2

Когда Антоний покинул столицу Вифинии, все просители, кроме Ирода и пяти членов синедриона, сопровождали его, продолжая уверять в своей верности новым правителям Рима, не переставая жаловаться, что Брут и Кассий обманывали их, врали, принуждали, ай-ай-ай, заставляли силой!

Утомившись от восточных стенаний и причитаний, Антоний не сделал того, что делали Помпей Великий, Цезарь и остальные, – не пригласил наиболее важных из них отобедать с ним и составить ему компанию в дороге. Нет, Марк Антоний попросту не замечал их на протяжении всего пути от Никомедии до Анкиры, единственного более менее крупного города в Галатии.

Здесь, среди холмистых, покрытых сочной травой просторов с лучшими пастбищами к востоку от Галлии, он волей-неволей вынужден был остановиться во дворце Дейотара и держаться с ним любезно. Из четырех дней, проведенных там, три были явно лишними, но за это время Антоний сообщил Дейотару, что тот пока сохранит свое царство. Его второму любимому сыну, Дейотару Филадельфу, был дарован дикий край, горная Пафлагония (которая никому не была нужна), в то время как первый и самый любимый сын Кастор не получил ничего, и старый царь, острота ума которого притупилась с годами, не мог придумать, как разрешить эту ситуацию. Для всех римлян, сопровождавших Антония, это значило, что Галатию в конечном счете ждут кардинальные перемены, которые не будут выгодны никому из потомков Дейотара. Чтобы получить информацию о Галатии, Антоний поговорил с секретарем старого царя, знатным галатийцем Аминтой, молодым, образованным, деятельным и проницательным человеком.

– По крайней мере, – весело сказал Антоний, когда колонна римлян двинулась в Каппадокию, – мы избавились от значительной части наших прихлебателей! Этот плаксивый идиот Кастор приволок даже человека, который обрезает ему ногти на ногах. Поразительно, что такой воин, как Дейотар, произвел на свет такого безупречного гомика.

Он говорил это Деллию, который теперь ехал на послушной чалой лошади, а своенравную лошадку отдал Икару, которому прежде приходилось идти пешком.

– Еще отвалился Фарнак и его двор, – напомнил Деллий.

– Фу! Ему не стоило приезжать. – Губы Антония презрительно скривились. – Он в подметки не годится отцу, а деду и подавно.

– Ты имеешь в виду великого Митридата?

– А есть другой? Вот был человек, Деллий, который почти побил Рим. Грозный.

– Помпей Магн легко победил его.

– Чушь! Это Лукулл победил его. А Помпей Магн воспользовался плодами его труда. Обычно он так и делал, этот Магн. Но его тщеславие в конце концов вышло ему боком. Он уверовал в собственное величие. Смешно подумать, чтобы кто-нибудь, римлянин он или нет, вообразил, что сможет победить Цезаря.

– Ты мог бы легко победить Цезаря, Антоний, – без тени низкопоклонства сказал Деллий.

– Я? Нет, даже если бы все боги сражались на моей стороне. Цезарь был единственный в своем роде, и совсем не позорно это признать. Он провел более пятидесяти сражений и ни одного не проиграл. О, я побил бы Магна, если бы он был жив, или Лукулла, или даже Гая Мария. Но Цезаря? Сам Александр Великий сдался бы ему.

В голосе, высоком теноре, удивительном для такого крупного человека, не было негодования. Да и сожаления тоже, подумал Деллий. Для Антония характерен был римский образ мысли: поскольку он не поднял руки на Цезаря, он может спать спокойно. Организовать заговор – это не преступление, даже если в результате этого заговора совершается убийство.

С песнями на марше два легиона и кавалерия Антония вступили в изрезанную ущельями страну великой красной реки Галис, невообразимой красоты: красные скалы, острые грани утесов, ровная земля по обоим берегам широкого потока, лениво несущего свои воды, пока снег еще не растаял на высоких вершинах. Антоний пошел в Сирию по суше, потому что плавание по зимнему морю слишком опасно. К тому же Антоний предпочел остаться со своими людьми, чтобы увериться, что они любят его больше Кассия, которому раньше служили. Погода стояла холодная, но мороз чувствовался, только когда поднимался ветер, а на дне ущелий ветра почти не было. Несмотря на цвет, вода оказалась пригодной как для людей, так и для животных. Центральная Анатолия не была густо населена.

Город Евсевия Мазака располагался у подножия Аргея, огромного вулкана, белого от снега, как обычная гора, ибо никто за всю историю не помнил, чтобы он извергался. Голубой город, небольшой и обедневший; с незапамятных времен его грабили все кому не лень, потому что его цари были слабы и слишком скупы, чтобы держать армию.

Именно здесь Антоний понял, как трудно будет выжать из Востока еще золота и сокровищ. Брут и Кассий забрали все, что упустил Великий Митридат. От этой мысли у Антония очень испортилось настроение, и он с Попликолой, братьями Децидиями и Деллием отправился в Команы, город жрецов богини Ма, недалеко от Евсевии Мазаки. Пусть этот маразматик царь Каппадокии и его ничего не смыслящий сынок живут в своем пустом дворце! Возможно, в Команах он найдет запасы золота, припрятанного под обычной каменной плитой. Жрецы бросают царей на произвол судьбы, когда речь идет о защите сокровищ.

Ма – воплощение богини Кубабы Кибелы, Великой Матери, которая правила всеми богами, мужскими и женскими, с тех времен, как люди впервые стали рассказывать свою историю, сидя у костров. Давным-давно она утратила власть везде, кроме таких центров, как две Команы – одна здесь, в Каппадокии, другая на севере, в Понте, – да еще Пессинунт неподалеку от того места, где Александр Великий разрубил мечом Гордиев узел. Каждая из этих трех территорий управлялась как независимое государство, чей царь был одновременно верховным жрецом, и каждое государство имело естественные границы.

Без военного эскорта, в сопровождении четырех друзей и слуг Антоний въехал в небольшую, симпатичную деревушку в Команах Каппадокийских, отметив с одобрением ее дорогие дома, сады, обещающие изобилие цветов будущей весной, внушительный храм Ма, возвышающийся на вершине небольшого холма, окруженного березовой рощей, с тополями по обеим сторонам мощеной дороги, ведущей прямо к земному дому богини Ма. Сбоку от него стоял дворец. Как и у храма, его дорические колонны были синего цвета с ярко-красными основаниями и капителями, стены позади колонн темно-синие, края крытой дранкой крыши обведены золотом.

Молодой человек лет двадцати ждал их перед дворцом, одетый в несколько слоев зеленой кисеи, с круглой золотой шапочкой на бритой голове.

– Марк Антоний, – представился Антоний, спешиваясь со своего серого в яблоках государственного коня и бросая поводья одному из троих слуг, которых он привел с собой.

– Добро пожаловать, господин Антоний, – приветствовал молодой человек, низко кланяясь.

– Достаточно просто – Антоний. У нас в Риме господ нет. Как тебя зовут, бритоголовый?

– Архелай Сисен. Я – царь, верховный жрец богини Ма.

– Не слишком молод для царя, а?

– Лучше быть слишком молодым, чем слишком старым, Марк Антоний. Войди в мой дом.

Визит начался с осторожного словесного пикирования, в котором царь Архелай Сисен, даже более юный, чем Октавиан, не уступал Антонию, и тот, будучи по натуре человеком дружелюбным, был восхищен молодым царем. Антоний не возражал бы и против общества Октавиана, не сделайся тот наследником Цезаря.

Но, несмотря на красоту зданий и пейзажа, ласкавшего римский глаз, одного часа оказалось вполне достаточно, чтобы понять: каким бы богатством ни обладала некогда богиня Ма в Команах, его уже не осталось. Поскольку между ними и столицей Каппадокии лежало всего пятьдесят миль, друзья Антония готовы были отправиться в путь на рассвете следующего дня, чтобы соединиться с легионами и продолжить поход.

– Тебя не оскорбит, если моя мать будет присутствовать на обеде? – почтительно спросил жрец-царь. – И мои младшие братья?

– Чем больше народу, тем веселее, – ответил Антоний, не забывая о хороших манерах.

Он уже получил ответы на самые насущные вопросы, но стоило узнать, что за семья произвела на свет этого умного, не по годам мудрого, бесстрашного парня.

Архелай Сисен и его братья были красивы, остроумны, хорошо знали греческую литературу и философию и даже немного разбирались в математике.

Но все отошло на второй план, как только в комнату вошла Глафира. В соответствии с обычаем она стала жрицей Великой Матери в тринадцать лет, но, в отличие от остальных достигших половой зрелости девственниц, которые должны были расстелить коврик в храме и предложить свою девственность первому пришедшему, кому они понравятся, Глафира была царской крови и сама выбирала себе партнера, где хотела. Первым был римский сенатор, который стал отцом Архелая, даже не зная об этом. Ей было всего четырнадцать лет, когда она родила мальчика. Отцом следующего сына стал царь Ольвии, потомок Тевкра, знаменитого стрелка из лука, сражавшегося вместе со своим братом Аяксом у Трои. Отцом третьего сына был неизвестный красавец, сопровождавший стадо быков в караване из Мидии. После этого Глафира сказала «хватит» и посвятила жизнь воспитанию мальчиков. Ей уже исполнилось тридцать четыре года, но выглядела она на двадцать четыре.

Попликола недоумевал, что побудило ее появиться, ведь почетный гость известен как отъявленный бабник, но у Глафиры была причина. Которая не имела ничего общего с вожделением. Принадлежавшая раньше Великой Матери, она давно поборола вожделение как нечто унизительное. Нет, она хотела для своих сыновей большего, чем крохотное жреческое царство. Она хотела получить значительную часть Анатолии, и, если молва о Марке Антонии верна, это был ее шанс.

Антоний громко втянул в себя воздух. Какая красавица! Высокая, гибкая, с длинными ногами и великолепной грудью, а лицом не уступит Елене: чувственные алые губы, безупречная кожа, подобная лепестку розы, светящиеся глаза, обрамленные густыми темными ресницами, и абсолютно прямые льняные волосы, спускающиеся по спине, словно лист кованого позолоченного серебра. Она не надела драгоценностей, может быть, потому что их у нее не было. Ее голубое, греческого покроя платье было из чистой шерсти, без рисунка.

Попликолу и Деллия так быстро смахнули с ложа, что они едва успели вскочить на ноги. Огромная рука уже похлопывала по освободившемуся месту, где они только что сидели.

– Сюда, со мной, великолепное создание. Как тебя зовут?

– Глафира, – ответила она, скинув фетровые комнатные туфли и ожидая, пока слуга наденет ей на ноги теплые носки.