На стекле надежд разбитых
Я танцую босиком.
Ноги в ранах, ноги сбиты,
Хлещет кровь лихим ручьем.
Эти хрупкие надежды
Мне казались хрусталем.
Нет уже иллюзий прежних:
Я гонялся за стеклом.
С острых не уйдешь осколков,
Глупым был, так если б знать!
Больно, но продолжишь долго
Этот танец танцевать.
 

 
Я собирал грибы во сне
И отдавал их за «спасибо»
Какой-то женщине красивой,
Чье имя неизвестно мне.
На самом деле я в бору
Грибном, сосновом не был годы,
Часть близкой мне родной природы
Вписал в полночную игру.
Так, не ступив через порог,
Бродил в лесу, хотя был дома.
В бору мне было все знакомо,
Но женщину узнать не смог.
 

 
Если мамы нет, и давно,
Убаюкай меня ты, окно.
Чтобы снились мне добрые сны,
Я сотру запятую луны.
Пусть, хотя и прошло много лет,
Звезды вручат мне в сказку билет,
И по небу, как в море, я вплавь,
Спутав сказку и серую явь,
До волшебного острова сна
Доплыву под присмотром окна.
…Одеяло свернулось слегка,
Но поправила мамы рука.
 

 
Я видел это, и не раз,
Как бабочки танцуют вальс.
Цветок-листок, цветок-листок,
Полет не очень-то высок.
 
 
Но как волшебен тот узор –
Не отведешь от них ты взор!
И смотрят травы и цветы
На танец дивной красоты.
 
 
Мечталось мне, да и не раз,
Пуститься с ними в этот пляс.
Когда-то в детстве это мог,
Потом, как все, я крылья сжег.
 

 
Я камин бы разжег – нет камина,
Я бы выпил – так бросил уж пить.
Как там было в стихе том старинном?..
«Хорошо бы собаку купить…»
 
 
Есть собаки, аж две, есть и кошки.
Может, жив я, спасибо зверью,
Только тем, что хлебные крошки
Прямо с рук моих птицы клюют.
 

 
Ты хочешь помолиться? Ступай молиться в поле.
Иди в леса молиться, в заречные луга.
Пусть травы и деревья с твоей сольются болью,
Ветра, дожди, метели в ней станут помогать.
 
 
Молиться можно в храме, но в нем не так раздольно,
Под крышею твой голос печально одинок,
А бэк-вокал природы, где будешь петь ты сольно,
Тебя поддержит дружно, чтобы услышал Бог.
 

 
Смотрю всегда на облака
С земли, издалека.
Но кажется, моя рука,
Коснувшись их слегка,
Могла бы по небу поплыть,
Все тело вверх подняв,
И там бы тоже смог я жить,
И бестелесным став.
Но это только лишь всего
Иллюзия, мечты,
Не изменить ведь ничего,
К земле привязан ты.
Лишь после смерти, может быть,
По небу не спеша,
Чтоб светлым облаком поплыть,
Вспорхнет твоя душа.
 

 
Мы в места эти ходим не часто –
Лишний раз зачем сердцу болеть?
Но мы к ним поневоле причастны –
Раздвигает здесь занавес смерть.
 
 
И на сцене спектакля кусочек:
Каждый – зритель, и он же актер.
Ты родных узнаешь среди прочих
И жалеешь, что вел с ними спор
 
 
О вещах преходящих, неважных,
Сколько криков, истерик и слез,
А теперь и обидно, и страшно,
Что бездумно им горе принес.
 
 
Четверть часа картинки былого
Есть у каждого в жизни, судьбе.
Почему же заветное слово
Очень поздно приходит к тебе?
 
 
Не мешает ни вздоху, ни взгляду
(Это место уже вдалеке).
Только тяжесть чугунной ограды
До сих пор ощущаешь в руке.
 

 
Дружили гармошка со скрипкой,
Играли в умелых руках.
Гармошку встречали с улыбкой,
А скрипку с печалью, в слезах.
 
 
Они кочевали по свету,
По свадьбочкам, похоронам,
Братание странное это
Никак не понять было нам.
 
 
Владельцы их, пьющие оба,
Русак и галутный еврей,
Толстяк и, как спичка, худоба,
Совсем не похожи, ей-ей.
 
 
Что общего у музыкантов,
Запойная к музыке страсть?
А может, сдружились таланты,
Чтоб в жизни совсем не пропасть?
 
 
Скитались, порой голодали,
Довольствуясь скудной едой,
И горькое зелье вкушали
Из кружки заветной одной.
 
 
Их знали в деревнях, и селах,
И в дальних глухих хуторах.
Один был с усмешкой веселой,
Другой – с вечной грустью в глазах.
 
 
Но все в нашей жизни так зыбко,
А к музыке злоба глуха.
Сгорела в Освенциме скрипка,
Гармошку порвал вертухай.
 

 
Мне надо чувствовать, что я среди своих,
Что рядом тот, и тот, и даже этот,
Взгляд глаз зеленых, карих, серых, голубых –
Парить готов я, их теплом согретый.
 
 
Они поймут меня, прав я или не прав,
Поверят в искренность, в беде не бросят
И похоронят тихо среди старых трав
В какую-то от слез сырую осень.
 

 
Мы с бульбы лупили «мундиры»,
Камсичку цепляли за хвост.
Луна недорезанным сыром
Не смела оставить свой пост.
 
 
Она нам в окошко светила
Намеком, что вечер уже,
Бутылка последняя стыла
В своем ледяном «гараже».
 
 
С ней снова продолжим «поездку»
За стареньким стертым столом,
Стихов золотую нарезку
Читаем, порою поем.
 
 
И в домике том деревенском
Мой добрый товарищ-вдовец,
Тоскуя об образе женском,
На фото глядит, как слепец.
 

 
Я – житель двух домов под крышею одной:
То мрачен свод небесный, то он же – голубой.
Во мне живут два дома, я – тоже дом для них,
Мы хорошо знакомы – свои среди своих.
Я склеил половинки из этих двух домов,
В них разные начинки, но симбиоз основ…
Вот так сложил я пазлы с начала до седин,
Хоть языки и разны, но для души – один.
Кто в ожиданье чуда, кто сам его создал.
Смотри, вот у верблюда ведь тоже два горба,
Он может и в пустыне, он может по траве
Нести свою поклажу, решенье – в голове.
…Ты слышишь звук симфоний, чем жизнь так дорога,
В ней – женщины и кони, моря, леса, луга.
 

 
Я, как медведь, чужую ем малину,
Не мыв, не проверяя на червей,
И ласково мне греет спину
Незлое солнце бывшей родины моей.
 
 
Малина вдоль дороги, у забора,
А если без ограды, то ничья.
Рву ягоды поспешно, без разбора,
Так путник жадно пьет из чистого ручья.
 
 
Наемся наперед? Да нет, едва ли,
Но не забыть – малину ем с куста –
Кусочек мира, что так пасторален,
В той новой жизни, что сегодня непроста.
 

 
Мороз добавил в снег крахмал
С замерзших простыней,
Тот захрустел и застонал
Под тяжестью саней.
 
 
И лошади средь белых ос
Неслись, буланый вихрь,
Которому не брат мороз,
По-зимнему был лих.
 
 
Закутан в дедовский кожух,
Под боком, рядом с ним,
Я думал, маленький лопух,
Вся жизнь пройдет средь зим.
 
 
Давно то было, я подрос,
Сегодня среди тех,
Кто никогда не знал мороз,
Не мял руками снег.
 

 
Не хочешь выглядеть героем,
Не ищет сердце перемен,
И наслаждаешься покоем,
Пока судьба не дала крен.
 
 
И это счастье в самом деле,
Когда осеннею порой
Гармония в душе и теле
И вечность дышит за спиной.
 

 
Духи трав окружили меня,
И пахнуло ромашкой, полынью.
Для кого-нибудь просто сорняк –
Я в них рос под небесною синью.
 
 
Но потом гравий, сталь и бетон,
Сладко-приторный запах бензина
В городской свой загнали загон,
Где власть духов природы бессильна.
 
 
Так и жил, плюс лосьон для бритья,
Водки, пива, вина ароматы.
Был им мальчиком я для питья,
Был пропавшим без детства солдатом.
 
 
Но, как эхо былых пустырей,
Потянуло полынью, ромашкой.
Я сижу у раскрытых дверей
С валерьянкой, налитой в рюмашку.
 

 
Заглянул на чердак недостроенной дачи.
Предзакатное солнце светило в него.
Тишина и июль. Здесь я понял, что значит
Ощущение счастья. Минута всего.
 
 
Запах хвойного дерева. Солнце ласкало
Стены гладкие, нежно желтел свежий тес.
Обостренная радость «живу!» вдруг запала
В мою душу. Навечно с собою унес.
 

 
Сад утренний, он потаенный,
Не солнцем тронутый, росой,
Когда вхожу в него согбенный,
Не в латах витязя, босой.
 
 
Как странник из другого края,
Прошедший через зной пустынь,
Густую тень в себя вбирая,
Мне сердце шепчет: «Поостынь!
 
 
Взгляни, как тих он и спокоен,
Какая мощь ветвей, стволов.
Ты разве не устал от войн,
От жара солнца и костров?»
 
 
Едва ли жизнь – одно боренье.
И разве радость – только бой?
Она и садом удивленье,
И знание, что есть покой.
 

 
Я по утрам – в них жизнь легка –
В рассветах таю.
И вместо кринки молока
Стихи читаю.
Как семечки, в стакан гребу,
Чтоб было с горкой,
Поэта строчки про тайгу
Да про махорку.
Который раз в своих стихах
Рифмует совесть,
Искал бы он, да впопыхах,
Другой бы глобус.
На этом горьком голубом
Он жить не может,
Но будет жить, его здесь дом,
И песни сложит.
И растворятся песни те
В морях и суше,
И будем верить в простоте:
Жизнь станет лучше!
 

 
Этот домик мне знаком,
Я бывал когда-то в нем.
Здесь гортензии кусты
И цветы, цветы, цветы.
Тут хозяин раньше жил,
Он мне верным другом был.
Нет его уж года два,
Но осталась жить вдова.
Мы с ней шкалик разопьем,
Вспомним вместе о былом.
На рюмашке хлеб лежит,
По щеке слеза бежит.
Нет здесь мраморной плиты,
Лишь цветы, цветы, цветы.
Памятью о том, кто жил,
Для других он их садил.
 

 
Шиповника плоды алеют
В кустах, что окружают сад,
Они неторопливо зреют,
Как много лет тому назад.
В другом саду я видел это,
Но тем же солнцем освещен
Вдвоем с тобой на склоне лета,
Был виноват я и прощен.
Шиповник доброю приметой
Остался в памяти тогда.
Я без тебя таким же летом
Стою, но знаю: «Никогда».
 

 
На звезде далекой, без названья,
И прекрасно-дивной, как мечта,
Исполняются заветные желанья
И царят любовь и красота.
 
 
На нее смотрели, может статься,
Вы когда-то в добрый телескоп,
Далека звезда, и людям не добраться
До нее сквозь вязь небесных троп.
 
 
Но мечтать о звездочке прекрасной,
Что в космической сияет мгле,
Можно каждому, чтобы не так ужасно
Было жить на горестной Земле.