Глава 1
Некоторые историко-философские предпосылки понятий субъект и субъектность

Ш. Р. Хисамбеев

Динамически меняющийся социум ставит перед системой образования новые задачи, среди которых важнейшее место занимает развитие личности учащегося. Обычно под этим понимается развитие учебной и социальной активности учащихся, включающей навыки целеполагания и рефлексии, свободы самоактуализации в сочетании с ответственностью, развитие мотивации к познанию и творчеству. В педагогической практике ранее широко использовался конструкт «активная жизненная позиция», в значительной степени совпадающий с семантическим полем понятия «субъектность». Это делает актуальным исследование проблемы субъектности, а ее формирование – инструментом социализации, основным содержанием которой в подростковом и юношеском возрасте является личностное развитие.

Как известно, заслуга превращения понятия субъекта из философской категории в психологическую принадлежит С. Л. Рубинштейну [Рубинштейн, 2012], что очень широко представлено в современной научно-психологической литературе (см., например, Проблема субъекта в психологической науке, 2000; Психология субъекта и психология человеческого бытия, 2010; Философско-психологическое наследие С. Л. Рубинштейна, 2011, и мн. др.). Ни в коей мере не умаляя роли С. Л. Рубинштейна и его учеников в становлении субъектного подхода в психологии, в данном случае мы обратим внимание на более ранние историко-философские предпосылки использования в психологии понятия субъект, которые часто остаются вне внимания и позволяют представить субъектность как важнейший конструкт, характеризующий развитие личности.

Сам термин «субъект» заимствован всеми европейскими языками из латинского. «Subjectum» обычно переводят как «подлежащее»; действительно, в грамматике – это точное соответствие. Вместе с тем в латинском языке (как и в русском) имеется категория рода, поэтому, кроме среднего рода «subjectum», существует «subjectus» мужского рода и «subjecta» – женского. Они имеют следующие значения: 1) лежащий внизу, простирающийся у ног (например, море); 2) прилегающий, примыкающий, смежный, соседний (например, дом); 3) подчиненный, покоренный, подвластный (например, регион); 4) подверженный, отданный во власть (например, sub casus subjectus – зависящий от обстоятельств); 5) относящийся (например, res sensibus subjecta – чувственно постигаемые вещи); 6) подставной.

Следует отметить, что понятие субъекта является в первую очередь философским концептом и восходит к логическим трактатам Аристотеля. Он обратил внимание на то, как люди строят свои высказывания, в какую форму они облекают свои мысли. Для этого он ввел категории «субъект» и «предикат» (обозначаются S и P). Разумеется, он использовал греческие термины: hypokeimenon соответствует латинскому «subjectum», а kategoroymenon – «praedicatum». Например, в высказывании «человек смертен» слово «человек» – это субъект, а слово «смертен» – предикат. Кроме того, Аристотель обратил внимание на то, что высказывание может не соответствовать предмету мысли; тогда возникает ложное высказывание. Поэтому основное, чему должен научиться человек – это разбираться, когда высказывание истинное, а когда – ложное. Поэтому для Аристотеля не существует понятий, которые могут быть независимы от предметов, т. е. нельзя представить себе форму без материи. Это последовательная оппозиция Платону и его идеям. Понятия существуют у Аристотеля все время в отношении к предмету, его предполагают, что-то о нем высказывают, и отделить их от предметов невозможно. «Имена – это знаки представлений в душе» [Аристотель, 1978, с. 93].

Из всех форм мысли Аристотеля прежде всего интересовали определения. Всего он выделил четыре типа соединений субъекта с предикатом: 1) «определение», 2) «собственное», 3) «род», 4) «случайное». Аристотель двигался очень последовательно, причем работал точно так же, как скульптор. В качестве материала выступил массив речи, накопленный к тому времени древнегреческой культурой в результате выступлений на народных собраниях, философских диалогов, прекрасных поэтических произведений. В результате рассуждений над разными типами соединений субъекта и предиката Аристотель выявил важный критерий: полное обращение высказывания в обратную сторону. Это значит, что если высказывание «S есть P» можно обратить в «P есть S» и истинность его не изменится, то мы имеем дело с «определением» или с «собственным». Например, определение «человек есть живое существо, обладающее разумом» допускает обращение «живое существо, обладающее разумом, есть человек». Если же обращение недопустимо, то мы имеем дело либо с «родом», либо со «случайным». Например, если сказать «человек есть живое существо», то обратное «живое существо есть человек» будет неправильно, т. к. кроме человека есть еще другие живые существа.

Категория «действие» («praxis») по Аристотелю – одна из основных 10 категорий, – то, что преобразует, вызывает движение и изменение. «Необходимо, чтобы у действующего и испытывающего воздействие была разная деятельность. Ведь в одном случае имеется действие, в другом – претерпевание, причем итог и цель первого есть деяние, второго же – страдательное состояние» [Аристотель, 1978, с. 107]. В наиболее простом виде действие – это выражение субъект-объектного типа взаимодействия [Рубинштейн, 2012], а «претерпевание» – выражение объект-субъектного типа, в частности, ощущения, которые Аристотель считал «состояниями страдательными». Важнейшая характеристика действия – процессуальность: «Если кто-то указывает, сколь продолжительно действие, он определит его временем» [Аристотель, 1978, с. 64], кроме того, действие «допускает и противоположность себе и большую или меньшую степень» [Там же, с. 79]. «Испытывать воздействие и воздействовать не в природе любой вещи, а присуще лишь тем, которые содержат в себе противоположности» [Там же]. Здесь Аристотель подходит к производной от категории «действие» категории «взаимодействие».

Категория «взаимодействие» исходно описывает ситуацию, когда объекты или субъекты (а также предметы и явления) воздействуют друг на друга. С точки зрения развернутости во времени можно говорить о «процессе взаимодействия», в формальном плане – о «форме взаимодействия». С процессуальной стороны взаимодействие представляет собой актуализацию потенциальных возможностей (способностей); только в ситуации взаимодействия они и могут проявиться: «Учащийся есть ученый в возможности и тот, кто обладает знаниями, но не занимается наукой; всегда же, когда производящее воздействие и испытывающее его оказываются вместе, возможность может стать деятельностью, например, обучающийся из одного состояния возможности переходит в другое. И когда он достигает такого состояния, если ничто не помешает, он действует и занимается наукой; или же он окажется в противоречии со своей возможностью и будет пребывать в невежестве. Подобным же образом обстоит дело и с физическими процессами: ведь холодное есть теплое в возможности; когда же оно подвергнется превращению, оно уже огонь и жжет, если ничто ему не помешает и не воспрепятствует» [Аристотель, 1978, с. 232–233].

Применительно к теме субъектности это означает, что подобно одаренности субъектность может быть скрытой, непроявленной, существующей лишь в возможности, либо актуализированной, проявленной, манифестирующей себя.

«Из вещей, способных действовать, те, у которых форма не находится в материи, воздействуют, не испытывая воздействия, а те, у которых находится, – сами подвержены воздействию» [Там же, с. 406]; и там же пример: «Врачевание, способствуя исцелению, ничего не претерпевает от исцеляемого. Пища же, когда воздействует, и сама при этом что-то испытывает: оказывая свое действие, она в то же самое время или согревается, или охлаждается, или претерпевает что-нибудь другое» [Там же].

В этом понятии на первый план традиционно выступала активность мыслящего индивида в познании действительности и ее преобразовании.

Категория «субъект» далее разрабатывалась в классической немецкой философии Кантом, Фихте, Шеллингом и Гегелем. Немецкая классическая философия продолжает и развивает общую линию западноевропейской философии Нового времени, подчеркивающей значение активности субъекта в сознательной выработке им исходных установок, «предельных оснований» отношения к миру. На первый план выходит требование переработки всего внешне заданного в саморефлексии, которая только и придает соответствующему мысленному содержанию характер внутренней достоверности сознания. Немецкий классический идеализм углубляет и развивает этот принцип рефлексии, самосознания, сознательного контроля над исходными установками отношения субъекта к объекту в процессе познания как необходимого условия продуктивной деятельности сознания.

Согласно Канту, внешний мир дает только материю ощущения, но наш собственный духовный аппарат упорядочивает эту материю в пространстве и во времени и доставляет понятия, посредством которых мы понимаем опыт. Вещи в себе, которые являются причинами наших ощущений, непознаваемы; они не находятся в пространстве и во времени, не являются субстанциями, не могут быть описаны каким-либо из тех общих понятий, которые Кант называет категориями. Пространство и время субъективны, они являются частью нашего аппарата восприятия. Но именно поэтому мы можем быть уверены, что все, что бы мы ни воспринимали, будет выявлять характеристики, рассматриваемые геометрией и наукой о времени.

Кант говорит, что пространство и время не являются понятиями: это формы «интуиции». (Немецкое слово «Anschauung» означает буквально «созерцание» или «взгляд». Хотя слово «интуиция» является принятым переводом, оно тем не менее не вполне удовлетворительно.) Существуют, однако, также априорные понятия: имеется двенадцать категорий, которые Кант выводит из форм силлогизма. Двенадцать категорий разделяются на четыре триады: 1) количества: единство, множественность, всеобщность; 2) качества: реальность, отрицание, ограничение; 3) отношения: субстанциональность и случайность, причина и действие, взаимодействие; 4) модальности: возможность, существование, необходимость. Они являются субъективными в том же самом смысле, в каком являются субъективными пространство и время, т. е. наш духовный склад таков, что они применимы к любому восприятию, но нет оснований полагать, что они применимы к вещам в себе. В отношении причины, однако, имеется противоречивость, т. к. вещи в себе рассматриваются Кантом как причины ощущений, а свободная воля рассматривается им как причина явлений в пространстве и во времени.

Этическая система Канта, как она изложена в его «Основах метафизики нравственности» (1785), имеет выдающееся историческое значение. Эта книга содержит «категорический императив», который, по крайней мере как фраза, общеизвестен. Как и можно было ожидать, Кант не удовлетворяется утилитаризмом или каким-либо другим учением, которое дает морали цель вне ее самой. Он хочет, как он говорит, «полностью изолированной метафизики морали, которая не смешана с какой-либо теологией, или физикой, или сверхфизикой». Все моральные понятия, продолжает он, имеют свое место и происхождение всецело a priori в разуме. Моральная ценность существует только тогда, когда человек действует, исходя из чувства долга. Недостаточно, чтобы действие было таким, как может предписать долг. Торговец, который честен из собственного интереса, или человек, который добр из чувства милосердия, не являются добродетельными. Сущность морали должна быть выведена из понятия закона, т. к., хотя все в природе действует сообразно законам, только рациональное существо имеет силу действовать в соответствии с идеей закона, т. е. волей. Идея объективного принципа, поскольку она навязывается воле, называется приказом разума, а формула приказа называется императивом.

Имеется два типа императива: условный императив, который гласит, что вы должны сделать то-то и то-то, если вы желаете достигнуть такой-то и такой-то цели, и категорический императив, который гласит, что определенный тип действия объективно необходим безотносительно к цели. Категорический императив является синтетическим и априорным. Его характер выводится Кантом из понятия закона: «Если я помыслю категорический императив, то я тотчас же знаю, что он в себе содержит». В самом деле, т. к. императив, кроме закона, содержит только необходимость максимы поступать согласно с этим законом, закон же не содержит никакого условия, которым он был бы ограничен, то не останется ничего, кроме всеобщности закона вообще. С ним должна быть согласована максима действия, и собственно только одну эту согласованность императив и представляет необходимой. Таким образом, существует только один категорический императив и притом следующего содержания: «Действуй только по такой максиме, руководясь которой ты в то же время можешь желать, чтобы она стала всеобщим законом, так как будто бы максима твоего действия по твоей воле должна сделаться всеобщим законом природы» [Кант, 1964, с. 260].

Кант дает в качестве примера действия категорического императива следующий факт: неверно занимать деньги, потому что если бы мы все старались сделать так, то не осталось бы денег, для того чтобы занимать. Таким же образом можно показать, что воровство и убийство осуждаются категорическим императивом. Но существуют некоторые действия, которые Кант определенно расценил бы как ошибочные, но ошибочность которых не может быть показана из его принципов, как, например, самоубийство. Было бы вполне возможно для меланхолика желать, чтобы каждый покончил жизнь самоубийством. Его максима, по-видимому, действительно дает необходимый, но недостаточный критерий добродетели. Чтобы получить достаточный критерий, мы должны отвергнуть чисто формальную точку зрения Канта и принять во внимание результаты действий. Кант, однако, подчеркивает, что добродетель не зависит от преднамеренного результата действия, а только от принципа, который сам по себе является результатом. И если это допускается, то ничто более конкретное, чем его максима, невозможно.

Как видим, понятие императива у Канта соответствует модальному оператору необходимости¹.

Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814), один из самых ярких представителей немецкой классической философии, природу выводит из сознания человека. И. Г. Фихте называл систему своих взглядов наукоучением. В серии работ, начиная со статьи «О понятии наукоучения, или О так называемой философии» [Фихте, 2000], он развивал совершенно новый взгляд на действительность. Исходным пунктом философии Фихте является тезис об автономности «Я». Кант исходил из реальности человеческого сознания с его философско-мировоззренческими, познавательными установками, в которых проявляется специфика человека, осуществимость его свободы как особого типа бытия в отличие от бытия «природы», что он и делает предметом «критической философии». Тем самым создается возможность разработки онтологии нового типа, в которой «бытием» выступает сознание, духовная деятельность человека. Эта возможность реализуется в философии Фихте, который отказывается от истолкования «вещи в себе», как существующей вне и независимо от человеческого сознания. Сознание, по Фихте, должно объяснить все свое содержание из самого себя, не прибегая ни к каким внешним факторам.

Поскольку «природа», «вещь в себе», согласно Фихте, представляет собой границу деятельности сознания, на этом внешнем пределе деятельность «Я» вынуждена остановиться и обратиться к себе, стать самосознанием.

Единственной «реальностью» является лишь «Я», сознание, дух. Философия и есть учение об этой духовной субстанции, сущностью которой выступает принципиальная неограниченная свободная деятельность. «Знание есть, как сказано, существование, проявление, совершенное отображение божественной силы. Поэтому оно существует само для себя: знание становится самосознанием; и в этом самосознании оно есть для себя собственная, основывающаяся на себе сила, свобода и деятельность» [Там же, с. 138].

Наряду с общей взаимосвязью, которая выходит за рамки философии, принцип Фихте имеет и чисто теоретический источник. Фихте пришел к пониманию того, что наше осознание существования внешнего мира обусловлено осознанием своих восприятий как независимых от нашей воли и сопровождаемых «ощущением необходимости». «Откуда взялась система представлений, сопровождаемых ощущением необходимости?» – спрашивает Фихте и отвечает, что их источником является не «вещь в себе», но «действие интеллекта». «Действенным» здесь называется образование чувственного опыта «чистым» Я, которое, так же как и у Канта, подчиняется категориям. От «чистого» Я Фихте отличает «эмпирическое» Я, которое не осознает это «чистое» Я. Осознается «чистое» Я по его результатам, которые мы, однако, не осознаем. Если бы Я со своими восприятиями зависело от внешнего мира, то оно было бы подчинено миру (было бы его «акцидентом»), потому что ощущения побуждают наши желания.

В одном из самых важных своих произведений «Ясное как солнце сообщение» Фихте пишет: «Поэтому я торжественно здесь заявляю: внутренний смысл, душа моей философии состоит в том, что человек не имеет вообще ничего, кроме опыта; человек приходит ко всему, к чему он приходит, только через опыт [это место цитировалось Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме». – Ш. Х.], только через саму жизнь. Все его мышление – несистематическое или научное, обыкновенное или трансцендентальное – исходит из опыта и имеет своей целью опять-таки опыт» [Фихте, 2000, с. 285].

Плоскость, в которой возникает реальное самосознание и сознание внешнего мира, можно бы назвать «биологическим опытом». Это субъективное выражение согласия или несогласия, противоречие среды со стремлением Я к ее присвоению. В «инстинктивном» Я (т. е. в живом существе) есть «ощущение силы», которое Фихте называет «принципом жизни сознания» и «переходом от смерти к жизни» сознания. Среда, однако, оказывает «сопротивление» или «противостремление» так, что инстинктивно Я чувствует силу, но также переживает и ощущение «бессилия» и «давления». Лишь здесь возникают из не-Я, т. е. из чувственной данности среды, «предметы», т. е. лишь здесь начинает «инстинктивное» Я осознавать свою среду как предметы (по Фихте, немецкое Gegenstand – предмет по значению тождественно со словом Widerstand – сопротивление).

Субъективным выражением противоречия между тенденцией к расширению собственной власти (которая присуща Я) и между ее ограничением, вызванным сопротивлением внешних предметов, является «стремление» преодолеть ограничение, которое давит на Я извне, и сделать внешнюю реальность самой собой. Разумеется, эта тенденция сдерживается «сопротивлением» внешних предметов, которое вызывает в Я ощущение ограничения и страха.

В стремлении и в деятельности (в которую стремление переходит) бессознательное, инстинктивное Я начинает осознавать различие «внутри» и «вне» собственного тяготения и сопротивление среды, которая сопротивляется и становится поэтому «предметом» (или «предметами»). Мотив «биологического опыта» подчеркнут в «Нравоучении» («Sittenlehre», 1797), где Фихте уже не исходит из абстрактной тенденции к овладению всем, что чуждо организму, но говорит об «инстинкте», «потребности» и «удовлетворении».