Моей маме – не позавидуешь. С одной стороны ей, воспитывая маленького меня, нужно было как-то объяснить мне разницу между добром и злом. Например, что воровать – нехорошо. С другой стороны, мое детство выпало на 90-е, и если бы мама не тащила домой с работы все, что плохо лежало – не факт, что мы бы выжили. Каждое лето на месяц мы уезжали в оздоровительный лагерь, в котором мама работала врачом. Заезжали мы туда с двумя сумками, а выезжали – с пятью. А как иначе? 90-е, задержка зарплаты на полтора года, пенсии – на полгода. Дикая инфляция, а кормилец в семье один: она. Мой биологический отец счел, что достаточно помог любимой женщине, сотворив ей помощника, то есть меня. Мавр сделал дело – мавр может уйти. И ушел.
Жизнь в 90-х научила меня не щелкать клювом. Отвлекся – пустые бутылки подберет кто-то другой. Расслабился – у тебя отберут деньги от прошлой успешной бутылочной охоты. Жестокая школа жизни! Поэтому когда я читал "Малыша и Карлсона", в тот момент, когда Карлсон объясняет, откуда у него полный кошелек монеток в пять эре, у меня, в отличие от Малыша, разрыва шаблона не произошло.
– Извозчик не должен быть разиней! – объясняет Карлсон.
– Так ты даже видел, кто обронил кошелек, но не вернул? – ужасается Малыш.
Для меня все было очевидно. Извозчик – разиня, а Карлсону – нужнее. Все честно.
В общем, разницу между "украл" и "нашел" я знаю достаточно неплохо. Благодаря маме. И благодаря вот таким вот двум случаям…
Мне было три с небольшим года, когда у кого-то в гостях я увидел ЮЛУ! Никогда до того мне в руки не попадал такой чудесный и прекрасный предмет, как волчок! Он так вертелся, так завывал, и так эффектно танцевал на своем кончике, что я был покорен. Практически весь вечер я играл только с юлой, полностью игнорируя других детей и другие игрушки, а ближе к концу вечера я осознал, что жить без этой игрушки я уже не смогу.
Я тихонько подкрался к маме, протянул ей вожделенный волчок, и прошептал на ухо четкие указания: "Положи к себе в сумку и закрой ее!"
Я все продумал. Юлы все равно никто не хватится сразу, сын хозяина дома играл ей не слишком активно, видать уже надоела. А у мамы сумка большая, никто и не догадается, что в ней лежит игрушка. Это же совсем не то, что пытаться вынести юлу в кармане, или запихнув в штаны?
И вот мы вышли на улицу. Я выждал немного, и попросил маму:
– Доставай!
– Кого? – искренне удивилась мама.
– Юлу! Из сумки!
– А вот… – мама расстегнула сумку, демонстрируя, что ничего лишнего в ней нет, – Нету ее тут…
Я горько разрыдался. Я ведь сделал все правильно, я все продумал, все рассчитал! А мама… Как она могла? Я же дал четкие указания, просто положить юлу в сумку, почему она не сделала этого? Где я допустил ошибку?
Сквозь полный отчаяния рев я худо-бедно донес это все до мамы.
– А зачем ты хотел вынести юлу? – спросила она меня.
Глотая слезы и сопли, давясь отчаянием и первым разочарованием в моей жизни, я сумел-таки выдавить из себя сквозь всхлипы:
– Потому что юла – моя самая любимая игрушка!
Как сейчас помню эту сцену. Мой детский разум постиг значение слова "безысходность". Все пропало! Идеальный план дал сбой, все пошло в разнос, все не так, нельзя верить даже маме! И я выкрикнул ей в лицо:
– Почему? Ты? Не? Положила? Юлу? В? СУМКУ???
– А я положила, – развела руками мама, – просто ее сейчас здесь нет.
И тут мама выдала самое дикое объяснение того, почему воровать нехорошо!
– Ты разве не знал? Если что-то возьмешь без спроса, оно и у тебя исчезнет!
Я задумался. В маминых словах я не сомневался, я принял их на веру сразу, потому что мама не обманывает, да и в картину происшедшего это вполне укладывалось: юла была – юлы не стало. Я задумался именно о способах практического применения закона природы, о котором я только что узнал.
– Ты понял? – спросила меня мама.
– Понял, – ответил я.
– Понял, что нельзя ничего брать без спроса?
– Понял. Только если хочешь кого-то наказать.
Мама тяжело вздохнула. Кажется, она начала понимать, что выбрала неверную тактику для объяснения того, почему красть нехорошо.
С того момента прошло около года. Мне было 4 с небольшим, мы переехали на новую квартиру, близился Новый Год, и мама с бабушкой решили сделать мне сюрприз! Они купили искусственную елку!
Все было продумано идеально. Ага, также идеально, как мой план похищения волчка. Возвращаясь с работы, мама купила елку. Донесла ее до этажа, оставила в коридоре, вошла в квартиру, где со мной сидела бабушка, которая обычно с маминым появлением отправлялась к себе домой. Быстро нашептала бабушке на ухо свой план:
– Елка – в коридоре. Закопай ее на улице, у нас под окном, а мы с Кирюшкой типа искать пойдем! Сюрприз будет!
Бабушка кивнула, взяла лопату, взяла тайм-аут минут на 15, и ушла с концами. Оговорен был условный стук, с которым бабушка вернется, пару раз толкнет в дверь лопатой, и растворится в темноте. Ведь она же не могла снова зайти к нам в квартиру, этим она вызвала бы мое подозрение, и поставила под угрозу всю операцию!
А операция и так держалась на честном слове. Да, ночь, канун нового года. Но прохожие-то есть, да и из окон окрестных домом кто-нибудь мог увидеть странную женщину, закапывающую в снег какую-то коробку. Кто-нибудь мог увидеть, заинтересоваться, и выкопать нашу елку раньше нас. Ну, вы помните: "Извозчик не должен быть разиней!" Если уж в Швеции кошельки у извочиков прут, как только они упадут на мостовую, то в СССР и вообще клювом не щелкай.
А теперь – главное. Как мама могла объяснить появление елки, за которой мы пойдем, в сугробе? Закопанный клад? Подарок от Деда Мороза? Магия, от которой в сугробах, во время определенной фазы луны, вырастают елки в картонных коробках?
Щас! Мы же русские, простые люди.
– Я когда домой шла, – с порога стала рассказывать мама, – видела, как мимо нашего дома сани Деда Мороза проезжали. Их тряхнуло…
Конечно, мы же в России, у нас дороги такие, что трясет даже волшебные сани.
– … И из саней в сугроб выпала елка! Выпала, и провалилась в снег, Дед Мороз ее не заметил и уехал.
Я не раздумывал ни секунды!
– А чего ты не подобрала-то ее?
Дед Мороз не должен быть разиней, правильно?
– А она глубоко в сугроб провалилась. Там без лопаты никак. Вот я домой и пошла…
– Так пойдем быстрее!
– Сейчас, подожди, дай хоть чаю попить, устала я сильно, – тянула мама время, дожидаясь, пока бабушка выполнит свою часть операции.
Я не знаю, чем руководствовалась моя мама. Спрашивал – пожимает плечами. Не помнит, почему придумала этот новогодний квест именно в таком виде. Видимо сказался менталитет, другие объяснения мне на ум не приходят.
И вот условный стук получен, мы быстро оделись, взяли лопаты (мама – штыковую, а я – детскую), и отправились на улицу. Поздний вечер, зима, телефонов нет. Бабушка ретировалась домой, закопав ГДЕ-ТО гашу вожделенную елку. ГДЕ-ТО! Примерно под нашим балконом. Примерно… Более точных данных нет.
Годы спустя мама рассказала повзрослевшему мне: "Ночь, я после работы, уставшая. Темно. Ни хрена не видно! Сугробы глубокие… Ты в них плаваешь, я – хожу по пояс с лопатой. Куда эта бабушка закопала елку? Как далеко от дороги? Насколько "примерно под нашим балконом"? Это "примерно" – что-то около 30 квадратных метров. Хожу, тыкаю лопатой в снег, устала как сволочь… И ты еще бухтишь: "Мама, ну куда она выпала? Ты место запомнила?" А я уже думаю: "А вдруг ее уже сперли? Россия же! Только отвернись, украдут даже сторожевую собаку… Минут тридцать искали!"
Нашли.
Этой елке как раз примерно сейчас исполнилось 29 лет. Почти три десятилетия верной и надежной службы своим хозяевам. Вот что значит елка, которую потерял Дед Мороз…
А что до грани между добром и злом, и между "украл" и "нашел", то со временем мне объяснили ее блатные песни. "Здесь люди честные живут, и у СВОИХ здесь не крадут".
На том и остановился.
История не новогодняя, но зимняя, и морозная. Как раз в тему того, что сейчас за окном.
Шел 1997-ой год. Мне было 14. Моему другу детства, Мишке, более известному читателям моих мемуаров под подпольной кличкой Толстый, было 12. Жили мы на "Снегирях", кои в те годы были не просто гребенями, а краем географии. За "Снегирями" начиналось великое ничто, занесенное снегом и продуваемое декабрьскими ветрами!
Вернулись мы со школы, осознали, что уроки мы делать как всегда не хотим, и решили поискать на свои задницы приключений. Например, покататься на лыжах. Сказано – сделано. Оделись, худо-бедно тепло, нацепили лыжные ботинки, смазали лыжи парафином, и вышли из дома, навострив лыжи в сторону озера, вошедшее в анналы моих историй под именем Мертвая Заводь.
То самое озеро, на берегу которого предполагалось символически принести в жертву двух девушек, по имени Света и Наташа. То самое озеро, благодаря которому я сейчас пишу эти строки, покрытый пятнами ветряной оспы.
Ищете связь между озером в 97-м и оспой в 2016-м? Все просто! Благодаря Мертвой Заводи я познакомился со Светой и взял ее жены. Благодаря этому факту на свет появился Стас, который притащил из садика ветрянку, и заразил ею всех, кого до кого дотянулся.
Но Аллах с ними, с лирическими отступлениями. О принесении в жертву будущей жены я писал в одноименной заметке. Важные постулаты: зима, поля, дорога до Мертвой Заводи, лыжи, и километра так 4,5 до этого самого озера.
И -20. Но это мы осознали уже посреди полей. Ну а чего нам, молодым бугаям? Резво бежим по лыжне, легкая шапочка прикрывает уже посиневшие уши, но это не проблема: всегда можно остановиться, снять варежки, подышать на руки и приложить их к ушам, отогревая замерзшие локаторы. Фигня-война. Главное – надолго не останавливаться, а то курточка на рыбьем меху тоже не слишком сильно спасает в морозы. Но дети же, энергии много! Движение – жизнь, пока ты бежишь, тебе тепло, а бежать мы способны долго.
Два неутомимых киборга, весело матерясь мчащиеся по лыжне навстречу приключениям! Неуязвимые для холодов, нечувствительные к ледяному ветру, подгоняющему нас в спину. В тот момент мы были свободны и неудержимы! Мы сами были подобны ветру. Прошлое – забыто, будущее – покрыто мрачной пеленой, а в настоящем – только ритмичные движения рук и ног, только небо, только ветер, только Белое Безмолвие впереди.
Сделали небольшой привал на обочине Мочищенского шоссе, в том месте, где сейчас оно сливается с Северным объездом. Отогрели уши, немного подморозили ноги. Лыжные ботинки – голимый кожзам, совершенно не защищающий от холода. Ботинки старые, купленные несколько лет назад. Ноги – росли, ботинки – нет, поэтому они еще не малы, конечно, но близки к этому. Трое носков под них не наденешь, обычные, да плотные шерстяные – впритык, и то пальцы уже жмет. Останавливаться нельзя, холод забирается в каждую щелочку в одежде, касается кожи своими ледяными пальцами, пробирается дальше, в кровь…
Встали, перебежали дорогу, снова нацепили лыжи. Вперед!
Дальше – хуже, лыжни нет. Идем по целине, по насту. Идти тяжелее, энергии тратится больше, но мы же молоды, мы же неутомимы, а выделившаяся при движении энергия тратится на обогрев замерзающего тела. Прорвемся, еще не в таких переделках бывали! От гопников бегали, в болоте тонули, в ментовке сидели… Что нам какой-то мороз? Мы же сибиряки…
Идем. Уже не бежим, уже идем. Но осталось-то недалеко, километра полтора, не больше. Иногда выкатываемся на проселочную дорогу – по накатанному снегу становится идти чуть легче. Иногда дороге с нами не по пути, и она уходит в сторону, а мы упрямо торим лыжню к Мертвой Заводи.
В какой-то момент мы снова оказываемся на дороге, и она выводит нас к горке. А горки – мои враги. Страшные враги! Нелады у меня с ними, вечные нелады. Плохо у меня с равновесием, плохо у меня с удержанием направления на большой скорости. Потому ни разу я на горных лыжах и не катался, сколько не говорили мне друзья: "Да горные – это не беговые. Там по-другому все!" Не пойду! Я когда на коньки впервые встал – ногу потянул! В раздевалке! Снимая конек! Представляете, что со мной на склоне будет, на горных лыжах? Да я там погибну глупой смертью храбрых, а заодно и нескольких невинных с собой заберу.
Не так страшен атакующий строй кавалерии, как катящийся с горки Кудряшов! Не так бессмысленен и беспощаден русский бунт, как мое чувство равновесия! Не так опасен огненный дождь, как неуправляемый снаряд с двумя лыжными палками!
Обойти горку? Спуститься по целине? И времени жалко – чем дальше, тем меньше в организме остается энергии, хочется побыстрее добраться до озера, задать себе вопрос, нахрена мы сюда поперлись, и повернуть обратно. И гордость в груди пылает огнем! Горка? Да она мне как два пальца испоганить! Как две ноги переломать! Как две лыжи узлом завязать!
И-эх! Понеслась, перекрестясь! Ловите меня семеро, шестеро не удержите!
Скорость растет, координация падает, в груди замирает сердце, я забываю сделать вдох… И тут колдобина! А может ветка? А может загогулина? А может хитрая ловушка, расставленная кем-то на бездарных лыжников вроде меня?
Небо, земля, снова небо, снег во рту, снег за шиворотом, варежка летит дальше, а я уже никуда не лечу, я падаю мордой в снег! Боль в лодыжке, боль в руке, боль в спине. Что-то хрустит, что-то рвется… Я открываю глаза – перед глазами лыжа. Нога выгнута под странным углом, но вроде цела. Распутываюсь, оцениваю повреждения – вроде цел.
– Нормально? – орет сверху Толстый.
– Нормально! – ору я в ответ.
– Я лучше сторонкой обойду, – очкует он.
– Тебе что, слабо? – кричу я заветное заклинание подростков.
– Кому слабо? Мне слабо?
Еще одни неуправляемый снаряд несется с горы, наезжает на ту же колдобину, что и я, и тяжело приземляется в снег, путаясь в руках, ногах и мыслях. Толстый орет благим матом, я бегу к нему, на ходу думая, что мы доигрались, и случилось что-то плохое…
Плохое действительно случилось. Руки и ноги целы, идти, хоть и хромая, Мишка может, но вот креплению на левой лыже хана. Полностью и бесповоротно. Здесь, без инструментов, не починить никак.
Все! Приехали! Не дошли мы до Мертвой Заводи каких-то 500 метров. Разворачиваемся.
Сначала идем по дороге. Так еще ничего, Мишка ковыляет, держа лыжи в руках, я – легко скольжу впереди него. Но скорость уже не та, да и сил уже не так много. Замерзаем… Дальше – хуже. Дорога забирает влево, нам туда не надо, нам надо прямо. Снова по целине. Мишка цепляет одну лыжу. На вторую – просто встает, потому, что закрепить ее на ботинке нечем.
И ветер, тот самый прохладный ветерок, что по дороге сюда ласково подталкивал нас в спину, загоняя в ловушку, теперь победно скалился нам в лицо, ледяными руками оглаживая нос и щеки.
Шоссе уже в зоне видимости, но шоссе – это только ориентир, это даже не половина дороги, это менее, чем треть. А я уже ни рук, ни ног, ни лица не чувствую. Белое Безмолвие показало свое истинное лицо, свой холодный оскал смерти. -20, ветер, и мы на равнине, посреди великого ничего, продуваемые со всех сторон.
– Миш, я побегу вперед, ладно? Не могу больше, замерз как сволочь. На шоссе попробую машину голоснуть. Может, кто подвезет…
– Беги, – обреченно сказал Толстый, вымученно вышагивая по снежной целине на одной лыже.
– Держи прямо, у дороги встретимся, лады?
Наверное, он думал, что я его брошу. Что сейчас выеду на трассу, поймаю машину, и умчусь домой, греться. Но русский в Белом Безмолвии своих не бросает.
Домчавшись до шоссе я немного разогнал кровь, но только самую малость. Заледенел я уже весь, до костного мозга. Руки еще как-то ощущались, но ног я уже просто не чувствовал. Выбежав на дорогу я действительно попытался поймать машину, но потом подумал: что я скажу водителю? "Дяденька, там мой друг телепается, на одной лыже, проваливаясь каждые 15 секунд по пояс. Он еще минут через 15 сюда доберется. Вы его подождите, пожалуйста!" Глупо как-то. Вот дотелепается, тогда вместе и будем голосовать. А пока… Пока надо хоть немного согреться.
Возле дороги стояли полутораметровые снежные отвалы, нагребенные снегоуборочной техникой. И если упасть под защиту этого снежного вала – он прикроет хотя бы от ветра. У меня хотя бы перестанет леденеть лицо…
Я рухнул у обочины, спрятавшись от ветра, свернувшись в позе эмбриона. Наверное, так и умирают люди на морозе. Прячутся в иллюзорное тепло, расслабляются, и позволяют холоду проникнуть везде. В горло, в легкие, в кровь, а уже по ней – добраться до сердца, навсегда остановив его стук. Я пролежал так минут 15, не чувствуя ног, но все же еще далекий от того, чтобы полностью отдаться холоду. Я отдохнул, отогрел лицо и уши, заморозил все остальное…
Но знаете, что страшно? Шоссе. На обочине в снегу валятся свернувшийся клубком подросток. Думаете, кто-то остановился? Нет. Ни один. Надеюсь, меня просто не видели там, в снегу… Потому что если видели, но не остановились… Я тогда просто не хочу думать о человечности в этой стране.
Через снежный вал на противоположной стороне дороги, пыхтя и матерясь, перевалился Мишка.
– Я через поля не пойду, – сказал он, – просто не дойду. Просто сдохну.
Я кивнул. Кивком указал: "Падай рядом, полежи"…
– Пойдем вперед, вдоль дороги, – предложил я минут через 5, – там кафе впереди. В нем погреемся немного. Ну а потом – по Пьяной дороге.
Так дольше. Километров пять, вместо трех, если по прямой. Но я прекрасно понимал, что поля Толстый не одолеет. Да и я уже, вполне возможно, тоже.
Мы встали. Пошли вдоль дороги, держав в правой руке лыжи и палки, и вытянув левую. Может, кто остановится? Может, кто подвезет?
Кому мы такие нужны, с лыжами? Как запихнуть лыжи в среднестатистический седан? Кому это вообще надо?
Почти у самого кафе нас подобрал универсал, в салон которого лыжи с трудом, но пролезли. Семейная пара, которой он принадлежал, ехала на "Снегири". Стуча зубами мы бормотали "Спасибо" всю дорогу, сидя на заднем сиденье и чувствуя, как покалывает руки и лица. Вот что меня смущало, так это то, что в ногах я не ощущал ничего.
О проекте
О подписке