Цитаты из книг автора «Кирилл Вышинский»

Разговаривая с сокамерниками, я убедился, что из восьми человек моих соседей примерно половина вернулась из России – были там на заработках. По разговорам складывалось впечатление, что по выходе из тюрьмы вторая половина отправится в ту же Россию с той же целью.

Если даже охранники вели себя вежливо и с пониманием, то сокамерники тем более были дружелюбны. Не скрою, на первых порах меня это удивило

Таким образом я не чувствовал ни ненависти, ни агрессии со стороны окружающих. Возможно, не все испытывали симпатию по причине собственных политических или жизненных взглядов, но все прекрасно понимали, что разница во взглядах – точно не повод и основание для того, чтобы сажать человека в тюрьму за то, что он выполняет свою работу, ни в чём не преступая закон.

Даже тюремщики из простых сотрудников – офицеры, охранники – не проявляли ко мне неприязни. Они спрашивали: «Какая статья?» Я отвечал: «Госизмена». – «Кто такой?» – «Журналист». И тут все удивлялись: «А где же свобода слова?»

Конечно, я переживал, как ко мне будут относиться. По украинскому телевидению в то время обо мне говорили так, что складывалось впечатление – есть два самых страшных человека, сделавших Украине больше всего плохого: я и Путин. Вышинский и Крым отобрал, и госизмену совершил, и ещё много чего натворил.

Камера в херсонской тюрьме, куда я попал, – площадь примерно шесть на пять метров, очень высокие потолки, метра четыре с половиной. Стены из красного, старого, ещё дореволюционного кирпича толщиной не меньше чем в метр, а то и полтора. Большие окна – высотой в три метра, шириной в полтора-два. В окнах – большие старые рамы, которые в летнее время вынимались. Я сам принимал участие в их извлечении в конце мая. Назад их поставили только в середине октября, до этого мы жили без рам в окнах, только с решётками. Как я уже говорил, условия были относительно комфортными по сравнению с другими помещениями той же тюрьмы. Всего при мне через камеру прошло человек 12, но никогда не было одновременно более 8–10. Не приходилось спать «в очередь», как это бывало в камерах, рассчитанных, например, на 20 человек и где реально размещалось под 30.

Напротив была церковь, возведённая при Потёмкине. Ощущение того, что я окружён историей, воплощённой в камне, придавало дополнительный романтический флёр всему происходящему, хотя тюремное бытие с романтикой ничего общего не имело.

Корпус, в котором сидел я, располагался в старинном трёхэтажном строении из красного кирпича. Парадоксально, но факт – это единственное рабочее здание на тот момент на всей территории тюрьмы. Остальные два корпуса, построенные уже в советское время, начали трещать и разваливаться. Один пришлось закрыть, другой и вовсе разобрать – он стоял на склоне горы и стал разрушаться на глазах

Очень жарко – нигде мне не было так жарко как в Херсоне. Там я провёл своё первое тюремное лето. Жара градусов под 30–40. В маленьком, плохо проветренном помещении она чувствовалась ещё сильнее. Поэтому, хотя и была горячая вода, первые два месяца я по два раза в день обливался из-под крана холодной.

Теперь я мечтаю когда-нибудь приехать туда и посмотреть этот город уже не из окна автозака. Тогда я Херсон так и не почувствовал, не узнал, зато мне очень много о нём рассказывали. Херсон стал для меня просто мифологическим местом. То, что видел из окна автозака, и то, что пришлось услышать от сокамерников-херсонцев, отличалось как земля и небо над тюремным двориком, на которое я смотрел во время ежедневных прогулок.