Во введении в своей книге «Memorable Predictions of the Late Events in Europe. Extracted from the Writings of Alexis Eustaphieve, Esquire», опубликованной в Бостоне в 1814 г., российский консул, учитывая уже имевшийся собственный британский и американский опыт, объяснял причину своих действий против многочисленных «бесчестных людей, как здесь в Америке, так и в Англии», постоянно участвовавших «в умалении и уничижении репутации русского человека и богатств России. Я отважился в одиночку выступить против этих современных голиафов; <…> хорошо знаю: они говорят так не столько по невежеству, сколько преднамеренно – по ложным сведениям, получаемым от чужеземных писателей, из коих самые благорасположенные к русским судят о них до известной степени несправедливо»^[110].

Евстафьев был хорошо знаком с английской поэзией XVIII в., творчеством Байрона, эпическими поэмами американских «хартфордских остроумцев», такими как Дж. Трамбл, Т. Дуайт, Дж. Барло и другие^[111]. Находясь в США, он продолжал знакомить публику, прежде всего американцев, по обе стороны Атлантики на родном для нее английском языке с историей России не только как публицист, но и как драматург и поэт. В Бостоне была поставлена его трагедия «Царевич Алексей», «утверждающая роль Петра I в развитии российской государственности»^[112].

В 1818 г. там же была опубликована первая часть эпической поэмы А.Г. Евстафьева «Demetrius, Hero of Don» («Дмитрий, герой Дона», «Дмитрий Донской»), посвященная великому князю Владимирскому и Московскому Дмитрию Донскому (1350–1389). В этом произведении автор попытался представить исторические события, конструируя их в рамках дихотомии «Свой»/«Чужой» («Иной»). При этом в западноевропейском, в том числе англосаксонском, восприятии Россия олицетворяла собой скорее «Север», который сложно соотносился с культурными типами «Запада» и «Востока». Отечественный литературовед и культуролог Ю.М. Лотман утверждал, что этот «Север», с одной стороны, противостоял им обоим, а с другой – выступал как «Запад» для «Востока» и как «Восток» для «Запада»^[113], т. е. был промежутком между «Западом» и «Востоком». Евстафьев стремился обратить внимание читателей на экзотический для американцев ориенталистский аспект истории средневекового княжества Московского, его весьма сложных отношений и борьбе с Золотой Ордой и Казанским ханством. Можно предположить, что выбор темы диктовался не только обращением к героическим страницам средневековой русской истории (в поэме реальность и художественный вымысел сильно переплетаются)^[114], но и событиями Отечественной войны 1812 г., пожаром Москвы, а, возможно, и надеждой на историческую память американцев, которые в 1775–1783 гг. с оружием в руках завоевали независимость от Великобритании и во второй раз сражались с ней в 1812–1815 гг., пережили захват англичанами и пожар столицы г. Вашингтона в 1814 г., сумев все же сохранить независимость США.

Один из самых авторитетных на тот момент в США бостонский литературно-критических журнал «The North American Review», который был известен и в Европе опубликовал в целом благосклонную рецензию^[115], тогда как рецензент из нью-йоркского журнала «The American Monthly Magazine, Critical Review»^[116] раскритиковал поэму, просил дипломата поберечь здоровье и не сочинять вторую часть. Возможно, такая критика повлияла на Алексея Григорьевича, но так или иначе продолжение не последовало. Дамский журнал из Филадельфии «Ladies Literary Museum; or, Weekly Repository» (February 21,1818) похвалил поэму и ее автора за морализм^[117].

Важно также обратить внимание на то, что на полках в некоторых американских библиотеках имелись экземпляры этого поэтического произведения А. Г. Евстафьева. Кроме того, по свидетельству отечественного исследователя А.Н. Николюкина, он «щедро дарил в России» эту свою поэму, многие ее экземпляры сохранились в Москве, С.-Петербурге, Одессе, причем некоторые имели дарственные надписи «Императорской публичной библиотеке от сочинителя», датированные 13 сентября 1817 г.^[118]

Честно исполняя свои служебные обязанности, Евстафьев проявлял большой интерес к различным американским техническим достижениям и изобретениям. Так, в 1817 г. он привез в С.-Петербург весы для взвешивания драгоценных металлов, подобие безмена для взвешивания тяжелых грузов, модель машины для подъема кирпича при строительстве зданий, модель нового ткацкого станка, рекомендовал правительству России использовать новую машину для судоходства по каналам. В целом дипломат считал, что «из Америки можно доставлять самые лучшие <…> и полезнейшие изобретения, коими она во многих случаях превышает Англию», так как «там нет запрещения на вывоз машин и мастеров»^[119]. А.Г. Евстафьев обращал внимание на американские достижения в области кораблестроения и был сильно раздосадован в начале 1840-х гг., что его, уже к тому времени генконсула в Нью-Йорке, отстранили от участия от постройки на городской верфи военного парохода и покупки корвета «Кенсингтон»^[120].

Исследователи отметили большие заслуги Евстафьева в налаживании российско-американских контактов в сфере медицины; он «стал одним из первых энтузиастов гомеопатии», даже опубликовал специальную работу на эту тему^[121].

Будучи истинным сыном Отечества, защищавшим его за границей всеми доступными средствами, А.Г. Евстафьев, тем не менее, не скрывал своих критических взглядов относительно увиденного в России. Побывав в родных местах в конце 1820-х гг., он был очень разочарован упадком Украины, когда-то житницы Российской империи, земли, где якобы текли «молочные реки с кисельными берегами». Теперь же он наблюдал на берегу реки Донец недалеко от места своего рождения жизнь военного поселения («военной колонии»), назвав ее смертельной болезнью, которая требует быстрого хирургического вмешательства со стороны «великодушного, мудрого и справедливого горячо любимого монарха». Дипломат пишет, что хорошо помнил Чугуев как пристанище благородных героев, а чугуевцы были раньше цветом донского казачества; ныне он призывает Н.С. Мордвинова помочь изменить «неестественную колониальную систему» и «уничтожить монстра»^[122]. Это было искреннее желание Евстафьева способствовать изменению к лучшему положение земляков.

Н.С. Мордвинов высоко оценил природные дарования и заслуги Евстафьева, «которые он оказал России, как оправдание Тильзитского мира и пророчество его на великие успехи, произведенные в 1812 г. Александром I, прославившим его царствование, также сочинение поэм его, на английском языке, “Петр Великий” и “Дмитрий”»^[123]. Н.С. Мордвинов сожалел, что Россия обладает еще недостаточными сведениями о США и что торговые сношения между двумя странами тоже могли бы развиваться активнее. Причиной этому он считал «великий недостаток в избрании людей, способных занимать места, посредством коих могли бы получать точнейшие сведения о внутренних устройствах ее (Америки. – Л.Т.) и о внешних ее связях»^[124]. Исходя из этого, он считал деятельность Евстафьева положительным примером. С такой высокой оценкой работы Алексея Григорьевича согласился управляющий коллегией иностранных дел России К.В. Нессельроде, назвав его образованным, опытным, знающим чиновником министерства^[125].

В качестве консула России в Бостоне А.Г. Евстафьеву пришлось не только выполнять свои служебные обязанности и использовать свои разносторонние таланты для налаживания научных и культурных контактов между Россией и США, но в 1824 г. даже отстаивать в суде свою честь и достоинство. Он обвинил редактора журнала «New England Galaxy» Дж. Т. Бакнигхэма в публикации клеветнических статей. В одной из них Евстафьев усмотрел насмешку над собой, хотя его имя не упоминалось, а говорилось о «представителе императора России» как о «грубом русском медведе»; в другой статье утверждалось, что Алексей Григорьевич якобы плохо обращается со своей дочерью^[126].

Речь идет о старшей дочери дипломата Элизе, которая с детства была очень музыкальной и участвовала в музыкальных вечерах в Бостоне, восхищая своим мастерством публику. Вероятно, склонность к музыке передалась ей от отца, который сам хорошо играл на скрипке, аккомпанировал во время нескольких первых концертов бостонского музыкального Общества Генделя и Гайдна и 13 января 1816 г. стал его почетным членом^[127]. Дж. Т. Бакнигхэм слышал игру Элизы, восторгался беглостью виртуозного исполнения, но полагал, что само по себе это будто бы не было проявлением таланта девочки. Он обвинял ее отца в излишней строгости в бесконечных занятиях музыкой в ущерб здоровью; лучше бы Элиза научилась играть простую мелодию «с действительным вкусом, чувством и экспрессией»^[128]. Однако некоторые бостонские любители музыки даже сравнивали ее с юным Моцартом.

Вероятно, не случайно, находясь в Европе, ей довелось познакомиться с самим великим польским композитором Фредериком Шопеном. Она встретилась с ним в Париже в доме американского банкира С. Уэллеса. По словам самой Элизы, ее близкое знакомство с Шопеном состоялось уже после замужества^[129]. Композитору очень понравился муж Элизы, он часто обедал в доме посла, а потом мадам Перуцци и Шопен музицировали дуэтом на двух фортепиано. Она также вспоминала, что была знакома с великим Н. Паганини и однажды супруги пригласили его послушать игру Шопена^[130]. В связи с началом в ряде стран революций 1848–1849 гг. чета Перуцци вернулась в Тоскану.

Через свою среднюю дочь Сесилию (1811–1843) А.Г. Евстафьев породнился с состоятельным купеческим семейством Тарди из г. Нью-Йорка. Ее мужем стал Джон Альфонсо, сын главы семейства Джона Г. Тарди, имевшего швейцарское происхождение^[131].

Сын А.Г. Евстафьева Александр Алексис, как отмечает историк В.Н. Пономарев, сначала тоже был дипломатом и в 1828 г. причислен сверх штата к генеральному консульству России в г. Нью-Йорке. После самовольного получения гражданства США его исключили «из службы» и лишили в России всех прав состояния^[132]. В 1832 г. А.А. Евстафьев переехал в г. Буффало (штат Нью-Йорк), затем некоторое время работал в городах Детройт и Нью-Йорк, занимаясь банковской и брокерской деятельностью. В 1848 г. он вернулся в Буффало и стал работать в сфере страхового бизнеса, особенно в области страхования судов. Нельзя не отметить, что в середине 186о-х гг. на Великих озерах в районе Чикаго один из буксиров водоизмещением 23 тонны, построенных компанией братьев Джона, Уильяма и Дэвида Дональдсон, был назван «А.А. Евстафьев» (позднее переименованный в «МакКормик»)^[133].

Его первой женой была уроженка Лондона, переехавшая в США в 14-летнем возрасте, Эмили Уилсон (1819–1872). В этом браке родились два сына и четыре дочери. Второй женой А.А. Евстафьева стала американка Сара У. Карпентер (1836–1892); в 1877 г. у супругов родился сын. Долгие годы А.А. Евстафьев являлся прихожанином Епископальной церкви.

В заключение следует отметить, что деятельность российского дипломата А.Г. Евстафьева в Англии, и особенно в США, в первой половине XIX в. была многогранной. Работая в годы Наполеоновских войн и позднее, он приложил много усилий в развитие разнообразных межгосударственных культурных и научных связей, защиту интересов России и добивался несомненных успехов. Несмотря на возникавшие подчас трудности, А. Г. Евстафьев снискал уважение не только со стороны властей, но и самых разных людей по обе стороны Атлантики. Обстоятельства сложились так, что большую часть жизни дипломат провел за границей, но старался по мере сил познакомить британцев и американцев с историей России и современным состоянием дел, разрушал сложившиеся стереотипы, помнил о своей малой родине. Можно также предположить, что благодаря своей дочери, графине Перуцци, семья А.Г. Евстафьева была связана с Италией, а вторая дочь и сын уже практически стали американцами. В целом думается, что следует продолжать изучать деятельность этого замечательного человека и его потомков, по возможности расширяя поиск новых архивных документов и вводя их в научный оборот.