Югурта сидел на лоджии в садике – перистиле, весьма обширном. Замечательный вид был перед ним как на ладони, но Югурте мало с него было радости: ветер приносил с Марсова поля навязчивые ароматы удобрений – там, вокруг Прямой дороги, расстилались общественные сады. Пахло очень сильно, и Югурта жалел, что не выбрал жилье в окрестностях Бовилл или Тускула. Это было дальше от Рима на пятнадцать миль, но в Нумидии такое расстояние считается несерьезным. Да и какая, в сущности, разница, где ему жить, если проклятой священной границы все равно не перейти? Хотя отсюда он может время от времени поплевывать на нее – от скуки.

Стоит лишь повернуть голову – и он может насладиться созерцанием задворок Капитолия и кусочка грандиозного храма Юпитера Всеблагого Всесильного. В нем, если верить слугам, в данную минуту новоизбранный консул распинается перед сенаторами на первом собрании этого года.

Как можно иметь дела с римлянами? Ответ на этот вопрос очень беспокоил царя Югурту.

Сначала все выглядело довольно просто. Его дед, великий Масинисса, выковал царство Нумидия из обломков. Эти обломки после поражения Карфагена от римлян занимали две тысячи миль по северному побережью Африки. На это первое деяние Масиниссы в Риме посмотрели сквозь пальцы. Но позже, когда тот, усилившийся и укрепившийся, стал учинять Риму неприятности, запахло новым Карфагеном. Рим собрался принять меры.

К счастью для Нумидии, Масинисса вовремя помер. Римляне знали, что сильный властитель всегда сменяется слабым. Посему Сципион Эмилиан разделил страну между тремя царевичами. Сципион Эмилиан был умен. Он не стал кромсать царство натрое – он разделил между сыновьями Масиниссы государственные полномочия. Старшему досталось ведать казной и дворцами. Средний получил армию, ну а младший довольствовался законом и правосудием. Таким образом, сын-военачальник не имел денег для организации восстания. Сын с деньгами не имел армии. А у третьего не было ни того ни другого, и он, понятно, тоже не мог устроить возмущений.

К тому времени, когда недовольство и возмущение в стране созрело для восстания, двое сыновей Масиниссы скончались. Остался полновластным правителем самый старший – Мисипса. Но братья – вот незадача – оставили после себя детей. Двух легитимных и бастарда по имени Югурта. Кто из этих молодых людей изъявит желание взобраться на трон, когда Мисипса умрет? Мисипса слишком поздно произвел на свет своих сыновей – Адгербала и Гиемпсала. Двор раздирала вражда. Нежный возраст вероятных наследников делал судьбу трона смутной. Незаконнорожденный Югурта был старшим; законные сыновья правящего царя – еще совсем младенцами.

При дворе никто и не сомневался в будущем воцарении ублюдка, ибо трон не детский стульчик. Старый Масинисса недолюбливал и презирал Югурту. Не только за то, что он был незаконнорожденным, но и за то, что мать Югурты была из бедного племени берберов-кочевников. Мисипса унаследовал от Масиниссы эту брезгливость и с омерзением наблюдал за умноглазым и бойким юношей, размышляя, как бы половчее избавиться от этого претендента на трон. И случай представился. Сципион Эмилиан затребовал от Нумидии военной помощи – он осаждал Нуманцию. Мисипса выделил солдат и отправил Югурту командовать ими. Он надеялся, что того убьют где-нибудь в Испании.

Однако надеялся зря. Югурта словно родился для войны. Он отличился и приобрел к тому же хороших друзей среди римлян. Двое из них были наиболее ценными – младшие военные трибуны, прикомандированные к ставке Сципиона Эмилиана. Их звали Гай Марий и Публий Рутилий Руф. Все трое были ровесниками: им было по двадцать три.

По окончании кампании Сципион Эмилиан призвал Югурту в штабной шатер и долго читал ему нотации. Суть их сводилась к следующему: служить Риму гораздо почетнее, чем прислуживать отдельно взятым римлянам. Югурта сделал вид, что согласен. Не собирался он никому прислуживать. Во время осады Нуманции он пригляделся к римлянам и понял: у большинства из них, особенно у тех, кто стремится пробиться наверх, всегда острая нужда в деньгах. Это он будет покупать их услуги, а не наоборот.

Вернувшись в Нумидию, Югурта передал царю Мисипсе письмо от Сципиона Эмилиана. В этом письме превозносились храбрость Югурты, его хорошее чутье и незаурядный ум. Старик Мисипса вынужден был припрятать презрение, завещанное ему отцом. В то время, когда в Риме в роще Фурины у подножия Яникула убивали Гая Семпрония Гракха, царь Мисипса усыновил Югурту, формально признав за ним право наследовать трон. Правда, одновременно с этим он дал понять ублюдку, что трон ему не достанется. Югурта лишь присмотрит за царевичами, пока те не подрастут.

Устроив таким образом будущее своих детей, Мисипса умер. Югурта остался регентом при подрастающих царевичах. Однако не прошло и года, как младший сын Мисипсы Гиемпсал был зарезан по наущению Югурты. Старший же, Адгербал, успел удрать в Рим. Там он сам себя представил сенату и потребовал, чтобы Рим немедленно навел в Нумидии порядок и прогнал узурпатора.

– Почему же мы так боимся их? – спросил Югурта, возвращаясь к реальности, к дождю.

Слабый, но чрезвычайно унылый, он сеял мелкой водяной пылью на Марсово поле и сады по обе стороны Тибра.

Рядом с ним на лоджии находились двадцать мужчин – все, кроме одного, его личные телохранители, не какие-нибудь наемники, а нумидийцы, преданные Югурте. Свою преданность они доказали, принеся ему отсеченную голову Гиемпсала – младшего царевича. То было семь лет назад, а пятью годами позже они же преподнесли ему голову второго – Адгербала. Преданные и надежные люди.

Но вопрос, заданный Югуртой, был адресован не к ним. Подле Югурты в удобном кресле располагался еще один человек: высоченный – ростом с царя, – похожий на семита мужчина. Посторонний наблюдатель мог бы сразу отметить черты некоторого кровного родства в их облике; так оно и было, хотя царь предпочитал не вспоминать об этом. Сидящий подле Югурты человек был его ближайшим родственником – братом по матери.

Мать Югурты, которую он считал жалкой берберийкой, происходила из племени гетулов. Благодаря капризу судьбы она была чрезвычайно красива. Ее лицу и телу позавидовала бы троянская Елена. После того как отец Югурты вдоволь с ней натешился, он выдал ее замуж за знатного воина, и она родила Югурте брата. Теперь он разделял с царем тоску и скуку этого отвратительного новогоднего дня. Сводного брата звали Бомилькар, и он был хорошим товарищем.

– Почему же мы так боимся их? – еще раз с отчаянием повторил Югурта.

– Думаю, ответ прост, – вздохнул Бомилькар. – Страх они носят поверх своих шлемов, похожих на перевернутые тазы. Страх полощется в складках их красно-коричневых туник, он вплетен в их кольчуги. Страх пляшет на тяжелых наконечниках их дротиков. Он нанизан на лезвия коротких мечей и длинных кинжалов. Страх – вот главное оружие римской пехоты.

Югурта снова поморщился и почесал голову:

– Это только половина ответа, мой друг. Римский солдат смертен.

– Но убить его тяжело, – возразил Бомилькар.

– Не труднее, чем какого-нибудь другого солдата. Нет, дело здесь в другом. Но в чем? Я не понимаю. Государство похоже на хлеб: корочка всегда тверже сердцевины, мякиш должен быть податлив. Но здесь совсем не то…

– Ты говоришь об их лидерах?

– О лидерах. Об этих самых отцах народа из сената! Они все сплошь коррумпированы. Они продают и покупают друг друга, как везде в мире. Казалось бы, приходи и бери их голыми руками. Ан нет! Вдруг оказываются они тверже кремня, холоднее льда, изворотливее парфянских сатрапов. Никак их не ухватить. То они рабски пресмыкаются перед тобой, то вдруг со спокойным лицом глядят на тебя как ни в чем не бывало.

– Скорее всего, ты и не сможешь до конца подкупить их. Но не потому, что у них нет цены, – заявил Бомилькар, – а потому, что у тебя нет такого количества денег.

– Я ненавижу их всех, – процедил Югурта сквозь зубы.

– Я тоже. И что с того? Избавиться от них мы не можем.

– Нумидия – моя! – закричал царь. – Они ведь даже не хотят владеть ею. Зачем же они лезут не в свое дело, мешаются под ногами?

– Не спрашивай меня, Югурта, – произнес Бомилькар, разводя руками. – Не спрашивай, ибо я не знаю. Мне известно одно: как бы то ни было, мы сидим здесь как дураки и молим богов о милости.

Царь Нумидии молча согласился с ним и вернулся к своим мыслям.

Шесть лет назад, когда Адгербал убежал скулить в Рим, Югурта знал, что ему делать. И сделал это быстро. В Рим тотчас направилось посольство, нагруженное золотом, серебром, дорогими украшениями и художественными изделиями. Словом, тем, что превыше всего интересовало римских нобилей. Странные эти люди – не подкупить их ни женщинами, ни мальчиками. Высоко ценилось только то, что можно потом перепродать. Нужные люди, казалось, были удовлетворены. Ситуация вроде бы контролировалась.

Наивысшим счастьем для римлян является любовь ко всяким комиссиям и комитетам. Они обожают выбрать какую-нибудь ничтожно малую страну на другом краю света и наслать туда ревизоров. О, как они стремятся всюду проверять, перепроверять, инвестировать, отправлять богослужения, вводить реформы и мелиорацию! Другие послали бы армию, но римские чиновничьи тоги в окружении ликторов устанавливают священный римский порядок и покоряют страны быстрее, чем солдаты. Быстрее и эффективнее. И почти никто еще не устоял.

Сам собой напрашивается интересный вопрос: почему же мы так их боимся? Почему? Может быть, потому, что среди них всегда найдется Марк Эмилий Скавр?

Скавр был единственным, кто не разделил в сенате нарастающую любовь к Югурте, единственным, кто внял причитаниям Адгербала. Один-единственный голос против трехсот глоток! И он осилил, он превозмог. Он долбал их с упорством молотобойца и в конце концов перетянул многих на свою сторону. Скавр добился компромиссного решения, при котором проигрывали оба конкурента.

В Нумидию направился комитет из десяти римских сенаторов под началом консула Луция Опимия. Комитет более-менее разобрался в сути дела и вынес решение. Нумидия была разделена. Адгербал получил восточную часть и сделал столицей город Цирта – средоточие коммерческой жизни. Правда, тамошние торгаши были победнее западных. Западная перешла к Югурте, и он оказался зажатым между Адгербалом и царством Мавретанским. Комиссия, удовлетворенная, удалилась восвояси. Югурта затаился, тихо наблюдая за мышонком Адгербалом. Он выжидал. А чтобы обезопасить себя с запада, женился на мавретанской царевне.

Четыре года ждал Югурта, а затем атаковал армию Адгербала между Циртой и одним из портовых городов. Побежденный Адгербал заперся в Цирте. Там он утешился поддержкой торгашей – по преимуществу римских и италийских. Не было еще случая в истории, чтобы римские торгаши не составили бы костяк деловой жизни в какой-нибудь бедной и отсталой стране, даже не имеющей связей с Римом.

Естественно, весть об этом быстро добралась до Рима, и в сенате порешили отправить в командировку трех милых мальчиков – сенаторских сынков – поучить нумидийских неслухов. (Очень важно, чтобы подрастающее поколение приобретало опыт и сноровку, набивая руку на незначительных заварушках; в будущем это поможет разобраться в делах, серьезных по-настоящему!) Детишки не успели добраться до Адгербала – Югурта перехватил их у стен Цирты. Нагрузил подарками свыше возможного и отечески развернул восвояси.

Адгербал исхитрился и послал в Рим слезное письмо. Марк Эмилий Скавр, сторонник Адгербала, очень заинтересовался ситуацией и сам направился в Нумидию в составе следственной комиссии. Однако опасное положение в Африке несколько охладило его интерес, и, не пересекая границу своей африканской провинции, сенаторы посчитали себя обязанными быстренько вернуться в Рим, а потому не успели ни разобраться в трениях между претендентами на трон, ни изменить ход войны. Тогда Югурта захватил Цирту. Понятное дело, Адгербала он казнил. Но попутно казнил – всех до единого – римских и италийских торгашей. Содеяв это, он вызвал волну ненависти в Риме и лишился надежды на дружбу с ним.

Новость об избиении римских и италийских коммерсантов достигла сената с опозданием в пятнадцать месяцев – только на следующую осень. И тогда некий народный трибун, по имени Гай Меммий, поднял на Форуме вой до небес. Купленные Югуртой чиновники не смогли предотвратить этой напасти. Слушали-постановили отправить в Нумидию только что избранного младшего консула Луция Кальпурния Бестию. Его уполномочили показать такому-сякому Югурте, как опасно почем зря резать римлян и италийцев.

Но Бестия был продажен, и Югурта купил его. Результатом шестимесячных переговоров было: для Югурты – мирный договор с Римом, для Рима – более тридцати боевых слонов и небольшие откупные в казну. Что осело в личном багаже Бестии – про то история умалчивает. Во всяком случае, Рим притворился удовлетворенным, а Югурта остался единственным нумидийским царем.

Гай Меммий был обижен: он не выиграл ничего. А ему очень хотелось получить второй срок трибуната, посему день за днем он нагнетал страсти вокруг пресловутого «нумидийского вопроса». Он призывал «пролить свет» на этот вопрос, патетически вопрошал у Бестии – почем его купили? В конце концов он допек сенат до крайности и буквально вынудил отцов народа к действиям. Сенат направил в Нумидию претора Луция Кассия Лонгина с поручением привезти Югурту в Рим, где он должен был предоставить Гаю Меммию список лиц, которым давал взятки. Отвечать перед сенатом – это бы не беда, но Меммий настаивал, чтобы сделано это было перед народом Рима.

Кассий прибыл в Цирту и изложил цель своего визита. Не будет ли Югурта столь любезен и не последует ли он с Кассием в Рим? Югурте и в голову не приходила подобная ерунда, однако он последовал. Но почему? Почему он признает их силу? Что они могут сделать с ним? Отобрать Нумидию? Но таких, как Бестия, всегда было больше, чем всяких разных Гаев Меммиев. Так почему же ему страшно? Почему где-то далеко, в Риме, ничтожнейший человечишка только щелкнул пальцами – и он, царь богатой и сильной страны, покорно подставляет шею для аркана?

Разве не наглость это – послать одного-единственного человека, чтобы он заставил Югурту, правителя огромной и богатой страны, подчиниться своим требованиям? Но ведь подчинился же!

Югурта покорно собрал в дорогу своих телохранителей, взял в свиту пятерых из ближайшего окружения и сел на корабль Кассия. С тех пор прошло два месяца. И ничего хорошего они не принесли.

Гай Меммий был верен своему слову! Меммий вызвал Югурту в народное собрание – в цирк Фламиния за чертой померия. Именно там, при всем честном люде, Югурта должен был отвечать на наглые вопросы Меммия. Кого он подкупил? В какую сумму ему это обошлось? Простой народ почему-то всегда волнуется при подобных вопросах. До крайности возбужденные римляне плотно набились в цирк Фламиния. Плебеи давились у деревянных загородок, кишмя кишели поверх скамей. Те, кто не успел попасть поближе, толкались сзади, стараясь приблизиться настолько, чтобы хотя бы слышать.

В эту минуту Югурта внешне был спокоен – он знал, что нужно сделать. Испанский опыт и годы наблюдений за людьми помогли ему придумать выход. Он взял да и подкупил одного из народных трибунов.

Народный трибун – наинизшее существо в иерархии магистратов, самый бесправный из сенаторов. Народный трибун не обладает империем. В нумидийском языке нет слова для обозначения этой силы. Это сила и власть божества, данная смертному. Это та самая сила, что позволила претору в одиночку приволочь сюда его, царя-самодержца! Наместники провинций обладают империем. Консулы обладают империем. Преторы – тоже. Курульные эдилы – чиновники из патрициев, надзирающие за торговлей и строительством, – тоже обладают. Но у каждого – своя сила империя, своя степень власти. Наверное, самым «осязаемым» доказательством существования империя были ликторы – угрюмые профессионалы, сопровождающие носителя этой силы. Они расчищали путь перед ним, неся на левом плече фасции – тяжелые связки розог, связанные малиновой лентой…

А вот цензоры не обладают империем. Нет его и у плебейских эдилов. Нет и у квесторов. Но самое ценное для Югурты – его нет у народных трибунов. Последние представляли собою выборных представителей основной массы граждан – плебса, чье происхождение редко восходило ко временам благородной древности, – чем отличались (и кичились) патриции. Настоящие патриции – аристократы, чьи предки числились среди отцов Рима четыреста лет назад. Собственно, в те благословенные времена и плебеев-то не было. Аристократы управляли страной, аристократы основали Республику. Но вот чернь стала богатеть и обрела силу. Она пролезла в сенат, расселась на курульных креслах и также захотела стать аристократией. Как результат, возникли nobilis – нобили, благородные люди. И аристократов стало вдвое больше: к патрициям присоединились эти самые нобили. Сделаться нобилем оказалось даже просто – достаточно было иметь в семье консула. Да-да, плебеи не остановились в своих претензиях, прежде чем не обзавелись своими консулами.

Чернь завела себе свое собственное, народное собрание, куда патрициев просто не допускали. И силы плебейской достало на то, что через это собрание они стали проводить римские законы. Чтобы блюсти интересы плебса, стали избирать десять народных – плебейских – трибунов. И вот десять наглых плебеев нагло отстаивали интересы плебса. Они менялись каждый год. Это удручало многих. Ведь каждый год надо было подкупать нового плебея. А случалось, и не одного. Это разрушало множество планов: стоило с огромным трудом прийти к соглашению, чтобы удовлетворить всех, – и на́ тебе! Завершить начатое не удавалось – свежие представители черни бывали обуреваемы другими идеями. Все шло насмарку!

Однако народный трибун не обладал империем. Он не являлся старшим магистратом. Он вообще мало что собой представлял и мало что мог себе позволить. Но реальная сила имелась и у него. Только в его руках было право вето. Право вето срабатывало всегда, за исключением действий диктаторов. Но диктаторов в Риме не было сто последних лет. Народный трибун мог запретить своим вето действия цензора, консула, претора, всего сената и девяти своих плебейских товарищей в придачу. Трибун мог воспользоваться им на митинге, на собрании и на выборах. К тому же его персона защищалась священной неприкосновенностью, и устранить его физически, когда он находился у власти, было сложно. Трибун также мог самостоятельно придумывать законы. Сенат, к примеру, такими полномочиями не обладал. В сенате могли лишь рассматривать эти законы и предлагать к ним всякие поправки или настаивать на принятии того или иного закона.

Безусловно, эта система сдержек и противовесов была придумана для того, чтобы ограничить в политической силе как любую партию, так и отдельное лицо. Путного из этого ничего не выходило. Будь римляне существами стадными, послушными воле стаи, общественные механизмы, вероятно, срабатывали бы, но, поскольку они, как и другие народы, на протяжении всей своей истории то и дело отыскивали тропинки в обход законов, система частенько давала сбои.

Царь Югурта Нумидийский понял, что ему нужен его собственный трибун – не настоящий аристократ, не представитель знатных семей, не благородный человек. Ему нужен был плебей. И в один прекрасный момент выборный народный трибун Гай Бебий с изумлением увидел у себя на столе груду серебряных денариев. Он в жизни своей не видел столько денег сразу, поэтому, слегка побледнев и подумав с минуту, молча сгреб серебро в дюжину больших мешков и перешел в собственность Югурты.