А. В. Головнёв
Коренные обитатели ямальской тундры: между кочеванием и оседлостью

Кочевники-оленеводы Российской Арктики и Субарктики сталкиваются сегодня с теми же вызовами и искушениями, что и номады других регионов мира. Главным образом речь идет о технологиях и стандартах оседлости, трудно сочетаемых с ритмами и ценностями повседневной мобильности. В экономике номадов заметна смена механизмов самообеспечения и контроля над ресурсами схемами зависимости от рынка и внешних поставок. В экологическом измерении это сокращение и реконфигурация населенных кочевниками открытых пространств ввиду их застройки, промышленного освоения и загрязнения. Эти воздействия могут быть как прямыми, в виде давления численно и статусно превосходящего оседлого населения и его культуры, так и опосредованными, в широком спектре вариантов «искушения оседлостью», от карьерных перспектив до льгот на благоустроенное жилье.

Всем народам Арктики свойственна высокая мобильность, особенно кочевникам-оленеводам, среди которых самыми протяженными миграциями и устойчивостью кочевой традиции отличаются тундровые ненцы. Поэтому Карская Арктика, или тундра Ямала, оказывается лучшим местом для изучения северного номадизма. Ненцы – классические номады, круглый год и всю жизнь движущиеся со своими оленями по тундре от границ леса до морского побережья. Немногие группы на планете сохранили, подобно ненцам, не только кочевую традицию, но и самобытность в полном смысле слова – самодостаточность (автономию) в экономике, транспорте, социальных регламентациях, религии. Ненецкая культура пережила войны и революции, не утратив основы своей независимости – кочевания. В советское время она сохранилась, несмотря на настойчивые попытки властей перевести кочевников на оседлость ради удобства управления. Часть ненцев осела в поселках и городах, но осталось и многочисленное тундровое кочевое сообщество:

около 40 % ямальских ненцев занимаются оленеводством и ведут кочевой образ жизни (численность ненцев на полуострове Ямал – свыше 10 тыс., в Ямало-Ненецком автономном округе – около 30 тыс., всего – 45 тыс.).

Поголовье оленей в Ямало-Ненецком округе в последние годы колеблется между 600 и 700 тыс., при этом частное стадо превышает общественное: в начале 2015 г. общественных оленей было около 300 тыс., частных – 370 тыс. (всего 670 тыс.), в начале 2016 г. общественных – около 305 тыс., частных – 425 тыс. (всего более 730 тыс.). Правда, картину доминирования частников дают главным образом гыданские оленеводы: в Тазовском районе частное поголовье почти впятеро выше общественного: на 2016 г. из 243 тыс. гыданских оленей было 194 тыс. частных и 47 тыс. общественных. В Ямальском районе успехи частников скромнее (точнее, позиции муниципальных хозяйств сильнее): в начале 2015 г. из 235 тыс. оленей 153 тыс. числилось в общественных стадах, 81 тыс. – в частных;

в начале 2016 г. из 255 тыс. общественных было 159 тыс., частных – 94 тыс. (остальные отнесены к разряду «фермерских», тоже по существу частных).

Сегодня искушение оседлостью для ненцев исходит во многом от нефтегазовых компаний, которые ведут в тундровых поселках так называемое компенсационное строительство, предлагая кочевникам сменить тундровые странствия на удобства оседлой жизни. В какой-то мере к переходу на оседлость располагает и глобализация с ее информационными технологиями и комфортом «виртуального кочевания, не выходя из дома». Однако ненцы до сих пор обнаруживают стойкую приверженность своей культуре, которая может быть рассмотрена не как рудимент первобытности, чудом уцелевший на окраине земли, а как устойчивый феномен, испытавший атаки и соблазны цивилизации, но сохранивший свои конкурентные преимущества (по крайней мере для самих кочевников).

Ямальская тундра примечательна и контрастным сочетанием прочной традиции и мощной инновации: здесь предприятия ТЭК ведут интенсивную разведку и добычу углеводородов, а по тундрам кочуют пастухи со стадами оленей. При этом обе отрасли являются брендовыми для региона, который позиционирует себя как первенствующий в мире по добыче природного газа и оленеводству. Иначе говоря, здесь можно вести речь не о предрешенной победе «нового над старым», а о сложной конкуренции традиции и новации, не лишенной перспективы выработки новых подходов и технологий.

Кочевые технологии

Ненецкая кочевая культура обладает рядом особенных характеристик, соотносимых с высокой мобильностью:

• Ментальность движения, предусматривающая восприятие кочевья как благополучия, а оседлости как противоестественного состояния бедности, болезни, кризиса; мотивация движения как залога превосходства и успешной самореализации.

• Стратегии и технологии движения, в том числе миграций и выпаса стад, предусматривающие высокую скорость и маневренность; использование обширного пространства тундры, лесотундры и тайги в качестве сложной экологической ниши и ресурсной базы для жизнеобеспечения.

• «Оленье мышление» как сопереживание и взаимная поддержка человека и оленя, их совместный ход мысли и ход действия, выражающиеся в передвижении, кормлении, охранении; человеку комфортны место и время, ритм и состояния, органичные оленю.

• Система контроля над природным и социальным пространством, включая лидерство и следование, координацию миграций, ориентацию в географическом пространстве, эффективную коммуникацию в родственно-соседской сети.

• Этика взаимопомощи на основе родства, соседства и партнерства, чередования и дополнения усилий мужчины и женщины, а также межличностной конкуренции, повышающей персональную ответственность в динамике кочевок и стоянок.

• Состязательность в скорости, маневренности, быстроте решений в повседневности, детских играх и празднествах с их популярными соревнованиями (гонки на упряжках и снегоходах, борьба, прыжки, конкурсы «национальной одежды» и др.); в фольклоре воспевается мобильность эпических героев и богов, в наши дни поощряется культ скорости и мода на скоростной транспорт (снегоход, квадроцикл и др.).

• Установка на активность и неприятие пассивности, умение мобилизовать и мобилизоваться, персональная ответственность по всему спектру деятельности от лова оленей и увязки нарт до выполнения культового жертвоприношения.

• Эстетика движущегося стада оленей, напряжения гонки, пейзажа открытого пространства, пластики шкуры и меха^[7].

Вся ненецкая культура – кочевой трансформер, перемещающийся в слитном пространстве-времени. Изменчивость в различных ритмах и измерениях, в состояниях динамики и статики – не только способность, но и заданность кочевого движения. В годичном цикле трансформация состоит в смене конфигурации тундровых кочевий от лета к зиме (зимой они сосредоточены в южной тундре и лесотундре, летом – рассредоточены по просторам тундры с захватом ее северных и приморских окраин). В точке перехода от лета к зиме, называемой по («дверь»; так же обозначается и весь год), происходит замена летнего снаряжения на зимнее; тем самым кочевье полностью переодевается и переоснащается. В повседневности самым очевидным выражением трансформера является превращение кочевья в стойбище и наоборот. Если оленеводческое хозяйство совершает до 120 перекочевок в год (как это делают, например, самые «дальнобойные» северные ярсалинские бригады), то усредненный ритм этой трансформации равен двум долям стойбища и одной доле кочевья (два дня остановки, один день перекочевки), а полный пространственно-временной оборот стойбище – кочевье – стойбище составляет три дня. У малооленных и краткомаршрутных хозяйств этот ритм может составлять 5–7 дней. Кроме того, зимой ритм значительно (на порядок) замедлен – на это время приходится своего рода «сон кочевья». Стадо оленей – тоже своего рода трансформер, поскольку, пульсируя по численности и составу в цикле прихода (приплода) и расхода, «природа оленя» преобразуется в «культуру ненца».

Вся система ямальского оленеводства представляется по-своему трансформером, меняющим конфигурацию в пространстве-времени. Устойчивость и одновременно динамизм тундровой хозяйственной системе придавали магистральные миграции богатых оленеводов (тэта), а в советское время – совхозных бригад, охватывавшие все пространство тундры от морского побережья до границ леса. Помимо тэта, часто выступавших в роли родовых вождей (ерв), оленеводством были заняты средне- и малооленные хозяйства, совершавшие менее протяженные миграции. Кроме того, из числа тундровиков составлялись сезонные промысловые группы охотников на пушного зверя и морского зверя, которые передавали своих оленей на выпас оленеводам, а сами сосредоточивались на промысле, сообразуя с его нуждами свои перемещения (например, зимуя в тундре). Полуавтономно вели себя и рыболовы, сезонно оседавшие на богатых угодьях лесотундры и тундры, обменивая свой улов на услуги пастухов (по выпасу их небольших стад). Многие оленеводы оставляли по ходу кочевий сезонные промысловые группы, подбирая их (с добычей) на обратном пути. Таким образом, тундровая оленеводческая система включала крупностадное ядро, связывавшее своими протяженными миграциями все пространство полуострова, и периферию, включавшую сателлитные группы малооленных пастухов, охотников и рыболовов. Вне связи с оленеводческим ядром периферийные группы не могли существовать; в свою очередь тундровое оленеводство нуждалось во вспомогательных звеньях, дополнявших его на уровне обмена и потребления продукцией промыслов, а на отдельных этапах хозяйственного цикла – совместными усилиями и средствами; в кризисных ситуациях промысловые станы служили убежищем для разорившихся оленеводов. Согласно ценностным установкам, каждый «сидячий» тундровый промысловик стремился «подняться на каслание» (нарастить поголовье стада и сделаться пастухом), но в случае бедствия (эпизоотии, гололеда, волчьей потравы, лихоимства соседей) оленевод мог осесть на промысловых угодьях^[8]

Конец ознакомительного фрагмента.