Многие особые прерогативы императора восходили к прежним, дореформенным временам. Так, он имел исключительное право создавать и упразднять министерства и прочие высшие административные учреждения, распределять между ними обязанности. Только император определял порядок пожалования титулов и орденов. Исключительно от его имени заключались международные договоры, объявлялись война или мир. В его руках была и обороноспособность страны. Своей волей он вводил в том или ином регионе империи чрезвычайное положение. В некоторых случаях государь имел право делать исключения в законе: например, даровал милости отдельным лицам. С. Ю. Витте так писал по этому поводу: «Доколе отдельные отрасли законодательства нашего не будут переработаны, допущение изъятий из закона необходимо… Передача же этих дел на разрешение законодательных учреждений практически едва ли осуществима, ибо это по преимуществу мелкие и требующие спешного разрешения дела, для которых сложный законодательный порядок слишком громоздок и вообще неподходящ, так как Государственная дума и Государственный совет от более важных и плодотворных общих занятий отвлекались бы разбором сравнительно неважных, частных случаев».

Как уже говорилось, император обладал правом абсолютного вето. Его слово было решающим при принятии любого законопроекта. Однако в этом не было российской специфики. В начале XX века такое право было предоставлено большинству монархов, которые, правда, пользовались им чрезвычайно редко. Так, английский монарх последний раз ветировал законопроект в 1707 году. Пруссия вовсе не знала таких случаев. В России царь воспользовался своим правом только два раза^[2].

Традиционно большое внимание правоведов привлекала статья 87 Основных законов. В соответствии с этой нормой император подписывал указы, имевшие силу закона, в перерывах между сессиями Думы. Правда, такое решение следовало внести в Думу не позднее, чем через два месяца с момента возобновления ее работы – иначе указ утрачивал силу. Современные исследователи порой утверждают, что именно статья 87 свидетельствовала о незыблемости самодержавия и иллюзорности полномочий Государственной думы. В действительности даже те правоведы начала XX века, которые критически относились к этой норме, полагали, что ее наличие в целом обосновано. Порой жизнь обязывает исполнительную власть принимать оперативные решения, пренебрегая официально прописанной (и обычно очень долгой) процедурой. В большинстве европейских стран конституции позволяли правительству прибегать к чрезвычайно-указному праву. Более того, оно применялось даже там, где было официально запрещено: например, в Сардинском королевстве: только в 1848–1849 годах там было принято 66 постановлений чрезвычайно-указного характера. Для сравнения: в России за годы работы Третьей Думы (1907–1912) правительство прибегло к этой мере шесть раз. Кроме того, сам факт наличия этой нормы подчеркивал конституционный характер «обновленного строя»: она фактически определяла рамки правительственного волюнтаризма.

Проблема была не в 87‐й статье, а в сохранении старых, чиновничьих путей законотворчества (через Военный совет, Адмиралтейств-совет, Комитет финансов и др.), в туманном определении функций Совета министров, в не соответствовавших времени бюджетных правилах, подходивших для назначаемого Государственного совета, а не для избираемой Думы, и т. д. Все это свидетельствовало об архаике российской правовой системы, которая менялась лишь частично.

Вопреки сомнениям современных исследователей, большинство правоведов начала XX века не сомневались в том, что в России в 1906 году установилась конституционная монархия; она не походила на английскую, но вполне соответствовала немецким образцам. Об этом писали В. М. Гессен, Б. А. Кистяковский, С. А. Котляревский, Н. И. Лазаревский и многие другие. Да, конституция была «куцей», полномочия Думы – весьма ограниченными. Тем не менее император в большинстве случаев отныне не мог законодательствовать самостоятельно. Впрочем, встречалась и иная точка зрения. Так, А. С. Алексеев полагал, что и после 1906 года не было подлинной конституции, однако можно было говорить о конституционных началах, провозглашенных Манифестом 17 октября. Причем это был не подарок царя, а явленная всем воля общества, отстоявшего свои права.

Принципиально иную позицию отстаивали юристы правомонархических взглядов (например, П. Е. Казанский). Не будучи специалистами в области государственного права, они предпочитали анализу Основных государственных законов метафизические конструкции. Им представлялось, что царь не мог умалить собственную власть, даже если сам того желал. Кроме того, император даровал конституцию, а значит, он мог забрать дарованное назад: он оставался неограниченным самодержавным правителем, и факт созыва Думы мало что менял.

С тех пор прошло более ста лет. За это время было издано по меньшей мере шесть тысяч публикаций, посвященных Государственной думе. Многим авторам хотелось поставить точку в бесконечном споре о конституционной монархии. Советские историки в большинстве своем придерживались точки зрения правых монархистов и отрицали наличие конституционной монархии в России. С формально-юридической точки зрения эта позиция не выдерживает критики. Монархия может быть абсолютной либо конституционной. Конечно, абсолютные монархии бывают разными, равно как и конституционные отличаются друг от друга. Однако это соображение нисколько не колеблет основательность той простой классификации, которая сложилась в юридической науке и базируется на одном критерии: если полномочия монарха хоть в чем-то ограничены представительным учреждением, эта монархия конституционная, а не абсолютная. Основные законы не оставляли никаких сомнений на этот счет. Причем на практике сфера прерогатив представительных учреждений скорее расширялась, чем сужалась (о чем речь пойдет ниже).

Проблема конституционного характера политического режима в 1906–1917 годах не может считаться научной в полном смысле этого слова. Вместе с тем долгие годы она заслоняла собой важные вопросы функционирования представительных учреждений и, шире, всей политической системы России в преддверии революции 1917 года. Конституция у нас в крови – шутят англичане, у которых, как известно, конституция отсутствует. И они правы. Конституционный порядок – не совокупность документов, но определенные устои, привычные для политических игроков. Как говорили еще в начале XX веке, писаные акты – это скелет, который должен обрасти «мясом», чтобы правовой организм смог полноценно существовать.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Таврический дворец был построен в конце XVIII века по проекту известного архитектора И. Е. Старова. Первым его хозяином был могущественный фаворит Екатерины II светлейший князь Г. А. Потемкин-Таврический. Здесь в 1791 году он устроил пышные торжества, посвященные своей благодетельнице. В том же году Потемкин и скончался, а дворец забрали в казну. В последние годы жизни императрица любила проводить здесь время. С воцарением Павла I дворец попал «в немилость». Тут устроили казармы Конногвардейского полка; по роскошным паркетам Таврического скакали бравые кавалеристы. Многое изменилось в России после убийства Павла в марте 1801 года, по-новому зажил и дворец, который вновь стал императорской резиденцией. Понадобилось немало усилий, чтобы восстановить во многом утраченные интерьеры. Теперь здесь жили представители императорской фамилии, почетные гости царя. В 1826 году во дворце скончался проживавший здесь придворный историк Н. М. Карамзин. И все же у здания не было определенного хозяина. И только в 1906 году дворец его обрел в лице Государственной думы.

Таврический дворец пришлось перестроить, дабы он соответствовал новым задачам. Для пленарных заседаний Думы был преобразован зимний сад. Это помещение не вполне подходило для работы парламента. Основная проблема – плохая акустика. Многих депутатов, не обладавших достаточно звонким голосом, не было слышно. «С акустикой этой много возились, ставили перегородки, снимали их, вешали занавески и тоже снимали. Была образована даже научная комиссия для нахождения способов улучшения акустики… но это ни к чему не привело, и акустика оставалась такая же невозможная», – вспоминал депутат С. И. Шидловский. В Думе не раз говорили о необходимости построить новое здание для представительного учреждения. Однако и первые, и последние свои заседания депутаты Думы провели в Таврическом дворце.

Обосновавшись в Таврическом дворце, Дума преобразила всю округу. К началу XX века Литейная часть была мало заселена. Отныне цены на жилье в этом районе Петербурга неуклонно росли. Здесь снимали или покупали квартиры депутаты, политические лидеры, популярные журналисты. На Шпалерной улице, в считанных шагах от Таврического дворца, поселился один из лидеров правых, скандально известный В. М. Пуришкевич. Его соседом по лестничной площадке стал публицист и литератор В. В. Розанов. На Фурштатской улице снял десятикомнатную квартиру председатель Думы М. В. Родзянко. В 1912 году он присоединил к своим апартаментам соседнюю четырехкомнатную квартиру. Согласно данным современного исследователя О. А. Патрикеевой, годовая плата за две квартиры составляла 3600 рублей, то есть большую часть годового жалованья депутата. На углу Потемкинской и Сергиевской улиц, напротив входа в Таврический сад, в 1906 году располагался кадетский клуб. Здесь же снимал квартиру наиболее видный оратор от той же партии В. А. Маклаков. «В квартире имелся громадный зал на сто человек с балконом, большая комната для библиотеки, две столовых, комната для Центрального Комитета, для канцелярии. Словом, квартира поместительная и роскошная». В этом же доме в 1912–1916 годах проживали Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. После 1913 года на Бассейной улице (ныне улица Некрасова) поселился лидер кадетов П. Н. Милюков. Прежде он жил в Эртелевом переулке (ныне улица Чехова) по соседству с председателем Совета министров И. Л. Горемыкиным. Новый дом на Бассейной обладал всеми современными удобствами: отоплением и горячей водой; на первом этаже размещались прачечная, гладильня, химчистка, парикмахерская, аптека, булочная, пекарня, мясная, молочная лавка и, наконец, кинематограф.

В 1913 году в Литейной части появился электрический трамвай, а в 1914‐м – Мальцевский рынок, где держатели думского буфета могли покупать продукты.