На заре Скалистый мы покинем,
«Дифферент три градуса». Ну что ж,
Ну-ка, штурман, сколько там под килем
Этих самых футов?.. Не поймёшь.
Припев:
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин.
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
Он всплывёт почти под самым боком,
Отойди, дружок, посторонись.
Под водой мы ходим, как под Богом,
Лишь Ему доверили мы жизнь.
Припев.
Командир в речах не колебался,
Кратко морякам растолковал:
«Если друг, равняйте друга – с барсом,
Если враг, то мать его – шакал».
Припев.
«Леопард» уходит в одиночку,
И, когда «шакал» поднимет вой,
«Леопард» на нём поставит точку
Всей своей когтистой пятернёй.
Припев.
Жизнь опять заводит, как шарманщик,
Повторяет вновь она и вновь:
Жили-были девочка и мальчик,
И была у мальчика – любовь.
Расцветали яблони и вишни,
Улыбалась девочка цветам,
А его любовь, как третий лишний,
Шла и шла за ними по пятам.
Как поётся, так оно и было,
Не хочу прибавить ничего,
Дело в том, что девочка любила,
Но она любила – не его.
Не пойму, кого мне всё же жальче,
Ничего не ставлю ей в вину,
Вышел срок, и стал мужчиной мальчик,
И его забрали на войну.
Вы словам не очень-то и верьте,
Я и сам поверить был бы рад,
Говорят, любовь сильнее смерти,
Мало ли чего наговорят…
Он ушел, назад не обернулся,
И в бою он помнил про неё,
Потому под пулями не гнулся…
Мальчик, мальчик, горюшко моё!..
В тесный круг сходились горы хмуро,
Словно в драке – все на одного…
Что ж ты натворила, пуля-дура,
Почему ты выбрала его?
Этот мир насквозь пропитан болью…
Всё равно не плачь и не реви,
Мальчик знал, что умирать с любовью
Веселей, чем жить, – но без любви!
Это было когда-то, а как будто вчера,
Полюбила солдата практикантка-сестра.
Он метался и бредил, и в бреду повторял:
«Мы с тобою уедем…» А куда – не сказал.
Как-то так, между делом, объяснился он с ней:
«Ты мне нравишься в белом, будь невестой моей…»
И без слов, с полужеста, понимала она –
Что такое невеста, да почти что… жена!
Мир наполнился эхом, как пустынный вокзал,
Он однажды уехал, а куда – не сказал…
И пошла по палате, ни жива ни мертва,
В ярко-белом халате практикантка-сестра.
И кричала в дежурке: «Он не умер, он спит…»
И пила из мензурки неразбавленный спирт.
Невпопад и не к месту всё твердила она:
«Что такое невеста? Да почти что… жена!»
Любимая ни в чём не виновата…
Пётр Кошель
Он сам любил, и был любим когда-то,
Но только жизнь петлёю завилась,
И для него стал самой чёрной датой
Тот день, когда она – не дождалась…
В Атлантике искал он Атлантиду,
Но, видно, долго за морем гостил –
Жену родную выпустил из виду,
А вышло как-то так, что – упустил.
Как долог путь с рассвета до заката,
Крута его дорога, не поката,
Шарахнулись соседи от него,
Когда к пустому дому он вернулся…
Но устоял!.. И только чуть прогнулся.
Ссутулился, не более того…
И день, и ночь он помнит про утрату,
В календаре обвёл он эту дату,
И написал наивные слова:
«Любимая ни в чём не виновата,
Любимая ни в чём не виновата,
Хотя она, конечно, не права!»
Имущества – шинель да два бушлата,
Духи «шанель», что ей дарил когда-то,
Пустой и позабытый пузырёк,
Ещё осталась белая косынка,
Которою она махала с пирса,
А он в ответ ей брал под козырёк.
Ему всё время чудится зловеще,
Что мир кругом изменою пропах…
Он видит, как она хватала вещи,
А вот любовь – забыла впопыхах.
Он кроет её матом-перематом,
Он бродит неприкаян и небрит,
Но на груди, у сердца, под бушлатом
Косынку её белую хранит.
Твердят ему: оставь ты эту муку,
Советуют: забудь её, змеюку!..
А он всё повторяет: «Ничего…»
Но рвёт печаль, и гнёт его кручина,
Не стонет он, поскольку он мужчина,
Лишь поседел, не более того…
Его уже давным-давно списали,
Его не раз наркологи спасали
И удивлялись: в чём душа жива?
И бредил он: «Поверьте мне, ребята,
Любимая ни в чём не виновата,
Пусть даже она трижды не права!»
Не спорьте с тем, во что он верит свято:
«Любимая ни в чём не виновата!..» –
Он затвердил как клятву, как зарок.
И у судьбы пощады он не просит,
Лишь иногда ладонь к глазам подносит,
Как будто бы… берёт под козырёк.
«Когда с закрытыми глазами
Перешагнул ты мир иной,
Такими долгими слезами
Рыдала осень над страной.
Так безутешно плакал ветер,
Такая билась в дом гроза,
Что обрывались двери с петель
И шевелились образа.
Твоих убийц уже не стало,
Их в ад дорога завела.
А я постель не расстилала,
Я у окна тебя ждала.
Куда ушёл ты, мой хороший,
Где задержался, милый мой?» –
«Я там, под белою порошей,
Я там, под глиной золотой.
И лес, и дол, и это поле
Сыпучим снегом занесло,
Но ты не плачь над нашей долей,
Теперь в ней всё уже светло».
На той неделе, на страстной,
Дадут мне отпуск на три дня,
Я повезу его домой,
Встречайте, люди и родня…
А на Кубань дорога та
Кому полога, мне – крута,
И третьи сутки ливень льёт.
Так отворяйте ж ворота,
Беда в калитку не пройдёт.
Не голоси над ним, сестра,
Слёз не любил товарищ мой,
Он спит с утра, с позавчера…
Ты не смущай его покой.
Ты не кричи над ним, жена,
И казака не укоряй,
Ведь не его же в том вина,
Что по стране идёт война,
Что хлещет кровушка за край.
Я буду думать про него,
Над чаркой голову склоня,
О том, что больше никого
На свете нету у меня…
Подходит ветер под окно
И молча в горницу глядит,
Да что-то в горнице темно,
Не веселит меня вино,
А только душу бередит.
На той неделе, на страстной…
Вид из нашего окна
Тот же, что всегда.
Милый мой, была весна?..
Да, родная, да.
Месяц на небе светил,
Таяла звезда,
Как же ты меня любил!..
Да, родная, да.
Под окном переплелись
Мак и резеда.
Как мы в верности клялись!..
Да, родная, да.
Хлынул ливень ледяной,
Грянула беда,
Ты уходишь, милый мой…
Да, родная, да.
Отшумит, отплачет дождь,
И тогда, мой свет,
Ты опять ко мне придёшь…
Да, родная, да…
Виктор Глебович Верстаков родился 20 декабря 1951 года в семье офицера-фронтовика. После окончания Военно-инженерной академии имени Ф. Дзержинского служил на подземном объекте в Подмосковье, затем был переведён в военный отдел газеты «Правда». Неоднократно выезжал в «горячие точки», включая Афганистан и Чечню, награждён медалью «За боевые заслуги» и орденом Почёта с формулировкой «За достойное выполнение интернационального и служебного долга в Республике Афганистан». Был начальником Военно-художественной студии писателей. После увольнения в запас работал в Студии редактором. Лауреат литературных премий имени Б. Полевого, А. Твардовского, К. Симонова, А. Платонова, М. Лермонтова, И. Бунина, «Традиция» и ряда других.
Автор пятнадцати книг стихов, прозы и публицистики, посвящённых героизму и быту советских и российских воинов. Полковник запаса, член Правления Союза писателей России. Живёт в Москве.
Ещё на границе и дальше границы
стоят в ожидании наши полки,
а там, на подходе к афганской столице,
девятая рота примкнула штыки.
Девятая рота сдала партбилеты,
из памяти вычеркнула имена.
Ведь если затянется бой до рассвета,
то не было роты, приснилась она…
Войну мы тогда называли работа,
а всё же она оставалась войной.
Идёт по Кабулу девятая рота,
и нет никого у неё за спиной.
Пускай коротка её бронеколонна,
последней ходившая в мирном строю, -
девятая рота сбивает заслоны
в безвестном декабрьском первом бою.
Прости же, девятая рота, отставших:
такая уж служба, таков был приказ.
Но завтра зачислят на должности павших
в девятую роту кого-то из нас.
Войну мы опять называем работа,
а всё же она остаётся войной.
Идёт по России девятая рота,
и нет никого у неё за спиной…
Пылает город Кандагар,
живым уйти нельзя.
И всё-таки Аллах акбар,
Аллах акбар, друзья.
Мне было тошно в жизни той,
я жить, как все, не мог.
Простился с верною женой:
Аллах акбар, дружок.
И над могилою отца
заплакал наконец:
твой путь пройду я до конца,
Аллах акбар, отец.
Аллах акбар! Горит песок,
и рушится скала,
и очередь наискосок
дорогу перешла.
Аллах акбар! Грохочет склон,
и перебит дозор.
Веди ж в атаку батальон,
Аллах акбар, майор.
Вы слышите, как мы поём
там, в цинковых гробах?
Ты, видишь ли, как мы идём,
мы не свернём, Аллах!
А если кто-нибудь живым
вернётся в Кандагар,
его мы, может быть, простим:
ему – Аллах акбар…
В королевских конюшнях
метра нет для коня.
Медсестра раскладушку
принесла для меня.
Очень трудно голубке
в коридоре, где сплошь
встык обрубком к обрубку
полегла молодёжь.
Отыскала местечко
в самом дальнем углу,
где десантник навечно
задремал на полу.
Унесли бедолагу,
положили меня.
Я отсюда ни шагу,
я спокойней коня.
Ведь от ног до макушки
весь я гипсовым стал,
Мне не надо подушки,
разве что пьедестал…
Медсестра, медсестричка,
что ж ты слезоньки льёшь?
Как же ты без привычки
здесь, в конюшнях, живёшь?
В королевских конюшнях,
в госпитальном чаду,
в наркотичном, спиртушном,
матерщинном бреду.
Если чудо случится,
если снова срастусь, –
дай свой адрес, сестрица,
может быть, пригожусь.
Ну а коль не воскресну,
всё равно хоть часок
проживу, на чудесный
поглядев адресок.
В королевских конюшнях
метра нет для коня.
Медсестра мою душу
унесла от меня.
Война становится привычкой,
опять по кружкам спирт разлит,
опять хохочет медсестричка
и режет сало замполит.
А над палаточным брезентом
свистят то ветры, то свинец.
Жизнь, словно кадры киноленты,
дала картинку наконец.
О чём задумался, начштаба,
какие въявь увидел сны?
Откуда спирт, откуда баба?
Спроси об этом у войны.
А хорошо сестра хохочет
от медицинского вина.
Она любви давно не хочет,
ей в душу глянула война.
Эй, замполит, плесни помалу,
теперь за Родину пора…
Нам не спуститься с перевала,
который взяли мы вчера.
О проекте
О подписке