IV. Национальное самосознание

Исторические даты заставляют возвращаться к прошлому, внимательно вдумываться в смысл событий и глубже оценивать значение великих людей.

Когда русская эмиграция ввела в обиход «День русской культуры», приурочив его ко дню рождения Пушкина, приходилось слышать недоуменные вопросы молодежи: «Почему Пушкин? Почему современное поколение должно начинать со столь уже отдаленной эпохи?»

Ныне, когда в связи с сотою годовщиною со дня смерти великого поэта пересмотрено все богатство его литературного наследия, возобновлены и приведены в порядок все впечатления и мысли, которые рождает соприкосновение с творчеством великого поэта, когда перечитаны и передуманы его творения, ответить на поставленные вопросы много легче.

Пушкин не только начал эпоху блестящего развития русской литературы, но и заложил фундамент национального самосознания.

В Европе на раз серьезно ставился и обсуждался вопрос: существует ли русская нация? Доросли ли русские до права называться нацией? Так, например, Мишле^{191} утверждал, что Россия не только мертва, но вообще не состоит из людей. Русские люди, по его мнению, лишены того, что составляет главное отличие человека, а именно нравственного чувства. – Люди ли это, – восклицал Мишле, – или песок, или вода? Ему казалось, что даже не песок и не вода, так как песок устойчивее, а вода менее обманчива.^{192} Полемику с Мишле вел Герцен, старавшийся убедить его, что русские все-таки люди^{193}.

Однако сомнения французских историков не разъяснялись, так как Ренан высказал почти такое же мнение, как Мишле. Смерть француза он признавал событием в нравственном мире, смерть же казака только физиологическим явлением^{194}. И сравнительно недавно, уже после Великой войны, в европейской литературе ставился все тот же вопрос, можно ли считать русский народ «нацией».

По этому поводу вспоминается, как казак, убивший киргиза, оправдывается тем, что «киргиз не человек, т. к. у него не душа, а пар»^{195}. По-видимому, многие образованные европейцы приблизительно также рассматривают русских. Едва ли подобные точки зрения достаточно серьезны для полемики, поскольку идет речь о русских людях. Достаточно было бы рекомендовать европейским скептикам внимательнее познакомиться со сложной душевной жизнью великих русских писателей. Они, и в их числе первый А. С. Пушкин, отражают нравственный облик русских людей и их соблазнительные мечтанья и сомненья.

Но вопрос о нации, применительно к русскому народу, великому, как океан, и разнообразному, как дикое поле, не так прост. Для того чтоб все это великое пестрое множество спаять в одну цельную и прочную нацию, нужно много больше чем для любого европейского народа, сплоченного на небольшой территории, а между тем даже европейские народы, например, даже итальянский и германский, нелегко сливались в единую нацию.

Нацию создает единый язык, литература, общенациональные ценности, исторические традиции, религия, единые устремления. Для того чтобы спаять народ единым национальным духом, Муссолини^{196} организует постоянные экскурсии и массовые съезды в Рим, где приезжающих со всех концов Италии крестьян и рабочих знакомят с развалинами древнего Рима и величием его прошлого. Для того чтоб нация проникалась новыми стремлениями, фашистская Италия ежегодно празднует годовщину «похода на Рим» и этот день отмечает открытием новых созданий техники и культуры, новых памятников фашистского режима и свидетельств творческой деятельности власти. То же происходит и в современной Германии.

Но в огромной России это многосложное и трудное даже теперь при современных способах общения. Тем более неосуществимо это было в прошлом. Удивительно ли, что обитатель русской деревни был далек от национальных вопросов и глядел на мир лишь с высоты своей колокольни: «Мы вологодские, нам дела нет до других». Рассказывают, что в одной деревушке на Алтае только во время великой войны узнали, что царствует Император Николай II, а не Император Александр III.

И все же русский народ уже давно является нацией. Что же способствовало сплочению его в нацию? Здесь мы возвращаемся к Пушкину и его неоценимым заслугам в истории русской культуры. Многое из того, что создает нацию, дал нам Пушкин.

Нацию объединяет язык. Кто же до Пушкина владел в такой степени русским языком, кто придал ему такую легкость формы, изящество и простоту? Пушкин сделал литературный язык народным, а народный язык литературным. Со времени Пушкина русская литература стала доступной каждому знающему русский язык, и потому Пушкин имел основание утверждать, что его будут знать «и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык»^[85]. Он понимал, как велико его значение в деле создания доступного всем русского литературного языка.

Не менее велики заслуги Пушкина в деле воспитания русского национального духа, поскольку мы обращаемся к историческим его произведениям:

Два чувства дивно близки нам –
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.^[86]

Вещий Олег, Летописец, Иоанн Грозный («Венчанный Гнев»), Борис Годунов, Самозванец, Петр Великий, Екатерина II, Александр I – оживают в произведениях Пушкина как строители русской государственности. Здесь Пушкин становится невольным воспитателем длинного ряда поколений, с детства внедряя в сознание их, что великие цари заслуживают доброй памяти «за их труды, за славу, за добро». В легко воспринимаемой и оставляющей прочные следы художественной форме Пушкин запечатлевает в сознании то, что связывает всех сынов России: знание ее исторического прошлого и веру в ее великий жребий в будущем.

Чтение Пушкина дает русским людям множество впечатлений, которых они не могут почерпнуть непосредственно. Огромное большинство русских людей лишено возможности лично увидеть столицы, побывать на Кавказе, в Крыму, в степях; Пушкин делает родными для нас все те разнообразные красоты русской природы, которые разбросаны на обширном пространстве «от финских хладных скал до пламенной Колхиды»^[87].

Нельзя обойти также еще одну крупную заслугу Пушкина. Через него происходило сближение всех слоев русского народа. Велико разнообразие пушкинских типов. И среди них бессмертны образы Савельича, няни, мельника и безропотного старика в «Сказке о рыбаке и рыбке». Пушкин сердечно любил простых людей и с душевной болью говорил о нищете народной, «где рабство тощее влачится по браздам неумолимого владельца»^[88].

Малоизвестно стихотворение Пушкина «Шалость» (1830), названию которого не отвечает его содержание. Стихотворение вскрывает, в действительности, безрадостную картину убогой деревенской нищеты:

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем; равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где тёмные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребёнка
И кличет издали ленивого попёнка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.

Своими произведениями Пушкин помогал сближению русских людей. Он изобразил привлекательные черты слуг, которые не чувствовали себя рабами. Он заставил подумать о человеческих страданиях безвестного станционного смотрителя, теряющего дочь; маленького петербургского чиновника, теряющего невесту, мелкопоместного помещика, бессильного бороться с могущественным соседом. Он приподнял пелену, скрывающую печаль и страдания высокопоставленных лиц, кажущихся счастливцев, за тщеславием и внешнею выдержкою которых можно различить «долгие печали, смиренье жалоб» («Домик в Коломне»). У Пушкина все его герои прежде всего люди, со всеми их человеческими свойствами. Он заставляет чувствовать ближнего в самом дальнем. Простой челядин, чтец его произведений почувствует человека в барине, а большой барин подумает о человеческом в своем слуге. Пушкин, всегда отказывавшийся от нравоучений, выполняет великую миссию, которую он прозрел сам, что «чувства добрые он лирой пробуждал». Пушкин всеобъемлющ, и в своей любви ко всему русскому и ко всем сынам России он сообщает и своим читателям это чувство. Он создавал этим сознание единства.

При чисто русской «всечеловечности» своего гения, при способности понимать и Байрона и Гете, и Шекспира, и Шенье, Пушкин, европеец по воспитанию, знаток и поклонник западной культуры остается, однако, глубоко русским в своих симпатиях и своей национальной гордости. Он дает резкую отповедь тем, кто осмеливается покушаться на независимость русской политики:

Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык.^[89]

Его самозванец сбрасывает с себя чары честолюбивой красавицы:

Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться^[90].

Так Пушкин будит чувство национальной гордости. Так он своим языком, своими яркими картинами исторического прошлого, изображениями русской природы и разнообразных русских людей и преданностью славе и величию родины заражает и воспитывает поколения русских людей в их национальном самосознании.

Вот почему Пушкин стал неотъемлемой частью русской народной души и великим национальным поэтом. Ему, в немалой степени, принадлежит право называться одним из создателей русской национальной культуры, объединяющей народы России в русскую нацию.

V. Русский политический идеализм

Выросший в атмосфере патриотического подъема Отечественной войны, Пушкин с молодых лет проникся национальной гордостью и верой в высокую миссию русского народа.

Подъем, пережитый в 1812 году, навсегда оставил след в душе поэта, и незадолго до смерти он напоминал друзьям:

Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…^[91]

Отечественной войне предшествовали походы Суворова в Италию, покрывшие бессмертной славою и русского полководца, и русских солдат. Отечественную войну вызвали разногласия между русским императором и Наполеоном по ряду вопросов европейской политики и постоянное вмешательство России в европейские дела.

Действительно, император Павел поставил своей целью восстановить на престоле Папу и возвратить власть Неаполитанскому и Сардинскому королям. Суворов провозгласил восстановление Савойского дома и пригласил сардинских офицеров сражаться за своего короля. Победоносные движения русской армии в Ломбардии создали серьезную угрозу революционной французской республике, но они не были доведены до благополучного конца вследствие австрийских интриг и ошибок австрийского командования. Австрия преследовала свои эгоистические цели, русский император поставил своему знаменитому полководцу задачи, ничего общего с интересами России не имевшие, вытекавшие из одной только ненависти к французским революционерам и безобразиям, которые они творили в Италии. Суворов заявил в Вене, что его конечная цель войти в Париж и восстановить там престол и алтарь.

Действия Австрии вызвали разрыв ее с Россией. Австрия не могла понять и поддерживать бескорыстную, чисто принципиальную политику русского императора. Между тем, захвативший власть Бонапарт пошел навстречу желаниям Павла I и предложил вознаградить сардинского короля, возвратить Папе Рим и признать Павла гроссмейстером мальтийского ордена с протекторатом над островом Мальтой. Созданные Англией препятствия к признанию русского покровительства над Мальтой вооружили императора Павла против Англии и расположили его к Наполеону. Павел начал приготовления к походу на Индию против англичан и уговаривал Наполеона действовать совместно с ним.

В начале царствования император Александр I намеревался поддерживать добрые отношения с Наполеоном. Однако власть Наполеона крепла, и он перестал считаться с желаниями русского императора, который в свою очередь не обнаруживал желания помогать ему в соперничестве с Англией. Наполеон принял титул императора, короновался в Милане итальянской короной, присоединил Геную и изменил конституцию Голландии. Император Александр потребовал восстановления сардинского короля, возвращения Швейцарии и Голландии свободы выбирать себе образ правления, разделения Европы по естественным границам, горным хребтам и национальностям. Из-за этих разногласий началась Первая мировая война с Наполеоном, закончившаяся Тильзитским миром. По словам Пушкина, «Тильзит надменного героя последней славою венчал» («Наполеон»). Если б Россия с большим безразличием отнеслась бы к последовавшему вскоре после этого мира присоединению к Франции территории Ольденбурга и Северогерманского побережья, то война 1812 года могла бы быть предотвращена, но война эта была вызвана не одним только отрицательным отношением к внешней политике Наполеона. Россия представляла постоянную угрозу для Наполеона ввиду возможной с ее стороны поддержки Австрии и Пруссии в случае борьбы их с Наполеоном.

Весною 1812 года началась война. Наполеон двинул на Россию огромные силы.

Юноша Пушкин описывает движение вражеских полчищ, как грозный поток, уничтожавший все живое:

И быстрым понеслись потоком
Враги на русские поля…
Дымится кровию земля;
И селы мирные, и грады в мгле пылают,
И небо заревом оделося вокруг…
Идут – их силе нет препоны,
Все рушат, все свергают в прах.

Но Русь поднялась:

На рать иноплеменных,
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,
Сердца их мщеньем зажжены^[92]

Патриотический порыв, охвативший в то время Россию, не первый раз поднял на врага всю русскую землю. История России знала Куликовскую битву и время Минина и Пожарского. Но такие подъемы национального самосознания не составляют особенностей русской истории. Иное дело – сожжение Москвы. Люди, привыкшие ценить материальные блага, видящие в своей собственности частицу самих себя, нелегко решаются на истребление имущества, с единственною целью не оставить их неприятелю. Историк XIX века Файф^{197} описывает, как медленно разгорался в Пруссии народный гнев против Франции, прежде чем Пруссия решительно встала на борьбу с Наполеоном. «Необходим был опыт страданий целого ряда лет, – нарушение французским солдатом семейного покоя, вид жилищ, лишенных скота, отобранного для прокормления вторгнувшейся в Россию армии… прежде чем в прусской нации занялось то пламя, которое во Франции, Испании и России вспыхнуло само при первом появлении неприятеля»^{198}. Но в России вспыхнуло не только пламя народного энтузиазма, вспыхнула и ее древняя столица, подожженная руками самих русских. Этого не знала история других народов.

Москва пережила три великих пожара. Ее сжег Тохтамыш^{199} в XIV веке, когда вторгся в пределы Московского княжества, чтоб отомстить за побоище на Куликовом поле. Второй раз горела Москва в Смутное время, когда во время восстания в Москве поляки и немцы заперлись в Кремле и Китай-городе и зажгли город. Москва выгорела тогда почти дотла.

Эти первые великие пожары Москвы были делом вражеских рук. Никто не мог ожидать, что третий раз это сделают сами русские: