Таким образом, представления были бы излишними, и Джин провели вглубь дома в комнату, где надо всем возвышалась горка с фарфоровыми фигурками. Тридцать, а то и сорок кукол уставились на нее стеклянными глазами, еще несколько лежали на столе среди разнообразных тряпок и губок: их, очевидно, мыли. Толстый полосатый кот, воспользовавшись временной отлучкой хозяйки, вспрыгнул на стол и топтал хрупкие кружевные платья, как будто уминал траву.

– А ну слезай, Ферди, негодяй. – Элис шлепком согнала его со стола.

– Вы меня застали в разгар весенней уборки, – сказала она. – Мои девочки чудовищно пылятся.

– Могу себе представить, – ответила Джин, слегка обескураженная таким количеством фарфоровых лиц, обмякших тел и мертвых волос; да и коллекционирование кукол взрослой женщиной показалось ей довольно жалким хобби. Но из вежливости и, возможно, чтобы с лихвой загладить свое инстинктивное отвращение, она склонилась над разложенными на столе куклами, бормоча слова восхищения, и, выбрав одну, наименее отталкивающую, в костюме пастушки, произнесла:

– Эта очень хорошенькая. Какое милое личико.

Позже она задумалась, не отдаленное ли сходство с Маргарет Тилбери – темные кудри, голубые глаза – определило ее выбор.

Элис Хафъярд воодушевилась.

– О, она вам понравилась? Она моя любимица. Такое осмысленное выражение – для пастушки.

– И детали, – добавила Джин, вглядываясь в миниатюрные оборки на корсаже и крошечные обтянутые тканью пуговки и поражаясь тому, сколько усердия было приложено, чтобы одеть какую-то игрушку. Ее собственные наряды никогда не были так хорошо сшиты.

– Вы, наверное, думаете, что я глупая старуха, которая играет в куклы, – сказала Элис.

– Вовсе нет, – ответила Джин, хотя примерно это и подумала. – У вас тут целая коллекция – хоть музей открывай.

– Каждый раз говорю себе, что больше ни одной не куплю, но потом прохожу мимо комиссионного магазина, вижу какую-нибудь всеми забытую куклу и не могу удержаться. А вы что-нибудь коллекционируете?

– Не то что бы, – ответила Джин, с неожиданным беспокойством вспомнив свой ящик, полный неиспользованных “сокровищ”.

– Ну, раз вы репортер, вы, наверное, собираете истории.

– Как хорошо вы сказали, – ответила Джин.

В следующий раз, когда ей придется писать отчет о мировом суде, она будет считать себя хранителем человеческих историй. Беатрис Кейзмор из Сидкапа, Фрэнт-авеню, признавшая себя виновной в краже пары перчаток стоимостью 2 фунта 11 шиллингов из галантерейного магазина “Доусон & Co”; Роланд Крэбб, оштрафованный на 10 фунтов за то, что держит собаку без лицензии, – вот ее куклы.

– В истории, которую я сейчас пытаюсь добавить в свою коллекцию, – продолжала она, почувствовав, что разговор удачно принял нужное направление, – речь идет о пациентке лечебницы Святой Цецилии (как раз тогда вы были там старшей медсестрой). Если все подтвердится, это будет выдающаяся история.

Элис отложила куклу, которую держала в руках, и одарила Джин внимательным, испытующим взглядом. Голубизна ее глаз казалась еще ярче по контрасту с чуть желтоватыми белками, как у фарфорового кукольного лица.

– Продолжайте.

– Помните ли вы девочку по имени Гретхен Тилбери, то есть Эдель – так ее тогда звали?

– Я помню всех своих пациентов, – сказала Элис, – так что да, я прекрасно помню Гретхен. Прелестная девочка. Она ужасно мучалась. Ревматоидный артрит. Непрерывные сильнейшие боли. Бедняжка.

– Как вы считаете, она была честная?

Элис надо было подумать.

– Да. Не про всех девочек, которые у нас лечились, я могу так сказать. Но Гретхен была, что называется, хорошая девочка.

– Пока она у вас лечилась, она когда-нибудь покидала клинику?

– Господи, нет, конечно. Она с кровати едва вставала. Приходилось вдвоем ее поднимать и сажать на унитаз. Она почти не могла двигаться.

– Если я назову даты ее пребывания, вы, наверное, сможете их подтвердить?

– По памяти не смогу, – ответила Элис. – Но у меня сохранились дневники за те годы.

Это было многообещающе. На такое Джин и рассчитывать не могла.

– Вы все это время вели дневник?

– Не личный дневник. Просто отчет о рабочем дне – кого приняли или выписали, у кого какая процедура. Сломался котел. Все в таком роде.

– Если бы я смогла его почитать, – сказала Джин, – мне бы это несказанно помогло.

Ей уже представился сценарий, в котором Гретхен оплодотворил заезжий слесарь.

– Вы говорите загадками, – сказала Элис. – Надеюсь, вы не собираетесь мне сообщить, что с Гретхен что-то случилось.

– Нет-нет, Гретхен жива и здорова.

– Очень рада это слышать.

– И у нее есть маленькая дочка, которая, по-видимому, была зачата во время ее пребывания в Святой Цецилии.

Руки Элис Хафъярд метнулись к горлу и замерли на золотом распятии.

– Нет! Это невозможно! Кто же это вам такое нарассказывал?

– Сама Гретхен. Она была ошеломлена не меньше вашего. Она твердо убеждена, что это было непорочное зачатие.

Джин показалось, что она видит, как на побледневшем лице Элис сменяют друг друга разные чувства – потрясение, неверие, испуг. Она смогла заговорить только через несколько мгновений.

– Не знаю, что и сказать. Это невозможно. – Она покачала головой. – Дитя было невинно, как овечка. Она бы и не знала, с какой стороны подойти к мужчине. Да здесь и мужчин никаких не было. Монахини бы такого не допустили. Я бы такого не допустила.

– А доктора? Наверняка среди них были и мужчины?

– Доктор Риардон женщина и очень хороший врач. В палате с Гретхен находились еще три девочки – одна с ревматоидом, как же ее звали? Марта. Еще Бренда – они ее недолюбливали, и бедняжка Китти на аппарате искусственного дыхания. Девочки ни на минуту не оставались одни. Они и чихнуть не могли по секрету от монахинь.

– А как насчет посетителей? Отцы, братья, наемные работники?

– Мы никого не нанимали для хозяйственных работ. У нас были монахини, они все умели сами. Родственники приезжали по субботам во второй половине дня. Большинство пациентов были издалека, поэтому родители бывали только раз в неделю. Девочки никак не могли остаться с посетителем наедине – все лежали вместе в одной и той же палате. И там же всегда находилась медсестра, чтобы обеспечить пациентам тишину и покой.

– У Гретхен бывали посетители-мужчины?

– Нет, только мать. Они были очень близки.

– То есть, на ваш профессиональный взгляд, Гретхен не могла зачать ребенка обычным способом?

– Разумеется, нет, – твердо сказала Элис.

Ну а что ты еще скажешь, подумала Джин, до конца не решив, надежна ли Элис как свидетель. Кажется вполне разумной женщиной, но, с другой стороны, все эти куклы… Она ни за что не признает, что больная и слабая юная девушка могла забеременеть, находясь под ее опекой. Но если ей важнее всего отвести подозрение от себя, она будет искать альтернативную версию и переведет стрелки на кого-нибудь другого. Джин решила устроить проверку.

– Самое очевидное объяснение – что Гретхен лжет: наверное, она была уже беременна, когда попала в больницу, и каким-то образом подделала даты.

Элис покачала головой.

– Ни за что не поверю. Она не такая.

– Но это единственное правдоподобное объяснение.

– Тогда придется обратиться к неправдоподобным.

– У вас медицинское образование. Неужели вы верите в непорочное зачатие?

– Здесь, в Бродстерсе, это трудно вообразить. – Она улыбнулась Джин слабой улыбкой. – Но за время своей работы я повидала столько странного – если не чудес, то уж точно не поддающегося объяснениям. И мне пришлось признать, что человек не может понять все. По крайней мере, я не могу.

– Мне больше нравится думать, что ответы где-то есть, и, если постараться, мы их отыщем, – сказала Джин, вдруг впервые поняв это про себя.

– Просто вы еще молоды, – сказала Элис. – У вас есть время.

Джин рассмеялась. Ей было тридцать девять, и уже много лет никто не называл ее молодой. В конце концов, есть свои преимущества и в компании пенсионеров.

– Надо достать вам этот дневник. – Элис не без усилия поднялась на ноги. – Мне может понадобиться ваша помощь.

Джин прошла за ней по коридору в скудно обставленную спальню окнами в сад. Там были узкая кровать, письменный стол, деревянный стул с гобеленовым сиденьем и огромный викторианский платяной шкаф во всю стену. В комнате было чисто, но стоял затхлый дух помещения, куда редко заходят. Над камином висела фотография в рамке, на которой, судя по всему, были запечатлены четыре поколения женщин семейства Хафьярд – в диапазоне от пухлощекой крохи с ниспадающими кудрями до седовласой дамы в кресле. Джин показалось, что среди них она узнала Элис.

– Моя семья, – сказала Элис, заметив, куда смотрит гостья. – До войны.

Джин улыбнулась. Последняя фотография ее семьи в полном составе была сделана примерно в то же время. Но, само собой, не стояла на виду.

– Все дневники тут, – сказала Элис и показала на зеленый чемодан с веревочной ручкой и металлическими защелками, втиснутый в щель между резным карнизом шкафа и потолком. – Заберитесь на стул, если вас не затруднит.

Джин так и сделала, на миг испугавшись, когда под ее тяжестью хлипкий стул покачнулся и заскрипел. Она потянула чемодан вниз, прижала к груди и аккуратно опустила на кровать, к беспокойным рукам Элис. В чемодан был вложен еще один, поменьше, а в него – еще один. Это ядро оказалось вместилищем самых разных удивительных сувениров – обшарпанная пыльная версия ее собственного ящика с сокровищами. Пока Элис перерывала его содержимое, Джин углядела слуховой рожок, пару кружевных перчаток, младенческий чепчик, губную гармонику, перевязанную лентой прядь каштановых волос, мяч для крикета, музыкальную шкатулку, спутанные нитки жемчуга и цепочки. В конце концов Элис извлекла из недр картонную коробку, а оттуда – дневник, один из множества одинаковых томов, и в мгновение ока нашла упоминание Гретхен Эдель.

– Поступила 2 июня 1946 года. Выписана 28 сентября того же года.

Джин кивнула. Неудивительно, что даты, которые назвала ей миссис Тилбери, подтвердились. Какой дурак станет врать о том, что так легко проверить.

– А монахини, которые были в больнице в одно время с Гретхен? Они все еще неподалеку?

– Когда здание Святой Цецилии продали, они вернулись в Ирландию. По-моему, в Голуэй.

– Жалко, – сказала Джин и отмела эту линию расследования.

– Кэмкин! – воскликнула Элис, все еще просматривая записи. – Вот как ее звали. Марта Кэмкин. Они были настоящие подружки. Дай им волю, болтали бы всю ночь напролет. Обычное дело, когда пациенты застряли в одной палате, особенно если у них одни и те же симптомы.

Джин за всю свою жизнь провела в больнице всего неделю. И дорого бы дала, чтобы на соседней кровати оказалась родственная душа.

– Гретхен ни разу ее не упомянула, – заметила она. – А ее муж сказал, что она ни с кем из лечебницы не поддерживает связь.

– Что ж, такие дружбы не всегда продолжаются за стенами больницы, – ответила Элис. – Семья Марты была, кажется, из Чатема. А Эдели, насколько я понимаю, жили где-то в Лондоне.

– В Уимблдоне, – уточнила Джин.

– Все вечно обещают не пропадать, – сказала Элис. – Но редко выполняют обещания. – В ее голосе внезапно послышалась грусть. – Только Бренда до сих пор шлет мне открытки на Рождество, но она теперь в Южной Африке.

– А у вас есть ее адрес?

– Да. Если вы захотите написать ей, я с удовольствием отправлю ей письмо.

– Похоже, имеет смысл поговорить еще и с Мартой Кэмкин, – сказала Джин. – Если получится ее найти.

– Ее отец был викарием, вдруг это поможет.

– Очень может быть.

– Она была не такая покладистая, как Гретхен. Немножко более ершистая, так сказать. Но вполне милая девчушка, – добавила она спохватившись. – И очень мужественная. Как мы ни старались, помочь ей не смогли.

Она протянула Джин свой дневник.

– Вы можете его взять на сколько вам нужно. Но я бы хотела в конце концов получить его обратно. Сама не знаю почему.

– Конечно, – ответила Джин, уловив намек на то, что пора уходить. Она только сейчас заметила, что у Элис утомленный вид. – А теперь я оставлю вас в покое. Вы мне очень помогли.

– Было приятно с вами поговорить, мисс…

– Суинни. Джин.

– Может быть, вы еще заглянете ко мне, расскажете, чем закончилось ваше расследование? “Эхо Северного Кента” у нас тут вряд ли купишь.

– С радостью.

– И, пожалуйста, передайте Гретхен, что я ее не забыла, – сказала Элис уже у дверей. – Я ее очень любила. И Марте тоже, если ее разыщете.

Подобрав велосипед, который провалился в лавровые заросли, и вновь повязав на голову платок, Джин напоследок обернулась и посмотрела на дорожку. В гостиной, между раздвинутых тюлевых занавесок, стояла Элис, держа у стекла куколку-пастушку. У Джин было ужасное предчувствие, что, если она помашет на прощание, Элис в ответ будет махать кукольной рукой; этого она бы не вынесла, поэтому просто улыбнулась и быстро повернулась спиной.