– Вот видишь, даже тебя этот золотой дьявол пытал, – засмеялся Евгений Васильевич. – А что я, обыкновенный человек? Ты знаешь, первое время там, в тюрьме, мечтал, что выйду, выкопаю золото, заживу, как король. Милицию – или как там вас теперь, полицию? – ненавидел: готов был любого из вас задушить. Но время прошло, поразмыслил я, с хорошими людьми повстречался. Сам ведь виноват! Менты – они только свою работу делали. И хорошо делали, раз меня повязали. За что ж ненавидеть? Вот покушаем да пропустим по маленькой (гости у нас сейчас редко бывают, так я и рад), а потом сядем на диванчик, да я и расскажу тебе такое, что только в романах писать. Куда этим сериалам!

Я был голоден, но, заинтригованный таким началом, ел нехотя. Водка прошла, как вода, хотя бутылочку мы с Евгением Васильевичем приговорили. Наконец обед закончился, и мы расположились на диване.

– Когда началась война, мне было двадцать пять лет, – начал Евгений Васильевич. – Конечно, с первых дней войны я попал на фронт. Отступал с частью от Минска, а под Оршей мы попали в окружение. Так я оказался в концлагере, размещённом на территории бывшего женского монастыря. Кормили нас ужасно, а вкалывать заставляли за троих. И вот однажды нас построили и погнали не в карьер, где обычно работали военнопленные, а в сторону леса, к железной дороге. На путях стояли пустые вагоны, нас же повели в лес, где вдоль дороги стояли, лежали на боку грузовики. Грузовиков много, целая колонна. Все они были груженные большими и маленькими ящиками. Очевидно, наши пытались вывести колонну в тыл, но не успели. Вот этот груз мы и должны были погрузить в вагоны. Берём по ящику и несём к железной дороге. Там немец смотрит и показывает, в какой вагон положить ящик. А немцев вокруг – тьма, с собаками, стоят на расстоянии не больше трёх метров друг от друга – мышь не проскочит. Носим мы ящики. Я с первого дня плена знал, что сбегу, так вот ношу и поглядываю по сторонам. Там, в лесу, немцев столько вокруг, что дёргаться и смысла нет. На опушке и дальше, где больше обзор, мы шли по дороге метров двести практически по полю. Немцев меньше, но тоже напихано будь здоров.

Спасительница

Евгений Васильевич, посмотрев на моё серьёзное лицо, засмеялся:

– Что? Заинтриговал я тебя? Дальше будет ещё круче. Ну так вот, там в одном месте около дороги росла просто огромная ель. На одном корню несколько стволов, и низ ёлки как юбка. Немцы вдоль дороги стояли до ёлки и после неё, а вот у ёлки никого не было, и, как я позже понял, у них не было обзора. Даже не заметил, как оказался в этой юбке. Мужики сомкнулись и понесли ящики дальше. И тут я вдруг испугался. Просто умер со страха. Ведь теперь крышка – найдут и убьют! Опять-таки собаки, о которых я не подумал. Стоявшие рядом фрицы ничего не заметили, но вдоль дороги проходил немец с собакой. Она зарычала и бросилась к ели. Немец остановился, подошёл ближе. Я даже дышать перестал. А он всё ближе, и собака аж хрипит, душится в ошейнике. И в этот момент у меня из-под ног вдруг что-то так рвануло в сторону дороги, что я уже от этого чуть не закричал. Лисица смогла пробежать всего метров пятьдесят: автоматная очередь – и всё… Я-то решил, что в меня стреляли, и почти сознание от страха потерял. Немцы заржали от удовольствия. Где б ещё им представилась возможность поохотиться?! А собака меня чует и всё равно ломится к ёлке. Немец подошёл, поднял лапы-ветки ёлки, слава Богу, не с моей стороны, а там нора лисья оказалась. Он достаёт одного щенка, который визжит и тявкает по-собачьи, затем другого. Фрицы вроде бы удовлетворились, а собака всё же нет, так и рвётся. Но её хозяину уже это надоело, и он насильно увёл свою псину. По времени это был примерно обед, а работы велись допоздна. И вот эти все часы, а за ними ещё практически всю ночь я лежал почти без дыхания под моей ёлкой. Только рано утром очнулся от страха и смог пошевелиться. Я осмотрелся: вагонов не было, как и людей вокруг, вылез из своего убежища и хотел быстренько слинять в лес, но вспомнил про ящик. Походив вокруг и подняв штык от винтовки, попробовал открыть его. Это было сложно, но получилось. В ящике оказались завёрнутые в пергамент золотые слитки. Их было ровно двадцать штук. И, хотя шла война и возможность использовать их по назначению была совершенно нереальной, я решил спрятать их в лисьей норе. Забил ящик, положил его в нору и засыпал её землёй. Затем внимательно осмотрелся, чтобы запомнить местность, и рванул в лес.

Странно, что живой

Я сидел, совершенно изумлённый и поражённый услышанным. В жизни не встречал человека, пережившего подобное, а тут довелось даже поговорить с ним. О Великой Отечественной написано много. Имена Алексея Маресьева, Зои Космодемьянской и тысяч других были всегда на слуху и уже превратились в легенды, но сидеть рядом и слушать рассказ человека, жившего в то время и видевшего всё это! То, что он остался живой, – это удивительное стечение обстоятельств. При этом я почти забыл про слитки, а, широко раскрыв глаза, слушал его рассказ.

– А вот про слитки с того дня я не забывал никогда. Где бы я ни был, куда бы меня ни направляли, вспоминал о них и верил, что непременно вернусь за ними. Я не алчный по отношению к золоту, мало того, не представлял себе в то время, что буду с ним делать. Просто с детства по жизни знал, что золото иметь хорошо, золото – это богатство. Я ежедневно помнил о нём и верил, что вернусь. Кто знает, может, эта вера меня и спасла на войне от гибели. Не так важно, во что верить, важно верить по-настоящему. В то время я несколько дней ходил по лесу. Ел дикие, не созревшие ещё яблоки и груши, от которых болел живот, ягоды, но голодный был очень. К огородам даже не приближался, боялся собак. Я слонялся недалеко от опушки леса, когда услышал треск мотоцикла. Выглянул из-за кустов. По дороге ехал мотоцикл с двумя немцами. Они остановились, и один из них направился к деревьям, прямо на меня. Немец присел справлять свою нужду, тут я его и ткнул штыком – единственным своим оружием. Попал в шею. Немец заорал, потом схватился за горло, кровь хлестала струёй, и он упал. Второй немец окликнул его, вскинул автомат – и тут щёлкнул выстрел. Второй тоже был готов. Из кустов неподалёку ко мне подошли двое ребят. «На нашу добычу покушаешься», – шутя произнёс один из них. Мы познакомились. Это были разведчики-партизаны. Так я и попал к партизанам. Мы нападали на автоколонны, обозы, минировали мосты, поджигали вагоны, цистерны. Пакостили фрицам, как могли. До сорок третьего мотался по тылам немцев, а когда освободили Смоленск, наша партизанская бригада вошла в состав регулярной армии. От Смоленска почти до Берлина воевал, как надо. Несколько медалей заслужил. А в последние дни войны чуть было не закончилась моя жизненная история. Недалеко от Дрездена есть маленький городок, а там речка небольшая, Мульда называется. Через Мульду навели понтон, а нашему взводу поручили охрану переправы. Взвод – это громко сказано. В тот момент нас осталось двенадцать человек. Ну мы, как положено, сразу вывели окопы в полный рост. «Хочешь жить – копай лопатой» – первая заповедь пехоты. Только у себя расположились пообедать, как кричат: «Танки!» Танков было всего два, а один из них и не танк, а самоходка «Фердинанд». Вот эта самоходка и прёт на меня. За ней бегут немцы. Теперь они уже были не такие наглые, как в начале войны, из-за брони и нос не кажут. Но мы-то тоже мордой песок не гребли, как раньше. Отбежал я в сторону от самоходки и, как гусеницы её прокатились через окоп, поднялся и вижу: немец ко мне бежит. Снял его из автомата, а там ещё трое, у меня для них граната… Ну, фрицы залегли. Я сейчас не корчу из себя героя. Всё опытом досталось, и действовал, как на автомате, – без раздумываний. Мы тогда и бояться не успевали. Самоходка проскочила всего метров на сто от меня, да как рванёт! Видно, весь боекомплект сдетонировал. Я левым ухом был в ту сторону. Так с тех пор ухо и не слышит почти. Что только не делали врачи! Оглянулся я тогда: смотрю, танк тоже горит, немчура ползком назад, прижучили мы их. Расслабились мы, все двенадцать живые. И помощь, кстати, нам подоспела. Мой дружок посмотрел на меня:

– Женя! Ты ранен! Всё плечо и рука в крови.

А я в горячке и не заметил, как осколок мне пол-уха оттяпал, кровища. Меня ребята перебинтовали, как куклу, а тут наш полковник заявился.

– Спасибо, братцы! Если бы не вы, эта самоходка нам бы такую переправу задала! – говорит и ко мне поворачивается.

– Что, ранен, герой? Давай в санчасть, пока затишье.

– Разрешите, товарищ полковник, остаться здесь, я ведь только контужен немного, а как же Гитлер без меня помрёт вдруг?

Так я и сказал ему в точности. Он засмеялся:

– Запиши, что отказался! – говорит адъютанту.

Я от того, что рядом сижу с таким мужиком, млею от уважения, а он и доволен: нечасто, видно, слушатели находятся. Долго ещё про войну рассказывал, своих друзей перечислял, где кого похоронил. Немцы сегодня выпендриваются, русские у них агрессоры, опять Москва – враг номер один. А Евгений Васильевич и сегодня их дрездены и лейпциги могилами друзей своих меряет, да помнит, сколько он сам гадов положил.

Золотой запас

– Закончилась война дней через пять после той переправы, – продолжал Евгений Васильевич. – Мы, конечно, попраздновали знатно, отметили победу. А потом чистить нас начали. Как я не хотел от своих ребят уезжать, а заставили! Только совершенно здоровых оставляли. Вот меня с моим куском уха, контузией и списали в запас. Попсиховал немного, да про своё золотишко и вспомнил. Эшелоном в Смоленск, Оршу. Нашёл то место. Ёлка моя стоит, родная, только вокруг мелколесье подросло. Я и устроился лесником в лесничество, к ней поближе. Год почти поработал, жил в общежитии, впятером в комнате. Золотишко туда не возьмёшь. Из Москвы награда меня нашла. За ту переправу, за ухо моё орден Красной Звезды дали. Нацепил к медалям орден, да и женился мгновенно. Работала она там же, в лесничестве. Дали нам квартиру, а ещё через год сын родился. Я десять слитков и принёс домой. Спрятал под пол, жене ни слова. А вовремя забрал половину клада! Пришёл туда через неделю – рядом с ёлкой моей стоят вагончики, кирпичный завод начали строить, ведь железная дорога рядом, удобно. Ещё через месяц и вовсе то место распахали, площадку готовили под фундамент. У меня словно что-то в сердце оборвалось. Переживал. И так сложилось в душе, что уговорил жену свою уехать оттуда. Вот и попали мы в ваш город. Купили домик, живём, как все. Слитки прикопал под домом, а на душе неспокойно. Такое количество золота, я слышал, на расстрельную статью тянет. Так и дерёт душу, что же с ним делать, куда спрятать, чтобы и с прибором не нашли? К тому времени проводили мимо нас линию водопроводную. Прораб и зашёл ко мне, мол, если позволишь через участок линию провести, кран тебе во дворе поставим. Тогда ни у кого во дворах, в домах краны не устанавливали. Обычно на углу улицы, переулка один кран на десять-пятнадцать дворов. Как было не согласиться? А когда прокопали траншею, я и понял, куда спрячу слитки. Под трубой их ни один прибор не найдёт. Дело сделано, но в последний момент бес попутал, и я решил один слиток оставить. Думал, разрежу и по кусочкам продам. Лишний раз подтверждаю: чтобы заниматься любым делом, нужно хотя бы что-то о нём знать. А я выскочил и – попался сразу на подставу. Отсидел в колонии год и получил от жены письмо с известием, что сынок мой умер – беда, видно, одна не ходит. Написал жене, чтоб не ждала меня. Ничего уже туда меня не тянуло, а тем более слитки. И думать о них забыл. Отбарабанил десять лет и только тогда узнал, что ещё пять должен жить в Березниках. Здесь и нашёл свою судьбу; и жену, и трёх детей, и теперь внуков. Как нашёл её, так это своя история. Обедать ходил в столовую, где она работала. Смотрю: ходит между столиков, грудь – во-о, щёки – во-о! Настоящая русская женщина. В эти щёчки да в тыковки мои и влюбился с первого дня. Я в жизни по бабам не ходок, пригласил на свидание, в первый же день поцеловал, а на втором свидании предложил замуж за меня. Она, видно, сгоряча да и согласилась. Мужикам-то вокруг совсем другое нужно. Потом, когда дети пошли, что уж… Ходим иногда в гости к одним знакомым. Он говорит: «Вот моя комната, моя постель. Вот комната жены». Дивимся мы: как это врозь спать? Мы ложимся, она мне головку на плечо и, как в неведомое царство, улетаем. Не могу без неё спать. Она в больнице, а я ночей не сплю, хожу по дому, как неприкаянный. И вот скажи – любовь это или нет? А ещё объясни мне: неужели ему, там наверху, надо было мне столько испытаний, искушений в жизни сделать, чтобы здесь, в этом холодном краю, я смог найти своё настоящее счастье.

Еду я домой и думаю, что лучше бы Евгений Васильевич продал тот слиток да пожил нормально. Не обеднело бы наше государство. А с другой стороны, не было бы у него любимой жены, детей, внуков. Не поймёшь нас, человеков, всё нам не так…

С чем я еду домой? На все вопросы найдены ответы. Но человека какого встретил! Громадину! Да рядом с ним эти десять килограммов золота – просто песчинка…

Вот где наш золотой запас!