Политико-культурные измерения социальных конфликтов

Завершинский К.Ф

Исследование природы и влияния культурных факторов в возникновении социальных конфликтов опирается на достаточно длительную традицию социально-философской и социологической рефлексии. Вместе с тем, предметные измерения этой области конфликтологических исследований остаются в значительной степени размытыми. Отсылка к ценностным основаниям социальных конфликтов или универсалистским моделям "конфликта культур" в условиях нарастания культурных различий часто затеняет реальные предпосылки превращения ценностно-нормативных императивов в "принуждающую силу" – в непримиримое социальное противодействие.

При анализе многообразных культурных, в том числе и ценностных измерений социальных конфликтов, так или иначе воспроизводится эпистемологическая дихотомия нормативно-этического и позитивистско-инструменталистского, когда ценностная составляющая рассматривается как производная от аксиолого-идеологических концептуализаций или эмпирических калькуляций инструментальной эффективности публичных ценностей в теориях рационального выбора (широко используемых в практиках медиации социокультурных конфликтов). В подобных концептуализациях роли культуры или культурной составляющей социальных конфликтов нередко исчезает значимость различия, на которое в свое время обращал внимание конфликтологов Л. Козер. Социокультурные ожидания (даже антагонистического плана) необязательно выливаются в социальный конфликт, который необходимо предполагает социальное взаимодействие. Для возникновения социального конфликта важны "промежуточные переменные", связанные со способом легитимации власти и системы статусов¹⁹. Используя логику анализа Л. Козером социальных конфликтов, в сложнодифференцированном обществе существующие социальные группы отождествляют себя не только с социально-экономическими и политическими ассоциациями, но участвуют во многих ассоциациях и группах, представляющих их интересы в разнообразных конфликтах со множеством религиозных, этнических, статусных и политических группировок.

Признавая значимой посылку многих классиков социологии конфликта о корреляции политических и культурных факторов как источника трансформации социальных ожиданий в социальные конфликты и значимости исследования институционализации "символов-побуждений" в динамике социокультурных групп, нельзя не видеть их некоторую односторонность. Легитимность, институциональная устойчивость и эффективность политико-управленческих элит находятся в противоречивой взаимосвязи с ожиданиями социальных акторов даже при наличии общей установки на публичную значимость тех или иных «универсальных ценностей». В такой же степени легально-рациональная точка зрения на природу культурных ценностей, акцентирующая инструментальную активность профессиональных сообществ по их производству, не объясняет – почему очевидные и значимые для всех попытки социальных реформ блокируют возможности инноваций, а институционализация аксиологии «свободы» и «справедливости», используемая элитами для легитимации подобных модернизаций, порождает «симулякры» гражданской идентичности в виде паразитических маргинальных групп и ксенофобию этнорелигиозного «возрождения» у политико-административных элит?

Доминирующие сегодня теории культурных измерений параметров возникновения социальных конфликтов сконцентрированы преимущественно на изучении содержания ценностей и достижения консенсуса между их носителями в процессе инкорпорирования ценностного содержания в институциональные правила игры, оставляя без внимания иные измерения культурной динамики и специфики легитимации публичных ценностей, прежде всего, оставляя «за скобками» вопросы о том, как «работают ценности» и что превращает их в «принуждающие символы».

Ценности глубоко интегрированы в многообразные представления о социальной реальности и зависят от них – в частности от тех, которые номинируют понятием «символические структуры». Это актуализирует теоретические суждения авторитетного нидерландского исследователя символических измерений коммуникативного процесса, который акцентировал внимание на том, что власть элит в современном обществе реализуется на основе имеющегося у подобных групп символического капитала, используемого ими для социального конструирования и поддержания дискурсивных структур, что в свою очередь обеспечивает их политическое доминирование посредством контроля «над сознанием аудитории»²⁰.

Именно они, как полагают представители новых, междисциплинарных направлений в социологическом исследовании места и роли культурных факторов в социальной динамике современного общества, в значительной мере определяют смысловые рамки социальных ожиданий и задают структуру ценностных преференций. Подобные методологические стратегии до сих пор не привлекают должного внимания в исследованиях культурных параметров развертывания социальных конфликтов. Рассматривать ценности как нечто присущее современным акторам социальных взаимодействий, облегчающим или усложняющим их функционирование в процессе социального конфликта, упрощает процесс возникновения социальных конфликтов как следствия сбоев в рационализации и институционализации социальных взаимодействий.

Все социальные конфликты связаны с символическими средствами коммуникации, характерными для тех или иных социальных систем и общностей, обеспечивающих их идентичности и различия. Они не только и не столько отражают некую реальность, сколько результат наблюдений социальными акторами за действиями других в социальных системах и, будучи трансформированы в символическую политику, порождают у них символические конфигурации социальных ожиданий. Коды, «символические ключи-ориентиры» (Л. Козер) участников социального конфликта достаточно вариативны, и их воздействие часто предопределяется не столько объективными факторами или способностью медиаторов управлять с помощью социальных правил и норм течением конфликта, а реакцией агентов на "символические события", возникающие в процессе символизации, типизации пространственно-временного распределения ситуаций и символических репрезентаций властных иерархий и практик принуждения. При этом подобные типизации весьма часто "обнаруживают" черты мифа и ритуализированных практик.

В этом контексте обоснованными представляются методологические ремарки Н. Лумана о необходимости преодолевать аксиологические построения телеологического плана при описании противоречий социальных коммуникаций. Ценности, ценностные обоснования в процессе коммуникативного взаимодействия – своего рода «слепые пятна» ²¹, которые побуждают социальных акторов к поиску символов согласия («схем согласия») на основе разграничения «истинных» политических ценностей и антиценностей («политического цинизма»), сами по себе не выступают в качестве оснований устойчивого структурирования социальных коммуникаций в современном обществе. Ценности, как осознанные или неосознанные представления о должном и желаемом, создают смысловой фон для выбора альтернатив и облегчают коммуникацию в условиях ее непредсказуемости, проверяя на адаптивность программы политических действий, выявляя их относительность²². Однако, в условиях множественности и дифференцированности современных элит ценностные обоснования в современном обществе (хотим мы это признать или нет) реализуются через идеологию и публичную риторику, где идеология нередко «совершает великие преступления, а аргументация – мелкое жульничество»²³.

Легитимация «авторитарного» распределения ценностей посредством этического просвещения и разработки этических кодексов государственной службы, на чем акцентируют сторонники программ морального просвещения и образования при реализации публичной политики и урегулирования конфликтов в гражданском обществе²⁴, в реалиях современных коммуникаций не является достаточным условием для роста легитимности и институционализации публичных ценностей как условия принятия эффективных политических решений. Публичное пространство в модернизирующихся обществах может легитимироваться весьма вариативными системами ценностных преференций по вопросу соотношения публичного и частного²⁵, а измерения взаимосвязи общественного мнения в публичных пространствах и публичной политики не должно основываться на нормативных критериях²⁶.

Комплементарным подобным методологическим установкам выглядят теоретические посылки о культурных измерениях социокультурной динамики, представленные в современной культурсоциологии. В связи с этим представляется весьма ценной методологическая установка на исследование культурных процессов, обозначенная в работах авторитетного представителя современной «культурсоциологии» (cultural sociology) Дж. Александра. По его утверждению, в большинстве моделей традиционной социологии культуры культурные измерения не выступают независимыми переменными, а являются производными от более «жестких» переменных социальных структур. Однако «сильная программа» (strong program) исследований культурных феноменов, выявляющая многоаспектность их воздействия на формирование социальной жизни, должна опираться на когнитивный анализ символических структур сетей смыслов. Именно этим она должна отличаться от «слабых программ», в рамках которых ценности, нормы, идеологии описываются в качестве производных от институционального строя или культурных форм «радикальной рефлексивности акторов»²⁷. Представляет в связи с этим интерес операционализация подобной исследовательской программы «культурной прагматики» в концепции «социального перформанса», нацеленной на связь структуралистских стратегий исследования смысловых структур и практик символического конструирования социальной реальности. Даже самые демократические страны и индивидуализируемые общества нуждаются в мифо-ритуальных практиках для поддержания коллективных представлений. Мифы обеспечивают ритуализацию современных практик социального доминирования, обеспечивая «повсеместность» присутствия культурных кодов. Социальный перформанс, включающий многослойный процесс символического конструирования и средств символического производства социальной власти порождает сакральные объекты и многообразные символические фигуры взаимодействия²⁸. Выявление потенциала действенности и, соответственно, конфликтогенности подобных фигур позволяет перевести в плоскость конкретного анализа влияния ценностно-легитимных способов символизации в повседневные практики и наоборот.

Как представляется, важным звеном исследования перформативного эффекта символических структур в возникновении, развертывании и управлении социальными конфликтами может сыграть исследования «социальной», «культурной» и «исторической памяти», достаточно широко представленые в дискурсе социологии и исторической науки двух последних десятилетий. Новый импульс подобного рода исследованиям придали политические и идеологические трансформации постсоветского и постсоциалистического пространства, побудившие сосредоточить внимание на изучении конфликтогенности процессов институционализации современных способов символического конструирования социальной памяти: «политики памяти», «политики идентичности», «политизации истории» и «исторической политики».

В связи с этим представляется перспективным изучение динамики политико-культурных конфликтов, обращаясь к методологическому инструментарию исследования пространственно-временных структур политической памяти, предопределяющих динамику и направленность способов описания и обоснования политической реальности. Время при этом понимается как специфическое «измерение смысла» (культурное измерение) событий политической коммуникации, когда символическое является замещением «множества» этих событий, являясь их «архивированной» презентацией.

Не следует забывать, что социальный порядок, как заметил в свое время немецкий социолог Н. Луман, образуется тогда, когда кто-то «запускает время», запускает действие, делает предложение или самопрезентацию, ставя других перед необходимостью реагировать. В основе подобной «синхронизации» восприятий социальных акторов лежит семантическая процедура типизации повторяющихся событий, «исчисления времени», которое зависит «от более или менее типизированных, повторяющихся событий их системной истории». «Системная история, совместно переживаемая и вспоминаемая, – важная предпосылка взаимопонимания, и ее невозможно заменить объективно фиксированной мировой историей». Когда история приобретает значимость, она становится одновременно и более условной, одновременно памятью и забвением ²⁹. От коммуникативных возможностей подобного баланса событий прошлого и настоящего зависит эволюция или инволюция социальной системы современного общества³⁰.

Подобная стратегия позволяет снизить нормативный и аксиологический потенциал более традиционных интерпретаций динамики политико-культурных конфликтов, предопределяющих динамику и направленность способов символического конструирования или разрушения политического порядка. Информация в социальной памяти организована на основе ментальных репрезентаций (ментальных структур). Субъекты в результате динамики подобных структур порождают модели событий и действий (событийные модели), определяющие содержание значений дискурсов и обеспечивающих связь и синхронизацию кратковременной памяти (личностной) и социальной³¹