Под дубом Мамврийским сидел Авраам.
И очи возвел он к далеким холмам,
И тут же очам не поверил своим:
Три ангела светлых стояли пред ним.
Блистали их лики красою лилей,
И снега одежды казались белей, –
И пал Авраам перед ними во прах,
И странников чудных, в смиренных речах,
Молил отдохнуть он в тени, у шатра,
Пока не спадет над долиной жара.
 
 
Он путникам ноги босые омыл
И сам за трапезой Господней служил.
Он выбрал им лучшего агнца из стад;
Душистые фиги, миндаль, виноград
И мед золотистый, густой, как смола,
И хлебы, которые Сарра пекла,
Поставил пред ними в древесной тени.
 
 
Вкусив, вопросили у старца они:
«Где Сарра – подруга твоя и жена?»
Сказал он: «В шатре, за работой она».
И молвил из чудных пришельцев один:
«Чрез год у жены твоей ро́дится сын!»
Услышала Сарра и слову тому
В душе рассмеялась, не веря ему:
«Возможно ль, чтоб это случилося вдруг, –
Стара я, и в летах преклонных супруг».
Но странник чудесный промолвил в ответ:
«Узнай: для Творца невозможного нет;
Сказал Он – и будет! Чрез год я опять
Увижу здесь Сарру – счастливую мать».
 
 
И, молвив, восстали они и пошли,
И скрылися скоро в волнистой дали.
Чудесных гостей проводил Авраам,
А Сарра стояла, не веря очам,
И долго вослед им, тревогой полна
И трепетом тайным, глядела жена,
Не в силах сомнений своих побороть.
 
 
Чрез год совершилось, как молвил Господь.
 

 
Что за дивное виденье!
Патриарх глядит смущенный –
Трое путников чудесных
Приближаются к дубраве.
Белы их, как снег, одежды,
Свет от них исходит яркий,
Но окутаны все трое
Словно дымкою тумана.
Грозен, строг по виду первый,
Он глядит вперед с величьем,
И под взглядом тем былинки
Преклоняются смиренно.
А второй любовью кроткой
Дышит весь – куда ни взглянет,
Там повсюду зацветают
Благовонные цветочки.
Третий – чист, как утра ветер,
Смотрит строго и любовно,
Посылая взглядом кротким
И надежду, и угрозу.
И, в волненье, на колени,
Постигая смысл явленья,
Ниц склонился со слезами
Авраам пред Триединым.
 

 
Разверзлися облака чудные складки,
Багровое пламя сверкнуло – и вот
Безумная туча гремит и ревет,
Как бешеный в злобном припадке,
Разверзлась воздушная пасть,
И сыплется сера, и падает пламень,
И камень на камень
Стремится упасть!
О горе! Спасенья от гибели нет,
И рушатся кровли, и слышатся стоны,
И, трепеща, кровавый свет
Упал на белые фронтоны.
Содом, Гоморра! Божий гнев
На вас упал и вас карает,
И стрелы молний выдувает
На вас косматой тучи зев.
Не алым заревом денницы –
Грозой пылает небосклон;
Народ в испуге пробужден,
Бегут за город колесницы.
Бежит народ, а серый дым
Туманом стелется пред ним…
И нет спасенья, нет пощады!
Дворцов холодные громады
Ниспровергаются во прах,
И башни рушатся, и храмы;
Напрасно в них на алтарях
Жрецы сжигают фимиамы,
Напрасно агнцев молодых
Приносят в жертву; тщетно маги
С очами, полными отваги,
Выносят идолов своих;
Напрасно белую тунику
Склоняет царь пред алтарем:
Не вняв отчаянному крику,
Огонь пылающим венцом
Венчает слабого владыку,
И, как испуганный олень,
Все дальше, дальше пламя мчится,
И с позолоченных ступень
Кумир бесчувственный валится.
Клубится дымная река,
Народ бежит в тоске страданья,
Первосвященника рука
Творит напрасно заклинанья.
Его тиара, как мечом,
Поражена вдруг искрой молний –
И он стоит уже безмолвней
Слепого идола… Кругом
Огонь мешается со смрадом,
И побеждает всюду смерть,
Как будто стала черным адом
Для рая созданная твердь!..
 

 
Есть духи зла – неистовые чада
Благословенного Отца;
Удел их – грусть, отчаянье – отрада,
А жизнь – мученье без конца.
В великий час рождения вселенной,
Когда извлек Всевышний перст,
Из тьмы веков, эфир одушевленный
Для хора солнцев, лун и звезд;
Когда Творец торжественное слово
В премудрой благости изрек:
«Да будет прах величия основой!»
И встал из праха человек, –
Тогда Ему – светлы, необозримы –
Хвалу воспели небеса,
И юный мир, как сын его любимый,
Был весь – волшебная краса…
И ярче звезд и солнца золотого,
Как иорданские струи,
Вокруг Его, Властителя Святого,
Вились архангелов рои.
И пышный сонм небесных легионов
Был ясен, свят перед Творцом
И на скрижаль божественных законов
Взирал с трепещущим челом.
Но чистый огнь невинности покорной
В сынах бессмертия потух –
И грозно пал, с гордынею упорной,
Высокий ум, высокий дух.
Свершился суд!.. Могучая десница
Подъяла молнию и гром –
И пожрала подземная темница
Богоотверженный Содом!..
И плач, и стон, и вопль ожесточенья
Убили прелесть бытия –
И отказал в надежде примиренья
Ему правдивый Судия.
С тех пор враги прекрасного созданья
Таятся горестно во мгле,
И мучит их, и жжет без состраданья
Печать проклятья на челе.
Напрасно ждут преступные свободы:
Они противны небесам, –
Не долетит в объятия природы
Их недостойный фимиам!
 

 
Завистью гонима, я бегу стыда –
И никто не сыщет моего следа.
Кущи господина! Сени госпожи!
Вертоград зеленый! Столб родной межи!
Поле, где доила я веселых коз!
Ложе, где так много пролила я слез!
И очаг домашний, и святой алтарь –
Все прости навеки!» – говорит Агарь.
 
 
И ее в пустыню дух вражды влечет,
И пустыня словно все за ней идет
Все вперед заходит, и со всех сторон
Ей грозит и душит, как тяжелый сон.
Серые каменья, лава и песок
Под лучами солнца жгут подошвы ног;
Пальм высоких листья сухо шелестят;
Тени без прохлады по лицу скользят;
 
 
И в лицо ей ветер дышит горячо;
И кувшин ей давит смуглое плечо.
Сердце замирает, ноги устают,
Слезы высыхают и опять текут…
Чу! Вдали журчанье ключевой воды,
По краям оврага свежие следы.
Знать, недаром пастырь здесь прогнал стада,
Вот – скамья и желоб, зелень и вода.
 
 
И, слагая ношу, села отдыхать
Бывшая рабыня – будущая мать,
И, страшась пустыни, и боясь пути,
И не зная, где ей спутников найти, –
Головой поникла с тайною мольбой.
Вдруг, как будто с ветром, сладостно-живой
Голос не воздушный, но и не земной,
Прозвучал в пустыне, говоря с душой.
 
 
И она очнулась… Слушая, глядит,
Видит – ангел Божий на песке стоит.
Белая одежда, белое крыло,
Кроткое сиянье – строгое чело.
«Ты куда?» – спросил он.
– «Я иду в Кадис». –
И сказал ей ангел:
«С миром воротись!»
 
 
«Я бегу от Сарры, госпожи моей».
И сказал ей ангел:
«Примирися с ней!
И родишь ты сына, силу многих сил…
Наречеши имя ему Измаил,
И рука Господня будет вечно с ним…
Населятся страны семенем твоим…»
И с отрадой в сердце начала вставать
Бывшая рабыня – будущая мать.
 

 
Испытывая веру Авраама,
Сказал Господь: «Возьми дитя свое,
Любимого, единственного сына,
И на одной из отдаленных гор,
Которую я укажу тебе,
Ты принесешь его на всесожженье».
 
 
Заутра встал с зарею Авраам,
И, сына взяв и взяв еще с собою
Двух отроков, он оседлал осла
И в дальний путь отправился немедля,
Куда Господь его направил Сам.
 
 
И вот, прибыв на место, отпустил
Он отроков, его сопровождавших,
И хворост несть велел он Исааку,
А сам взял нож и жертвенный огонь.
И сын сказал: «Огонь для всесожженья
И хворост есть, но где же агнец тот,
Которого мы Господу приносим?»
Но Авраам ответил не колеблясь:
«Себе Господь Сам агнца изберет».
 
 
И, возложив единственного сына
На жертвенник, он лезвие ножа
Занес над ним, когда Господень ангел
Явился вдруг и руку удержал,
Готовую нанесть удар смертельный.
 
 
И раздался божественный глагол:
«Остановись! Не поражай его!
Благословенье Божье над тобою,
Зане Ему ты в жертву принести
Не пожалел единственного сына…
Ступай – и в дом ты с миром возвратись».
 
 
И, выслушав Господне повеленье,
Перед собой увидел Авраам
В кустарнике неподалеку – овна.
Заклав его, принес его он в жертву,
И, вознеся Творцу благодаренье
На той горе, указанной Всевышним,
Где слышал он божественный глагол, –
Обратно в дом он с сыном отошел.
 

 
Любимый, милый сын… Подруги милой сын,
Что в жизни целой был всех краше и дороже,
Что старцу средь людей опорой был один,
И вдруг расстаться с ним навеки… Боже, Боже!..
На склоне долгих лет остаться одному…
О, пусть бы свет погас, чтоб не видать чрез тьму,
Как вздрогнет под ножом израненное тело,
Как трепет пробежит последний по нему
И вздох послышится души осиротелой!
Все разом потерять, чем дорог был так свет,
И пережить за миг ужасные страданья…
Но, может быть, его, нарушив тот завет,
Спасу от смерти я! Завет нарушить? Нет!
Прочь мысли черные, сомненья отрицанья!
Нет в сердце места вам измученном моем…
Всевышнего должно исполнить приказанья!
Пойдем, мой милый сын, пойдем… скорей пойдем…
Уверен я теперь: не дрогнет старика
Во славу Еговы поднятая рука!
 
 
Как часто с той поры на сердце человека
Вступал суровый долг в тяжелую борьбу
С сердечной жалостью, врожденною от века,
И сердца кроткого он заглушал мольбу.
Блажен, кто не терял для долга силы новой,
Блажен, чей в жизни путь безгрешен был и прям,
Блажен, кто до конца исполнил долг суровый,
Как некогда его исполнил Авраам.
 

 
Послушной жертвой на закланье
Вел первородка Авраам.
Уже рассыпало сиянье
Второе утро по горам;
Уже навьюченной ослицы
Замедлен ход… Уж цель близка…
Кустарник гуще… Блеск денницы,
Виясь, туманит облака…
И видит патриарх, тоскуя,
То место на одной из гор,
Где жертвенный возжет костер.
И, сына юного целуя,
Он устремляет к небу взор…
Но тихо все в лазури ясной…
И, удаляя верных слуг,
Спешит он с первенцем. Вокруг
Сын озирается несчастный
И говорит: «Скажи, отец,
Где наша жертва, наконец?
Огонь, топливо – все из дому
Мы взяли, только жертвы нет».
И, внемля сыну молодому,
Отец тоскующий в ответ:
«Господь нам жертву Сам укажет!» –
И дальше продолжают путь.
 
 
Уж поздно – время отдохнуть,
Уж скоро тень ночная ляжет…