2

Дом под номером 7 на Бердетт-роуд в Сидкапе оказался постройкой тридцатых годов, и выглядел он получше, чем дом Джин. Аккуратный прямоугольник лужайки перед домом с трех сторон обрамляли симметрично высаженные ноготки и бегонии без единого сорняка. По краям низкой передней изгороди цвели одинаковые подстриженные гортензии. Латунный почтовый ящик и дверной молоток начищены до яркого блеска. Стоя на пороге и собираясь с духом, чтобы позвонить в звонок, Джин решила, что на обратном пути надо будет купить баночку полироля “Брассо”. Слишком уж просто пренебречь уборкой тех частей дома, которые мать все равно не видит.

Вскоре за витражным стеклом замаячила какая-то фигура, и дверь открыла тоненькая женщина лет тридцати с темными кудрявыми волосами, убранными от лица черепаховой заколкой. Она неуверенно перекладывала из руки в руку скатанную в ком тряпку для пыли и резиновые перчатки и в конце концов пристроила их на напольную вешалку.

– Миссис Тилбери? Я Джин Суинни из “Эха Северного Кента”.

– Да, проходите, проходите, – сказала женщина, одновременно протягивая Джин руку для рукопожатия и отступая, чтобы Джин могла пройти, так что до руки стало не дотянуться.

Когда с этим довольно неловким приветствием было покончено, хозяйка провела Джин в пахнущую воском для полировки гостиную, стерильную и неживую – такие используют только в парадных случаях.

У окна стоял маленький столик и два кресла одно напротив другого; миссис Тилбери указала Джин на то, что поудобней.

– Я подумала, вдруг вы захотите что-нибудь записать, – сказала она.

Ее иностранное происхождение выдавал не столько акцент, сколько едва заметная отрывистость речи.

– Спасибо, я обычно так и делаю, – ответила Джин, достала из сумки блокнот на пружине и ручку и положила их на стол.

– Я заварила чаю. Сейчас принесу.

Миссис Тилбери выскользнула из комнаты, что-то загремело на кухне. Джин воспользовалась отсутствием хозяйки, чтобы оглядеться и опытным взглядом оценить обстановку. Голые доски пола, потертый коврик, облицованный изразцами камин с пустым, выметенным очагом. В нише фортепиано, на нем полдюжины фотографий. На одной – семейная группа, все без улыбки застыли в эдвардианских позах: отец семейства стоит, его супруга сидит, держа на коленях младенца в крестильной одежде, девочка в переднике остекленевшим взглядом уставилась в объектив. Другая – сделанный в ателье портрет девочки лет девяти-десяти в облаке темных кудрей, наверное, самой миссис Тилбери, – глаза устремлены вверх, как будто с удивлением разглядывают что-то за кадром. На подоконнике африканские фиалки и декабрист; на стене – гобелен с альпийским пейзажем: горы в снежных шапках, деревянная лачуга посреди цветущих лугов; вышитая надпись “Дом, милый дом”.

Миссис Тилбери вернулась с подносом, на котором стояли две изящные фарфоровые чашечки, молочник, сахарница и чайник под вязаным колпаком. Когда она разливала чай, ее рука немного дрожала, и носик чайника стучал по краю чашки. Нервничает, подумала Джин. Или просто волнуется за свой парадный сервиз.

Теперь Джин разглядела ее как следует. Чистая бархатистая кожа, маленький прямой носик, миндалевидные голубые глаза, придающие лицу какую-то неанглийскую красоту, – природа была благосклонна к миссис Тилбери. Блузка с круглым воротничком заправлена в узкую юбку. Джин почувствовала восхищение пополам с завистью. Она и сама с удовольствием бы носила одежду, подчеркивающую талию, но у нее не было талии. Даже в юности она была плотного телосложения. Не то чтобы толстая – порции никогда не были достаточно щедры, – но ее фигура, прямая сверху донизу, гораздо больше напоминала не песочные часы, а напольные.

– Вы не англичанка? – Джин постаралась, чтобы это не прозвучало как обвинение.

– Нет. Я швейцарка. Из немецкоговорящей части. Но живу здесь с девяти лет.

Они улыбнулись друг другу поверх чашек и сидели в молчании, пока Джин размышляла, стоит ли продолжить общий разговор о происхождении миссис Тилбери или лучше прямо перейти к конкретному вопросу.

– Нас всех очень заинтересовало ваше письмо, – произнесла она наконец. – Хоть и без подробностей, но весьма интригующее.

– У вас наверняка куча вопросов. Можете спрашивать меня о чем угодно. Я не против.

– Что ж, может быть, для начала расскажете мне, как родилась ваша дочь?

Миссис Тилбери сложила руки на коленях и повертела обручальное кольцо.

– Наверное, прежде всего стоит упомянуть, что хотя я и росла очень невинной девушкой, но откуда берутся дети, прекрасно знала. Мать у меня была строгая, очень религиозная – и конечно, ни о каких парнях и речи не было; но в неведении меня не держали. Поэтому, когда незадолго до моего девятнадцатилетия я пошла к врачу – чувствовала постоянную усталость и боль в груди – и он сказал, что у меня будет ребенок, я не поверила. Ведь я точно знала, что это невозможно: я даже не целовалась ни с одним мужчиной.

– Это было как гром среди ясного неба?

– Да, – сказала миссис Тилбери. – Но я правда думала, что так не может быть и скоро выяснится, что это ошибка.

– Вы ведь все это объяснили врачу, который вас осматривал?

– Ну да. Он сказал, что способ зачатия его не касается и я могу сколько угодно удивляться. Но факт остается фактом: я совершенно определенно жду ребенка.

– Другими словами, он вам не поверил?

– Видимо, нет. Он сказал, что я далеко не первая так удивилась, узнав о своей беременности. Но потом все смиряются, осознав, что отрицание бессмысленно; он надеется, что я тоже смирюсь.

– Какой ужасный человек, – сказала Джин с неожиданным для самой себя чувством. – Терпеть не могу врачей.

Возможно, миссис Тилбери и удивилась, но не показала этого из вежливости.

– Он, конечно, оказался прав. И сделал все, что от него требовалось, очень добросовестно, – мягко возразила она.

– Хорошо, потом вам стало ясно, что это не ошибка. И как вы себе это объяснили? То есть что, по-вашему, произошло? Вы подумали, что вас посетил Святой дух? Или что это какой-то медицинский феномен, который наука не может объяснить? Или как?

Миссис Тилбери беспомощно развела руками.

– Я не знаю. Я не ученый. И я не религиозна в отличие от матери. Я знаю только, чего не было.

– А что сказали ваши родители? Вам же пришлось им сообщить?

– Моего отца уже не было в живых, только мать.

– И она вам поверила?

– Конечно.

– Не каждая мать так доверяет своей дочери. – При мысли о собственной матери Джин пришлось подавить внезапную вспышку ненависти.

– Она же знала, что у меня не могло быть никаких отношений с мужчинами. Видите ли, во время предполагаемого зачатия я находилась в частной клинике, лечилась от острого ревматоидного артрита. Я четыре месяца была прикована к постели, и в моей палате были еще три молодые женщины.

– О!

Это сообщение поразило Джин. Притязания миссис Тилбери сразу стало гораздо труднее отмести, и Джин почему-то обрадовалась. Ей очень хотелось, чтобы рассказ оказался правдой – и не только из-за журналистской жадности до хорошей истории.

– Надеюсь, вы не будете против, если я проверю все даты и прочее? – сказала она.

– Конечно. Я находилась в лечебнице Святой Цецилии с начала июня сорок шестого года до конца сентября. Я обнаружила, что беременна, первого ноября, а Маргарет родилась тридцатого апреля сорок седьмого.

– А роды были не преждевременные?

– Нет. Даже поздние. Врачам пришлось ее поторопить: у меня очень повысилось давление.

– Миссис Тилбери, вы не возражаете, если я задам вам нескромный вопрос? Боюсь, что, если мы пойдем дальше, нескромных вопросов будет еще очень много.

– Понимаю, – ответила миссис Тилбери, и по ее щекам разлился легкий румянец.

– Вы разве не замечали, перед тем как обратиться к врачу, что у вас нет менструации? Это вас не насторожило?

– Дело в том, что такие перерывы у меня случались и раньше. По этой части я никогда не отличалась регулярностью. Иногда ничего не было месяцами.

Женщины заговорщицки улыбнулись друг другу, будто объединенные нелегкой женской долей. Было так странно обсуждать за чашкой чая интимные подробности с человеком, которого видишь первый раз в жизни. Но раз уж лед тронулся, отчего бы не перейти к другим деликатным вопросам.

– Сохранить ребенка – это очень смелый поступок, – сказала она, хотя на прочие варианты, влекущие за собой еще больше страданий для матери, храбрости понадобилось бы еще больше. – А вы не думали отдать ее на удочерение… или… – Это слово она не смогла произнести вслух.

– Нет, что вы, – сказала миссис Тилбери. – Никогда. Моя мать – набожная католичка. Она считала, что этот ребенок – дар Божий.

– И ее не беспокоило, что подумают соседи о незамужней женщине с ребенком? Люди склонны осуждать…

– Мы и так были чужаками.

Она внезапно замолчала.

– Это Маргарет. – Чуткое материнское ухо уловило какой-то неведомый Джин сигнал. А потом и она услышала лязг калитки и шарканье ботинок по дорожке. Через мгновение задняя дверь со скрипом открылась.

– Мы тут, – позвала миссис Тилбери. – Зайди поздороваться.

В комнату вошла девчушка в клетчатой зеленой школьной форме и соломенной шляпке, раскрасневшаяся и запыхавшаяся от жары.

– Можно мне пойти к Лиззи? – спросила она. – У них котята. – Заметив Джин, она осеклась.

– Это Маргарет, – сказала миссис Тилбери, сияя от гордости за свое творение. – А эта дама – мисс Суинни. (Из-за швейцарского акцента это прозвучало как “мисс Свинни”.) – Она работает в газете.

– Привет, – сказала Маргарет, сняла шляпку и встряхнула волосами. Потом недоверчиво уставилась на Джин. – Вы когда-нибудь видели королеву Елизавету?

– Нет, – призналась Джин. – Зато я встречалась с Гарольдом Макмилланом, когда его выбрали членом парламента от Бромли.

На Маргарет это не произвело ни малейшего впечатления. Наверняка она и не слышала про Гарольда Макмиллана, подумала Джейн. Да и с чего бы, ей же всего десять лет. Мать и дочь были так восхитительно похожи, что Джин не смогла сдержать улыбки. Она никогда не встречала такого обескураживающего сходства между не-близнецами. В облаке кудряшек Маргарет и тонких чертах лица проступала точная копия того хорошенького ребенка, каким миссис Тилбери была двадцать лет назад.

Легко верилось, что они целиком принадлежат друг другу. Если кто-то еще и сыграл роль в зачатии Маргарет, никаких видимых следов он не оставил.

– Что ж, она ваша, без всякого сомнения, – сказала Джин. – Вылитая вы.

Маргарет и ее мать взглянули друг на друга и, довольные, рассмеялись. Девочка еще в том возрасте, когда сравнение ей льстит, подумала Джин. Через несколько лет оно ее уже не обрадует.

Миссис Тилбери подошла к пианино и взяла фотографию, которую Джин заметила раньше.

– Тут я чуть постарше, чем сейчас Маргарет, – сказала она и подняла ее повыше.

Маргарет послушно изобразила такое же мечтательное выражение, воздев очи к небесам. Они были бы неотличимы, если бы не ореол меланхолии, присущий, кажется, всем моделям на старых фотографиях.

– Вы не возражаете, если я возьму ее на время? – спросила Джин, представляя, как две фотографии будут смотреться рядом на газетной странице. – Мы бы сфотографировали Маргарет в той же позе, разумеется, с вашего согласия.

– Конечно, непременно возьмите, – ответила миссис Тилбери.

Надо же, подумала Джин, какая она бесхитростная, ее невозможно заподозрить ни в малейшей фальши.

– Можно мне уже пойти к Лиззи? – протянула Маргарет.

Мать потрепала ее по волосам:

– Хорошо, иди. На полчаса. Но как вернешься, сразу за пианино.

Маргарет радостно кивнула, вежливо попрощалась с Джин и стремглав выскочила из комнаты.

До чего же милая девчушка, подумала Джин, и в ее груди поднялось смутное томление. А вслух она сказала:

– Вам очень повезло.

– Знаю, – сказала миссис Тилбери. – Она просто ангел.

Чай остыл, но предложение хозяйки заварить еще чайник Джин отклонила. Без Маргарет они снова могли говорить свободно, а обсудить предстояло еще очень многое.

– Они вас вылечили?

– Кто?

– В лечебнице Святой Цецилии? Вы упомянули, что четыре месяца были прикованы к постели.

– Я бы не сказала, что меня вылечили доктора. Но под конец мне, безусловно, стало гораздо лучше; обострения бывали и потом, но такого, как в детстве, не повторялось. Вообще-то, с тех пор как я родила Маргарет, все симптомы практически исчезли. – Она помахала в воздухе руками. – Когда я подолгу шью вручную, запястья иногда немеют, как раньше, и тогда я просто надеваю свои смешные бинты, пока все опять не пройдет.

– Вы портниха?

– Да – перешиваю, чиню и шью на заказ. Свадебные платья и тому подобное.

– Господи. Да вы, должно быть, настоящая мастерица.

Умения Джин в этой области были минимальны и сводились к простейшей починке. Отпоровшийся подол, болтающиеся пуговицы. Хуже всего было со штопкой – она так неаккуратно штопала, что мать была вынуждена взять эту задачу на себя. – Я бы ни за что не сумела сшить платье.

– Это чрезвычайно просто, – сказала миссис Тилбери. – Могу вас научить.

– Я необучаема, – призналась Джин. – Школьные табели это подтверждают.

И они улыбнулись друг дружке.

– А Маргарет знает о своем… происхождении? – спросила Джин, пытаясь подобрать подходящее слово. “О родителях” могло звучать как свидетельство ее скептицизма.

– Она знает, что история ее появления на свет необычная. Моего мужа она зовет папой, но знает, что он не ее настоящий отец. То есть в самом главном смысле он настоящий отец, он ее вырастил и любит как родную дочь.

– Можно спросить, чего вы хотите добиться этим расследованием? Вряд ли вам нужна дешевая известность.

Вот он, вопрос, больше всего ее занимавший. Что выигрывает Гретхен Тилбери, выставляя свою семью на всеобщее обозрение? Если ее история подтвердится, это будет сенсация, и она станет объектом жадного и беспардонного любопытства медиков. А если все окажется неправдой – ее репутации конец, а заодно, вероятно, и браку.

– Ну, просто я прочла статью в вашей газете и подумала: “Да! Это про меня!” И мне захотелось, чтобы кто-нибудь доказал то, что я и так знаю.

– Но вы должны понимать, что мы – я, газета, ученые, читатели – будем подходить к этой истории с крайне скептических позиций. Будет не так, как в суде – в ваших словах будут сомневаться, пока они не будут доказаны. И я переверну все, чтобы найти доказательства.

– Все это я понимаю. Но мне нечего скрывать, а значит, и беспокоиться не о чем.

– А ваш муж? Он на это согласен?

– Да, разумеется.

– И он не требует, чтобы вы доказали свою правоту?

– Нет, что вы. Он и так мне полностью доверяет.

– И все же я хотела бы с ним поговорить, если вы не возражаете. И даже если возражаете, – добавила Джин, вспомнив про “переверну все”.

Миссис Тилбери взглянула на часы.

– Он возвращается не раньше половины седьмого. У него ювелирный магазин около Ковент-Гарден на Бедфорд-стрит. В магазине есть телефон, а тут у нас нет.

Джин подвинула блокнот к миссис Тилбери, и та записала имя и телефон мужа своим необычным континентальным почерком – перечеркнутые семерки, девятки с петелькой.

– Спасибо, – сказала Джин, хотя вовсе не собиралась ему звонить. Она появится в магазине без предупреждения.

Она захлопнула блокнот, давая понять, что интервью окончено.

– А что дальше? – спросила миссис Тилбери.

– Я свяжусь с генетиком, который написал ту самую статью, узнаю, существуют ли анализы, которые позволят определить, был ли партеногенез. Вам с Маргарет придется съездить в Лондон. Я правильно понимаю, что с этим не возникнет затруднений?

– А вы с нами поедете?

Так далеко Джин не загадывала, но после секундного колебания ответила:

– Да, конечно.

Газете придется это проглотить. Теперь это ее тема, и она будет разрабатывать ее на своих условиях. Если ей понадобится много времени, пусть кто-то еще возьмет на себя “Сад: неделя за неделей”. Уж наверное в редакции не она одна разбирается в обрезке роз.

– Хорошо.

Казалось, миссис Тилбери испытала облегчение, как будто рассчитывала, что теперь Джин будет ей защитником и покровителем.

Джин почувствовала, что уже готова подружиться с миссис Тилбери, но это чувство пришлось подавить. Вероятно, в какой-то момент ей придется сообщать очень неприятные новости, поэтому крайне важно сохранять разумную профессиональную дистанцию.