Говорим ли мы о самопрощении или о прощении других людей, в обоих случаях это кажется очень сложным делом. Но в одном случае мы видим в себе исполнителя некоего преступления или проступка, что порождает в нас чувство вины, а в другом – считаем себя жертвой какого-то человека или обстоятельств, что вызывает злость и обиду.
Все думают, что знают, что такое прощение. Однако, если попросить человека дать определение прощения по отношению к другому, ответ чаще всего получается не слишком вразумительный, а сколько-нибудь удовлетворительное определение самопрощения вообще не удается практически никому. И вот в таких условиях мы попытаемся все же разобраться, что такое самопрощение по сравнению с прощением других людей.
В словаре английского языка Уэбстера сказано, что «простить» означает «отпустить» обиду на человека или освободиться от желания наказать обидчика. Согласно этому определению, можно предположить, что самопрощение означает способность отпустить чувство вины и стыда и освобождение от навязчивых мыслей о тех событиях, которые вызывали эти чувства. Но как именно мы «отпускаем» такого рода чувства? Каким способом мы, пользуясь расхожим выражением, «оставляем обиды в прошлом». Никто не сможет объяснить вам, как это делается. И каким же образом применить все это к себе самому?
Словарь Уэбстера приводит в качестве синонима к «простить» слово «помиловать». Но как мы можем кого-либо помиловать? Миловать вообще не в нашей власти. Предположить, что мы можем миловать, – все равно что вообразить себя Богом. И если мы милуем сами себя, возникает вопрос, кто кого милует. А еще в народе бытует выражение «простить и забыть» – но как мы можем забыть событие, которое буквально выжжено в нашей памяти? Так или иначе, нам нужно научиться прощать, помня о случившемся, а отнюдь не предавая что-то забвению. Ведь только таким образом мы можем извлечь для себя урок, чтобы не повторять ошибок прошлого.
Роберт Энрайт и его «Исследовательская группа развития человека» определяют прощение как «не только решение отказаться от собственного права на обиду (чувство вины и стыда) (курсив мой. – К. Т.), а также от негативных суждений, но и обязательное замещение этих чувств состраданием, великодушием и любовью (к себе)». Что ж, одно дело принять интеллектуальное решение отказаться от этих чувств и заместить их состраданием, и совсем другое – реализовать это решение на практике. Сострадание идет от сердца, а не от ума.
Канадский психолог Пол Т. П. Вонг сказал: «Прощение также включает в себя сострадательное приятие наших врагов, вопреки естественному чувству горечи, враждебности и страха. Это добровольное и целенаправленное действие, нацеленное на то, чтобы не придавать значения их недостаткам и проступкам, списать все их долги и открыть новую страницу во взаимоотношениях. И это – очень непростая задача». Применительно к самопрощению нам следовало бы переформулировать эту цитату следующим образом: «Самопрощение также включает в себя сострадательное приятие себя как совершителя неправедных дел, вопреки естественному чувству вины и стыда. Это добровольное и целенаправленное действие, нацеленное на то, чтобы не придавать значения собственным недостаткам и проступкам, отказаться от стремления наказать себя и перевернуть эту страницу в своей жизни». Однако остается все тот же вопрос: как это осуществить?
Чарльз Гризуолд, профессор философии в Бостонском университете и автор книги под названием «Прощение», идет еще дальше. Он настаивает, что между обидчиком и жертвой должна быть взаимность. Иными словами, процесс должен быть двусторонним. «Чтобы прощение состоялось по-настоящему, – говорит он, – обидчик должен извиниться, и нужно, чтобы его извинения приняли. Без какого-то возмещения или компенсации со стороны обидчика прощение не считается таковым».
Не могу согласиться с этим. Прощение по сути своей есть нечто такое, что мы делаем для самих себя – независимо от того, демонстрирует ли обидчик раскаяние. Я даже считаю, что говорить человеку о том, что мы его простили, вообще нецелесообразно. В конце концов, человек может и не понимать, что он вас обидел. В попытках навязать прощение я вижу лишь разновидность манипуляции, и вполне возможно, что это вызовет лишь негативную реакцию – например, негодование.
Когда мы делаем раскаяние условием прощения, то тем самым передаем власть в руки обидчика, а обиженного лишь укрепляем в сознании жертвы. В результате последний имеет основание сказать: «Если бы не ты, я мог бы простить тебя!» Или: «Поскольку ты не извинился, я никогда не смогу избавиться от этой боли». А если обидчик вообще умер – что тогда? Неужели вопрос о прощении вообще не стоит? Нелепость.
Путаница возникает оттого, что люди путают значения двух слов: прощение и примирение. В прощении участвует лишь один человек – прощающий. Примирение же – процесс взаимный. Нужно, чтобы и обидчик, и обиженный стремились к примирению, а это означает, что жертва соглашается отказаться от гнева и стремления к отмщению, а обидчик освобождается от чувства вины, предложив свои извинения и (или) какую-то компенсацию. Обе стороны должны признать, что в отношении одного из них или обоих действительно были совершены неприемлемые действия, и они оба должны желать, чтобы раны были исцелены и ущерб возмещен ради восстановления взаимоотношений. Соглашение о примирении может предусматривать возмещение морального или физического ущерба.
Когда пара пытается сойтись после периода разлада и отчуждения, чтобы спасти свой брак, предстоящая им работа скорее будет иметь форму примирения, чем прощения, – даже в том случае, если одна сторона действительно сделала что-то, требующее прощения. Чтобы взаимоотношения действительно вернулись к состоянию значимого партнерства, обычно требуются взаимные шаги, свойственные примирению.
Однако вполне возможно, что идеи Гризуолда имеют смысл, когда речь идет о традиционном самопрощении. Действительно, простить того, кто нас обидел, вполне в нашей власти, независимо от того, попросит ли обидчик прощения. Однако же, если речь идет о том, чтобы простить самого себя за то, что мы сделали другому, когда у нас есть все основания испытывать чувства вины и стыда, то позиция обиженной стороны имеет для нас критически важное значение.
Можем ли мы хоть как-то приблизиться к самопрощению, если второй человек не готов нас простить? Разве прощение другого человека не является необходимым условием для самопрощения? Не должны ли мы предпринять определенные усилия, чтобы компенсировать или возместить причиненный ущерб? Не нужно ли нам, по меньшей мере, попросить прощения у человека, прежде чем пытаться простить самого себя? А если мы пренебрежем состоянием и чувствами другого человека и просто-напросто простим себя в одностороннем порядке, чтобы почувствовать себя лучше, не будет ли это означать, что мы лишены сострадания и сопереживания и даже элементарного чувства справедливости?
Таким образом, по-видимому, традиционное самопрощение имеет намного больше общего с идеей примирения, чем традиционное прощение. Рано или поздно самопрощение может состояться и без настоящего примирения – но, вне всяких сомнений, человек может прийти к нему лишь после того, как предпринял все необходимые усилия, чтобы достичь энергетического равновесия с потерпевшей стороной. В результате этого данное предприятие делается сложным вдвойне.
Мы можем обмениваться все новыми и новыми аргументами относительно природы прощения, но единственное, на чем сходятся все, – что традиционное, обычное прощение является делом исключительно трудным, и очень немногие люди способны к нему прийти. А самопрощение дается еще труднее. И в качестве дополнительного подтверждения того, насколько трудно нам прощать, мы видим, что, когда человеку удается искренне простить кого-то за достаточно серьезное преступление против него, этого человека нередко приглашают на популярные телевизионные передачи – например, на шоу Опры Уинфри.
Однажды я наблюдал, как Опра, онемев, слушала мать убитого парня, которая утверждала, что она простила убийцу – и не просто год за годом посещала его в камере смертников, но даже накормила его ужином в собственном доме. Опра просто не верила, что такое вообще возможно, – и прямо сказала об этом. Полагаю, не поверили и 99,9 % ее зрителей… У меня даже есть особое название для прощения такого типа – экстраординарное прощение. Меня не покидало ощущение, что тот человек, который был, очевидно, виновен в убийстве и с которым мать жертвы, тем не менее, сумела сдружиться, нашел возможность выразить свое раскаяние, простить себя и дальше жить с высоко поднятой головой – именно потому, что его сумела простить она
Премиум
О проекте
О подписке