоксальном сходстве с «Похвалой глупости» Эразма, уже упоминаемого нами выше.

Исключительно любопытна судьба Peteriana во французской культуре XX века: известный художник и писатель Сальвадор Дали практически полностью имплантировал текст в свой «Дневник одного гения» («Journal d’ un genie», изд. в 1964), не указав источника – так же как издатель Peteriana при издании не упомянул Юрто. Именно в таком виде – как часть дневника Дали – наш текст был представлен русскому читателю. Настало время восстановить справедливость и предложить его подлинную версию с комментариями.

Перевод выполнен по изданию: Peteriana, ou manuel théorique et pratique de l’art de péter, vesser et roter à l’usage des personnes constipées, graves, mélancoliques et tristes. Paris: chez les libraries en bonne odeur, s. d.; сверен с текстом Юрто: L’art de péter, Essai théori-physique et méthodique à l’usage des personnes constipées, des personnes graves et austères, des dames mélancoliques et de tous ceux qui restent esclaves du préjugé. En Westphalie: chez Florent-Q, 1776. Ряд стихотворных цитат нами взят из перевода «Дневника одного гения» на русский язык, выполненного О. В. Захаровой (эти случаи оговорены в примечаниях). Мы благодарим А. В. Протопопову за помощь в сверке латинских выражений.

***

Peteriana,

или Теоретическое и практическое наставление в искусстве пукать, бздюхать и рыгать, предназначенное к использованию лицами отягченными, страдающими запорами, меланхоликами и унылыми

От автора

Стыдно, читатель, от того, что все то время, как вы пукаете¹⁵³, с самого первого раза вы не осознаете того, как вы это делаете, и того, как следует это делать.

Бытует общее мнение, что пуки различаются только лишь от мелкого до большого и что, по сути, они все относятся к одному и тому же виду: это страшное заблуждение.

Этой материей, о которой я вам буду сегодня рассказывать, подвергая самому точному анализу, пренебрегают с давних пор и по сей день; не то чтобы касаться ее полагали недостойным, но в силу того, что ее не рассматривали с точки зрения определенной методологии и новых открытий. Какое заблуждение.

Пукать — это искусство и, как следствие, очень полезная для жизни вещь, как утверждают Лукиан¹⁵⁴, Гермоген¹⁵⁵, Квинтилиан¹⁵⁶ и др. В самом деле, умение пукнуть кстати – более значимо, нежели обычно полагали.

 
Пук, задержанный внутри
Так, что больно, хоть ори,
Может чрево разорвать
И причиной смерти стать.
Если ж на краю могилы
Пукнуть вовремя и мило,
Можно жизнь себе спасти
И здоровье обрести¹⁵⁷.
 

Наконец, можно пукать по правилам и со вкусом, как я намерен дать вам прочувствовать в течение всего этого повествования.

Без колебаний я делюсь с публикой моими исследованиями и моими открытиями относительно искусства, о котором нельзя найти ничего мало-мальски удовлетворительного в самых обширных словарях: и в самом деле, и речи даже там не идет (просто невероятно) о номенклатуре этого искусства, чьи принципы я выставляю сегодня на суд любопытствующих.

Peteriana,

или Искусство пука

Глава I

Пуки как таковые. Определение пука в общем

Пук, который греки именуют порде; латиняне – crepitus ventris; на древнесаксонском означается как purten или furten; на верхненемецком fartzen; а на английском fart, состоит из ветров, которые выходят либо шумно, либо глухо и совсем бесшумно.

Тем не менее есть довольно ограниченные и даже довольно безрассудные авторы, что поддерживают со всей абсурдностью, высокомерием и упрямством, несмотря на труд Калепино¹⁵⁸ и все прочие словари, уже созданные или которые будут созданы, идею о том, что слово пук, взятое в чистом, а именно в его естественном, природном виде, должно пониматься только как ветер, пущенный с шумом; и они обосновывают эту идею стихом Горация, чего вовсе не достаточно, чтобы передать полностью всё значение пука:

Nam, displossa sonat quantu, Vesica pepedi (Sat. 8)¹⁵⁹.

Что означает: я пукнул с таким шумом, который мог бы издать хорошо надутый мочевой пузырь.

Однако кто же не понимает, что в этом стихе Гораций использовал слово pedere – пукать, в самом общем смысле? И не стоило бы ему указать на то, что слово pedere означает явственный звук и потому речь идет лишь о таком пуке, что выходит с шумом?

Сент-Эвремон¹⁶⁰, этот милый философ, отличал идею пука от того, что понимается обычно: по его мнению, это вздох; и он однажды сказал своей любовнице, в присутствии которой он пукнул:

 
Видя немилость твою,
В сердце копится грусть,
Вздохи теснят грудь.
Так странно ль, что вздох один,
Не смея сорваться с уст,
Другой нашел себе путь?¹⁶¹
 

Пук, таким образом, в общем, есть ветер, заключенный в животе, причиной которого, как это утверждают медики, является чрезмерная остывшая слизь, которую слабый жар смягчил и отделил, не растворив целиком; или получившийся, по мнению крестьян и простого народа, в результате использования некоторых ингредиентов, образующих ветры, или съестных продуктов той же природы. Можно также определить его как