Читать книгу «Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды» онлайн полностью📖 — Коллектива авторов — MyBook.

12 сентября большевики и их союзники из других радикальных партий заявляют о переходе власти к Советам и создании Революционного комитета. Ими формируется новый состав исполкома Ташкентского совета рабочих и солдатских депутатов, объявляются назначения на ключевые военные должности. Против Ташкентского совета выступают Краевые Советы рабочих и солдатских депутатов, крестьянских депутатов, мусульман и др., которые продолжают сотрудничать с Турккомитетом. Наливкин характеризует действия своих недавних товарищей как мятеж и призывает главу Временного правительства прислать войска для его подавления. Переговоры между враждующими сторонами приводят к заключению 18 сентября соглашения между Турккомитетом и мятежниками, согласно которому взамен на некоторые уступки Наливкин обязуется сообщить Керенскому о мирном решении вопроса. Однако посчитав, что Ревком каким-то образом нарушил свои обещания, Наливкин это соглашение не выполняет и телеграмму об отзыве войск не отправляет, чем вызывает против себя яростное негодование радикалов. 24 сентября в Ташкент прибывает карательная экспедиция. 27 сентября генеральный комиссар Временного правительства и новый командующий туркестанскими войсками генерал П.А. Коровиченко отстраняет председателя Туркестанского комитета от должности.

В результате всех этих событий Наливкиным остаются недовольны и большевики, и противники большевиков. Уже через месяц ситуация меняется и власть в Ташкенте, как и в Санкт-Петербурге, полностью переходит к Советам. Большевики преследуют Наливкина, «он боялся, что его убьют, сбежал, скрывался»[35]. 20 января 1918 г. еще недавно самый популярный человек в Туркестане, которому было неполных 66 лет, рано уходит из своего ташкентского дома и в 9 часов утра выстрелом из револьвера кончает с собой у могилы жены[36]. В предсмертной записке он просит никого не винить в своей смерти и пишет о желании, «чтобы похороны были скромными, пролетарскими и гражданскими»[37]. Есть свидетельство, что в записке были и следующие слова: «…Я не могу согласиться (с тем), что делается, но быть врагом своего народа… я не могу и ухожу из жизни…»[38]

Местная газета написала: «Пришедших отдать покойному последний привет было до обидного мало»[39].

Блестящая и драматическая фигура В.П. Наливкина вызывает у историков самые разнообразные оценки. Вне какого-либо сомнения остается лишь научная деятельность Наливкина. Его исследования в языкознании, истории, этнографии признавались и признаются до сих пор совершенно уникальными. Безусловно, никто не решается оспаривать мнения В.В. Бартольда, что длясвоего времени Наливкин – «едва ли не лучший знаток языка и быта сартов из русских»[40].

Другое дело – общественная и политическая деятельность Наливкина. Как писал тот же Бартольд, «…Его дальнейшая жизнь, до его трагической смерти вскоре после революции, представляет обычную в истории русской интеллигенции картину неумения общества использовать исключительные знания и дарования своего члена и неумения самого деятеля найти свой настоящий путь…»[41]. Меж строк бартольдовских рассуждений о судьбе Наливкина читается недоумение по поводу его социалистических увлечений. Любопытно, что в издании 1963 г. бартольдовских трудов В.А. Ромодин комментирует слова российского востоковеда как оценку «с позиций буржуазных», а «…трагедия Наливкина как человека социалистических убеждений и крупного ученого-востоковеда состояла в том, что во время событий 1917 года, будучи комиссаром буржуазного Временного правительства в Туркестане, он оказался в лагере врагов революции…»[42].

То, что «буржуазный историк» Бартольд осуждал, у сторонников революции вызывало восхищение. Максим Горький в 1925 г. писал, упоминая в одном ряду Наливкина и миллионера Савву Морозова, что у таких людей «мозги набекрень», но они «настоящие красавцы и праведники»[43].

Своеобразную оценку Наливкину дал Заки Валиди Тоган, социалист и тюркский (башкирский) националист. В своих «Воспоминаниях» он писал, что познакомился с Наливкиным в 1913 г. в Самаре через Алихана Букейханова, бывшего депутата I Думы из числа казахов и одного из будущих лидеров «Алаш-орды». Заки Валиди Тоган упоминает научные труды Наливкина, в том числе говорит о книге «Туземцы раньше и теперь», «полной чувства любви к туркестанцам». По мнению мемуариста, «…Наливкин был социалист и хороший человек, он верил в право каждого на справедливость…»[44], но его ошибкой, которая многого стоила «туркестанской демократии», было стремление наладить сотрудничество с большевиками; «…трагедия этого советского генерал-губернатора, социалиста, оппортуниста не была случайной: мы и потом видели, как большевики возвышали влиятельных оппортунистов, использовали их в своих целях, а потом уничтожали…»[45].

Интерес представляет поворот в оценке колониальной политики Российской империи, который произошел в советской историографии (и идеологии) в начале 1950-х гг., когда была выдвинута концепция «наименьшего зла». Было признано, что наряду с реакционной политикой в Российской империи имело место прогрессивное влияние русской культуры на отсталые окраины, поэтому «зло» империализма меньше, чем, например, «зло» феодализма, отсталости, панисламизма. Проблема теперь заключалась в том, чтобы отделить «реакционность» от «прогрессивности», критерии которых были очень зыбкими и неясными. Эту неблагодарную работу по отношению к Наливкину взял на себя патриарх среднеазиатской историографии Б.В. Лунин. При этом его позиция претерпевала со временем некоторую эволюцию[46]. Попробую проследить эти изменения.

В одной из первых своих книг «Из истории русского востоковедения и археологии в Туркестане» (1958) Лунин был жесток и категоричен в оценке (далее везде курсив мой): «….Колебания и сомнения, склонность к демократии “вообще” не привели Наливкина в лагерь подлинных революционеров. Наоборот. Чем дальше, тем больше его… засасывало болото меньшевизма…»; будучи «человеком прогрессивных взглядов», он после февральской революции «оказался в числе агентов буржуазного Временного правительства…»; «…ход событий окончательно вовлек Наливкина в лагерь контрреволюции, и он оставил по себе самую недобрую память человека, ведшего активную вражескую борьбу против большевиков, против Советской власти. Самоубийство Наливкина явилось логичным завершением его жизненного пути и признанием полного краха враждебных народу меньшевистских иллюзий…»[47]

В книге «Средняя Азия в дореволюционном и советском востоковедении» (1965) Лунин поместил небольшой очерк о В. П. Наливкине в дополнения к примечаниям, снабдив его комментарием о том, что «долг советского историографа – не избегать решения сложных вопросов» и что «назрела необходимость объективной критической оценки жизни и деятельности Наливки-на», «ничего не приукрашивая и ничего не умаляя»[48]. Наливкин – «яркая, социально особенная сложная и противоречивая фигура, весьма “трудная” в плане историографического очерка о нем». На этот раз Лунин более выразительно подчеркивает личную драму Наливкина: с одной стороны, это человек «явно выраженных» прогрессивных взглядов, с другой – «одиозный» представитель «контрреволюционного лагеря» в 1917 г., «как сочетать одно с другим?»[49]. Историограф перечисляет «положительные» деяния Наливкина – осуждение кровавых расправ Скобелева над мирным коренным населением, уход из армии, сближение с «рядовыми тружениками», работа учителем в первой русско-туземной школе, научная и просветительская деятельность, «смелые, подчас революционного характера выступления», работа в социал-демократической фракции во II Думе. Далее Лунин воспроизводит осуждающие Наливкина фразы из книги 1958 г., но с некоторыми стилистическими изменениями: «…Склонность Наливкина к демократии “вообще” не выдерживала испытания в ходе суровой, не на жизнь, а на смерть, борьбы пролетариата за власть Советов, за торжество социалистической революции…»; «тщетно» он пытался «примирить непримиримое» и своей «вредной соглашательской деятельностью» оставил о себе «самую недобрую память человека, пытавшегося на склоне своих лет стоять на пути рабочего класса и трудящихся Туркестана в их борьбе за победу социалистической революции»[50]. Выражение «агент Временного правительства» в тексте заменено нейтральным «представитель». Безусловно, Лунин в новой редакции пытался, сохранив ту же идеологическую оценку, не вызывать у читателя однозначно негативного отношения к Наливкину.

В «Историографии общественных наук в Узбекистане» (1974) Лунин еще более смягчил форму своих высказываний о Наливкине. Он по-прежнему говорил о «нечеткости его революционных воззрений», «отсутствии твердой, до конца осознанной идейно-политической платформы», «налете толстовских воззрений», характеризовал позицию Наливкина как «мелкобуржуазную», которая неизбежно затягивает его «в болото контрреволюции», говорил о «вредной соглашательской деятельности» Наливкина в 1917 г., называл его идеи «своеобразно-утопическим социализмом», воспринятыми «сквозь призму взглядов, характерных для либерально-свободолюбивого интеллигента начала XX в.»[51]. Но про то, что Наливкин «оставил о себе самую недобрую память», уже ничего не говорилось. Ничего не говорилось и о меньшевизме.

В 1990 г. Лунин написал в популярном ташкентском журнале еще одну статью о Наливкине. Называлась она «Еще одна замечательная жизнь». Начав с того, что историю нельзя рисовать только в мрачных или только радужных тонах, Лунин предложил новую версию рассказа о «несправедливо забытом» Наливкине. Лунин описывает, что «молодой и восторженный офицер» подверг «серьезным и мучительным сомнениям» свою прежнюю веру в «миротворческие действия правительства» и в осуществление «благородной и цивилизаторской миссии “белого царя” и его войск»[52]. К прежнему портрету «прогрессивного» Наливкина Лунин добавляет в этой статье целый ряд новых ярких красок: он дружил с джадидами, защищал местных жителей от несправедливости, боролся с хищениями, незаконными поборами, взяточничеством и т. д. «…Наливкин не был, конечно, революционером… Тем не менее всю свою жизнь он ненавидел деспотизм, произвол и беззаконие, подавление человеческой личности, искренне сочувствовал трудовому народу»[53]. Лунин повторяет свою характеристику взглядов Наливкина, но без прежнего осуждения, без эпитетов о «мелкобуржуазности» и пр. Рассказывая историю 1917 г., Лутин говорит о попытке Наливкина примирить враждующие стороны, о том, что оказался «между двух огней», о том, что он увидел угрозу со стороны большевиков, но не мог ей противостоять: «…Наливкин проявлял нерешительность, колебания, сомнения…», но это «…не должно омрачить всю его славную жизнь…» [54].

В последней работе Лунина о Наливкине, которая была опубликована в 2003 г., следы идеологического осуждения исчезают вовсе[55]. Перед читателями возникает цельный образ защитника угнетенных, противника любого, в том числе большевистского, насилия, человека, достойного «доброй и долгой памяти и уважения».