берега

Замедленное кино
Александр Тимофеевский

Александр Павлович Тимофеевский – поэт, драматург, сценарист. Родился в 1933 г. в Москве. Окончил сценарный факультет ВГИКа. Первые публикации стихов – в конце пятидесятых годов в рукописном диссидентском поэтическом сборнике «Синтаксис». Из-за усложнившихся отношений с КГБ после окончания ВГИКа был вынужден уехать в Душанбе (1959). Все последующие годы поэт писал «в стол», служил редактором на киностудии «Таджикфильм», киностудии «Союзмультфильм», студии «Мульттелефильм» ТО «Экран». Отдушиной для творчества стала мультипликация. При его участии в качестве редактора, сценариста, автора текстов песен (А. Тимофеевский автор слов популярной «Песенки крокодила Гены» из мультфильма «Чебурашка») выпущено около 100 мультипликационных фильмов, многие из которых были отмечены на всесоюзных и международных кинофестивалях. Как поэт начал печататься только с конца восьмидесятых годов – в журналах «Юность», «Согласие», «Сельская молодежь», «Стрелец», «Континент», «Дружба народов», «Новый мир», «Знамя», «Время и мы», «Встречи», в антологиях и альманахах «Самиздат века», «Кольцо А», «Мир Паустовского» и других изданиях. В настоящее время проживает в городе Москве, является Членом Академии кинематографических искусств «Ника». Член АСИФА, Союза писателей Москвы. Лауреат поэтических премий журнала «Дружба народов», литературной премии Союза писателей Москвы «Венец», присужденной «За пронзительность лирических откровений и независимую позицию в литературе». В 2007 году книга «Письма в Париж о сущности любви» попала в число книг лауреатов премии «Московский счет».

«Примета времени – молчанье…»

Примета времени – молчанье,

Могучих рек земли мельчанье,

Ночей кромешных пустота

И дел сердечных простота.

Как обесценены слова…

Когда-то громкие звучанья

Не выдержали развенчанья.

Примета времени – молчанье.

Предпраздничная кутерьма…

Ноябрьский ветер, злой и хлесткий,

Бесчинствует на перекрестке.

Стоят такси, оцепенев,

И не мигают светофоры,

По главной улице в стране

Проходят бронетранспортеры.

Проходят танки по Москве,

И только стекол дребезжанье.

Прохожий ежится в тоске.

Примета времени – молчанье.

Мысль бьется рыбою об лед,

И впрямь, и вкривь, в обход, в облет.

И что ж – живой воды журчанье

Сковало льдом повсюду сплошь.

Мысль изреченная есть ложь.

Примета времени – молчанье.

1960 г.

2 отрывка из поэмы «Тридцать седьмой трамвай»

1. «Снесенные дома…» Снесенные дома
Умершего Арбата,
Спасенные тома
И вирши самиздата.
Колодцы пустоты,
Расколотые арки
И нашей нищеты
Бесценные подарки.
Та оттепель и пляс
Под звуки той капели,
И дом, где в первый раз
Мы Галича запели.
И кухонь тех восьми —
метровая свобода,
Тот воздух, черт возьми,
И даже непогода.
Да вот и сам я, вот…
Вон, у того портала —
Одно плечо вперед,
Другое чуть отстало…

2. Каштанка И тот окликает Каштанку,
Чья ласка была столь крута,
Кто вывернуть мог наизнанку,
Чтоб выдрать кусок изо рта.
И мигом Каштанка забыла,
Что было теплом и добром,
И то, что вчера веселило,
Сегодня ей кажется сном.
Хозяин пустое бормочет,
И падает крупный снежок,
И ноздри Каштанки щекочет
Знакомый сивушный душок.
Фонариков светы косые
Не могут пробить снегопад.
Каштанка, Каштанка, Россия,
Зачем ты вернулась назад?

2005

«Подумай о людях нежнее…»

Подумай о людях нежнее,
Коснись сокровенных их снов.
Пристрастие сердца важнее
Случайных поступков и слов.

Над жизнью и смертью, над спором
Неправды и правды, как нож —
Пристрастие сердца, с которым
Рождаешься ты и умрешь.

В погоне за призраком ложным,
Где Парки колеблется нить,
Так просто забыть о нем можно,
Но можно ль ему изменить?

Мы судим легко об Иуде,
Что совесть его нечиста,
Что злым и завистливым людям
Он продал Иисуса Христа.

Любил ли он истинно Бога?
Когда не любил – не беда.
Когда не любил – то не продал,
А если любил, что тогда?..

Мы требуем меры за меру
И кровь вырываем из вен,
А можно ль судить за измену,
Когда не бывает измен…

1975

Воскресение

Смотрел я на восход малиновый
И голову назад закидывал,
Такого сине-сине-синего
Еще никто из вас не видывал.
Идет толпа многомильонная,
Идут себе и не толкаются,
И все до одного влюбленные,
И все друг другу улыбаются.
От встречного не надо пятиться,
Раз настроение весеннее.
Я говорю – сегодня пятница?
Мне отвечают – воскресение!

И вдруг я вижу, что у дверочки,
Ведущего в неясность входа
Стоят мои друзья и девочки
Из пятьдесят восьмого года.
Стоит Борис и Танька с Дашею,
С кем целовались мы и пили,
От времени не пострадавшие,
Такие в точности, как были.
Они смеются, корчат рожицы
И делают глазами знаки.
Башка в жару, и мне неможется,
Я думаю, все бред и враки,
Но что-то мне сказать торопятся
Сюда пришедшие оттуда.
А сердце бьется и колотится
И все никак не верит чуду.

«Стоит березонька во ржи…»

Еще стрижей довольно и касаток…

О. Мандельштам

Стоит березонька во ржи
В краю, где отчий дом.
И чертят в небе чертежи
Стрижи перед дождем.
Забудь про этот край. Покинь!
Не поминай родства.
На самом деле там пески,
Полынь. Разрыв-трава.
И дождь не в счет, и рожь не в счет.
Не в счет полет стрижей.
Где Мандельштам сказал —
Еще, я говорю – Уже.

«И море в странном освещенье…»

И море в странном освещенье,
И туча черной полосой,
И я перед тобой в смущенье
Стою раздетый и босой.
Спасибо, Бог, за все на свете,
Ведь этот миг неповторим —
И море в предзакатном свете,
И туча черная над ним.

«О как я был с тобою близок…»

О как я был с тобою близок,
Ладони в мягком утопя,
Я груди брал твои, как визу
На путешествие в тебя.

И я сжимал твои колени,
И трогал влажных губ края,
Чтоб выпрыгнуть хоть на мгновенье
Из рамок собственного я.

И надо мною тяготела,
Меня давила и несла
Тоска по телу, жажда тела —
Познания добра и зла.

И полон ощущеньем плоти
Я наслаждался им взасос,
Так воздух чувствуют в полете,
Так травы чувствуют в покос.

Не понестись ли вверх ли, вниз ли
Рука в руке, нога в ноге,
и сталкивались наши мысли,
как искры в вольтовой дуге.

Со лба на лоб взбегали тенью
Из глаз в глаза, из глаз в глаза
Пять тысяч мыслей в осужденье
И ровно столько ж мыслей за.

Но это значило так мало,
Весь город вдруг ушел в провал,
И как последний в мире мамонт
Мелькнул в окошке самосвал.

1968

«Мы россияне, так рассеянны…»

Мы россияне, так рассеянны.
Построив храм Христа, забыли
Офелию на дне бассейна.
Вот она ртом, как рыбка, воздух хватает
и кричит, – Любви не хватает!
Любви не хватает!..

1997

Вчерашний день

Нам кажется, вчерашний день так близок,
что рядом он,
что вышел прогуляться,
здесь, за угол, совсем недалеко.
Еще слышны вчерашние слова,
шаги гостей, что допоздна сидели,
и прыг их провожавшего кота.
И много, много
вчерашней мишуры и суеты.
И милое дыхание любимой,
и кажется, что можно ей сказать,
– Ну что ты куксишься?
Забудь, оставь.
Я что-то брякнул,
и совсем некстати?
Так это ж все слова,
им грош цена
и, главное, что можно все исправить.
Вчерашний день – он здесь,
он точно рядом,
как на плите кастрюлька,
только встань,
не поленись
и руку протяни.
Да черта с два,
нет никакого дня!
Умолкните поэты и жрецы,
Заткнитесь все и вы, миллиардеры,
ни за какие деньги
вчерашний день обратно не вернуть.
Он канул в вечность.
Он дальше Фермопил и пирамид.
Он затерялся средь полузабытых,
ну, как их там
живых или убитых
гомеровских героев.
Вот так мои друзья.

13 апреля 2018

«Мы опять говорим не о том…»

Мы опять говорим не о том,
Осень рыжая вышла из леса
И рассыпалась ржавым листом,
И скрипит под ногами железом.

Нам себя же придется винить,
Если вдруг мы на осень наступим.
Я тут Богу хотел позвонить,
Говорят, абонент недоступен.

Мимо нас все на скейтах бегут,
Так торопятся, видно, им к спеху.
Где-то празднуют, слышен салют,
И по парку разносится эхо.

Но когда те пойдут на войну,
А другие пойдут в магазины,
Мы с тобой соберем тишину,
Как грибы, и уложим в корзину.

26.09.2015

Крит. Пещера Зевса

Отсюда видно, как в небе синем
Уходят боги.
Они решили людей покинуть
И сделать ноги,
Удрать от нас в ледяные дали
Дорогой млечной,
Они и раньше нас покидали,
Теперь навечно.
Забыв о силе своей и славе
Бегут так скоро…
Зевс в спешке шлёпы свои оставил —
Вот эти горы,
Веками море их обмывало,
Сушил их ветер,
Как будто вовсе и не бывало
Богов на свете.

20.10.2017

«Где горы, горы и горы…»

Где горы, горы и горы
По серпантину
Виток за витком
И вдруг, как гость без звонка
Появляется море.
Синевы такого разлива
В палитре художника нету.
Бесконечное.
Мягким своим полукружьем
С горизонтом слилось,
Но что это?
По краям окоема зазубрины,
Точно черт краюху обгрыз.

От купола неба
Здоровенный кусок отвалился.
Пустота и в дыре
Второго неба не видно.
Снесло полгоры.
У горы обнаружилось чрево,
И странно смотреть на него.
А домики желтого цвета,
Что буквой Г
Вдоль дороги стояли,
Газонокосилкой
Скосило.

По спирали
Виток за витком,
То ли вверх, то ли вниз.
У платана срослись два ствола
И слегка изогнулись,
Как ноги слона,
Но где голова и живот?

Кончается все,
Пятисотлетний маяк
На две части расколот.
У богини любви отрублены руки,
И бетховенский марш оборвался,
Словно немцы тридцать девятого года
В Польшу вошли
И, разинувши рты, онемели.
А шоссе, что неслось в пустоту,
Вместе с нами туда и попало.

Но солнце второе встает,
И заря – на все стороны света,
Так наступает начало.