Тяжко вздохнув, я побрел к импровизированным воротам, представлявшим собой две высокие створки метра по три каждая. Сама же стена была метра четыре, а то и четыре с половиной. Створки эти уже пропахали глубокие борозды в земле. На ночь их запирали на массивный засов, с которым и пятеро кузнецов еле сдюжат, а простого люду с полей пришлось бы нагнать с десяток. Потому-то я и торопил миледи. Ведь запоют цикады, и засов опустят, а на пришлых посыплются оскорбления и камни. И даже проезжай здесь император, створки никто не распахнет. Его императорское величество не имеет в баронствах никакой формальной власти, разве что экономическое влияние.

Когда мы уже почти дошли до маленькой сторожки, я резко остановился, будто Молчун огрел меня по голове и вбил по пояс в твердь. От неожиданности девушка налетела на меня, но я вовремя подхватил ее и не дал упасть.

– Прошу прощения, – на автомате выговорил я и отмер.

Не знаю, что она там ответила (или не ответила вовсе), но я лишь сейчас осознал, что впервые за восемь лет (трудно в это поверить, да?) сорвался! И не просто сорвался, ну то есть не разбил кому-то лицо, не вызвал на дуэль, хотя на дуэлях никогда не сходился, а вот так – взял и наорал. Да, темных богов в мой дом, я вообще никогда в жизни ни на кого не орал. И стоило мне потянуть за эту ниточку, как я тут же понял, что никогда в жизни не решился бы сойтись в битве со сворой волков, предпочтя их обществу толстый сук, на котором можно укрыться. Так же я бы никогда в жизни не сказал девушке при первой встрече то, что сказал Мии, когда она очнулась. Нет, ну это ж надо – расписать леди все ужасы лихой вольницы! И уж тем более прыжку в водопад нормальный я предпочел бы отсидку в кустах. Поверьте, я бы сумел укрыться от горячей погони даже с выводком мартовских котов на руках, не то что с этой, тогда полуобморочной несчастной. И конечно же, бывалый наемник никогда бы не заснул на берегу озера, не почуяв сквозь дрему запах паленого мяса и горящих повозок.

– Кем будете? – спросил плотный мужичок в сторожке. В руках он держал звонкий колокольчик на деревянной палке, а в темных глазах светилось подозрение, смешанное с легким страхом.

Часто путники ожидают увидеть в таких будках какого-нибудь старичка, но кто в своем уме посадит на эту должность уважаемого человека в преклонных летах? А уж в деревнях любой, кто природный цвет волос давно сменил на седину, пользуется уважением, и относятся к нему с почтением. Ну… в большинстве случаев.

– Здрав будь, добрый человек! – Я положил правую руку на ременную бляху и поклонился сторожу. Потом положил туда же левую руку, развернулся к деревне и сделал поклон в пояс. – И пусть дом твой будет в здравии.

– И ты здрав будь, добрый путник. – Из глаз крестьянина пропала настороженность, а на смену страху пришло любопытство. – Таверну найдешь в конце главной улицы. Ну а где дом брата твоего, не буду говорить. Коль ты есть тот, кем хочешь казаться, сам найдешь. А коли нет, то не обессудь.

– Спасибо и на этом, – кивнул я. – Тихой ночи тебе, добрый человек.

– И тебе, путник, – мужичок хмыкнул и окинул цепким взглядом ладную девичью фигурку, – тихой ночи.

Отчего-то этой незатейливой шутке улыбнулся и я, в результате чего чуть было не оказался прожжен чьими-то зелеными глазами.

Мы вошли в деревню. Главной улицей селяне именовали свою единственную улицу, самую широкую, ту, которая шла от ворот до площади, а потом упиралась в дом старосты, самого уважаемого человека. После хозяина-барона, конечно, ну и после волхва или, как их еще называют, ведуна, чародея, чароплета и двуязыка. В общем, как только нашего брата здесь не величают. А вообще маги и волшебники, которые живут на таких хуторах, – весьма опасные личности. У них тут, так сказать, все родное. Вот идешь ты по деревне, а с соседнего дерева на тебя ворон смотрит. Вот что в этом может быть особого? Но, возможно, глазами этой птицы на тебя смотрит сам ведун. И вот он уже знает, кто ты, откуда, зачем явился и что недоброе можешь сделать на этой земле. Про доброе эти недоучки обычно не думают. Они параноики – постоянно ищут подвох. Но пусть они и недоучки (как и ваш покорный слуга), но каждая травинка, сдобренная разными смесями, каждое дерево, которому нашептали заклинания, и каждый подкормленный зверь будут на стороне ведуна. Так что когда идут войны, в деревни первым делом отправляют боевых магов, а потом уже – солдат и легионеров.

– Кар-кар! – прокричал ворон и унесся в северном направлении.

О как. Значит, я был прав, действительно птица волхва. Они обычно живут на отшибе и зачастую за забором, тем самым придавая себе солидности, мистичности и весу у местных. Да и делами своими заниматься куда проще, когда тебе в окно не заглядывают любопытные детишки, а народ не прячет девок от греха подальше. Ведунов хоть и уважают, но опасаются даже посильнее заезжих настоящих магов. Вот такие нравы у простого люда.

Шли мы по песчаной дороге, на которой могли бы разъехаться бортами две груженые повозки, по каждой стороне стояли дома. Избами их не назовешь, ну а срубами и подавно. У каждого есть и крыльцо, и стойло, и банька. Виднелись огороды и даже беседки. На окнах – резные ставни, из труб валит густой дым. Деревни баронств мало чем напоминают хутора империи. Здесь каждый крестьянин зажиточен, потому их так не любят имперские земледельцы и просто обожают торговцы. А все почему? А просто бароны хоть свиньи еще те, но за своим стадом (простите этот нелепый каламбур) следят внимательно. Ведь с паршивой овцы, как известно, шерсти всего клок, а вот с упитанной, ухоженной, взращенной овечки прибыли куда больше. Барщина здесь, конечно, строгая, но не отягощена прочими налогами, сборами и данью. Вот и жиреет народ. Почему же имперские крестьяне не бегут сюда? Бегут, разумеется, еще как бегут, вот только кто их здесь ждет? Как прибегут, так их обратно и отошлют, дабы император вдруг не решил, что ему не нужны под боком баронства, и не заслал сюда регулярную армию вместе с боевыми магами. Которые стройным маршем пройдутся по «свободным землям» и оставят за собой пустыню.

Когда же мы свернули в переулки, так называется пространство между двумя заборами, я стал искать нужные знаки. Пространство же это столь узкое, что пройти могут лишь два человека, третьему уже места нет. Поначалу Мия шла сзади, но постоянно спотыкалась о кочки или в подступающей мгле неправильно ставила ногу, отчего пыталась завалиться на чужой забор. Так что в скором времени я решительно схватил ее за руку и повел рядом, как неразумное дите. Впрочем, вне дворцовых залов большинство аристократок таковыми и становятся.

Дорожки петляли и уходили куда-то вглубь. Деревни строятся просто – от центра к окраине: тут не соблюдается никакая система, нет четких переходов и прямых линий. Все навалено в кучу и перемешано в хитрой паутине дорожек. Кстати, именно поэтому Москву и называют большой деревней, а вовсе не потому, что там царят хамство и полное неуважение к ближнему. Хотя, может, и поэтому. Но вы не подумайте, я к жителям столицы отношусь нормально, непредвзято. Просто, видимо, так сложилось, что из всех людей, которые живут в этом городе, я общался с самыми, как бы это сказать, «москвичами», что ли. Впрочем, знаком я был и с вполне приятными личностями. Кстати, я где-то слышал, что москвичи о петербуржцах примерно того же мнения. В общем, две столицы в одной стране – это не есть гуд.

Дома ближе к краю становились все беднее: пропали беседки, заборы обветшали, виднелись даже огороды, поросшие сорняками, а это признак крайнего упадка. И все же я не мог найти нужное мне здание. И когда я уже почти отчаялся и был готов месить грязь по направлению к таверне, мне попался на глаза дверной косяк одного из обветшалых домиков. Это оказалось единственное крыльцо в округе, которое даже в предсумеречный час освещалось факелом.

Дом был хороший, крупный, с массивными бревнами у основания, ухоженным огородом, маленькой банькой и некрупным амбаром. Что же он делает в бедном районе? Просто когда сюда заезжали нынешние хозяева, дом действительно был убогим, но наш брат труда не боится… Единственное, что разбивало образ аккуратного жилища, – это изрезанный царапинами косяк входной двери, причем факел водрузили таким образом, будто специально хотели подсветить эту паутинку.

Я, нисколько не боясь и не стесняясь, перегнулся через калитку и отодвинул задвижку. Эти задвижки вообще скорее для антуража, чем для какой-то реальной защиты. Подойдя к дому, все так же держа в левой руке уже потеплевшую ладошку дочери визиря, я провел пальцами правой по косяку. Царапины не были старыми, возникало такое ощущение, будто их подновляют чуть ли не каждый день. Я прикрыл глаза и, глубоко вздохнув, постучал в дверь. Спустя пару минут раздались шаги.

– Кто такие? – Дверь открыла пожилая женщина. Она была высокого роста и крепко сбитой. Седые волосы стянуты в тугую косу, а в мозолистых руках – длинная скалка, которая в это мгновение казалась пострашнее наточенного бастарда. Из одежды на крестьянке простой, но приятный сарафан, а на ногах – ладные сапожки, которые и не у каждой горожанки найдутся.

Засунув руку за пояс, я вытащил из потайного кармашка одну из последних золотых монет. Их у меня осталось всего четыре.

– Не пустите ли переночевать на сеновале? – спросил я, протягивая монетку.

Вы, наверное, пальцем у виска крутите: предлагать крестьянину целый золотой за постой разве что не в хлеву!

– У нас на сеновале крыша протекает и кот шальной ходит, – покачала головой женщина. На старуху она ну никак не тянула.

Я убрал золотой, а из другого кармашка достал последнюю серебруху:

– Не пустите ли переночевать на чердаке?

Хозяйка покачала головой во второй раз:

– Чердак весь в пыли и мусоре.

Тогда я в третий раз сменил деньгу, достав медную монетку:

– Не пустите ли нас переночевать в свободной комнате?

– Старый! – раздался крик. – К тебе тут пришли! А вы проходите, нечего на ночь глядя на пороге толкаться.

Я улыбнулся и спрятал монету, а наткнувшись на полные недоумения зеленые глаза, поддался какому-то наитию и подмигнул.

Внутри все было так же, как и в нашем с Добряком срубе. Ну почти так же. А если честно, то это все равно что сравнивать номер «люкс» и наркоманский хостел. У нас были земляные полы, из которых частенько вылезали черви. Здесь же пол деревянный, залитый смолой, потом посыпанный песком и сверху укрытый досками. Потолок из колотых пополам бревен, уложенных на поперечную балку, и вся эта конструкция обмазана глиной. Стены же обиты липовыми досками, а внизу стояли резные лавочки. Выше виднелись аккуратные полочки с разным добром. На окнах висели занавески, а это уже в принципе нонсенс. В поселке еще ладно, но в деревушке, фактически на хуторке, это признак зажиточности. Наверное, странно говорить про зажиточность, когда в доме живут два человека в возрасте, то есть ни в мастерской, ни в поле не поработаешь. Но все объясняется одним простым фактом.

– И кого там принесло на ночь глядя? – Из-за угла вышел крепкий старичок с повязкой на левом глазу и целой плеядой шрамов на руках. – Кому по ночам не спится?

– Хорошего ветра, – кивнул я хозяину дома.

Тот лишь отмахнулся и протянул мне руку:

– Прямых дорог. Но какие в этой тюрьме дороги и ветер?

Я пожал ему руку, как это принято на Ангадоре: то есть сжимаешь не ладонь, а предплечье.

– А тебе, труп ходячий, значит, дороги и ветер подавай, да? – раздался голос хозяюшки откуда-то с кухни.

– Молчи, карга древняя! Лучше стол накрывай.

– Пень трухлявый, ишь перед гостями перья распустил.

Странно, но все это вызывало лишь улыбку. Женщина продолжала распаляться, но старик прикрыл дверь, ведущую, судя по всему, в обедню.

– Вот ведь достала, – выдохнул он. – Знаешь, молодой, не женись. Что хочешь по жизни делай, но не женись.

Я сначала не понял, к чему это он, но Мия, поспешно вырвавшая свою ладошку из моей руки, сама дала ответ:

– Мы не вместе!

– Вот о чем я и говорю, – опять вздохнул мужик и опустился на лавочку. Я дождался, пока сядет леди, и уже потом присел сам. Хоть чему-то герцогиня Лейла и графиня Норман меня обучили. – Вы даже не вместе, а она уже вперед мужского слова лезет. А как браслет на запястье появится, так такое впечатление, что не беседу ведешь, а от служивого отбрехаться пытаешься. Натурально за глотку держат.

– Спасибо тебе за совет, – хмыкнул я. – Видимо, и ты не нашел под пнем книгу в золотом переплете, где было бы написано, как ужиться с женщиной?

– Многое я под пнем видел, многое в мешок спрятал, много на торг оставил, но такой книги не видывал. А если бы и видывал, тебе, зеленому, ни в жизнь бы не отдал.

– Так мне и не надо во владение. Так, полистать бы, посмотреть одним глазком. Глядишь, и жизнь бы наладилась сразу.

– А что, без знаний нужных совсем все плохо? – прищурился дед.

Мия смотрела на нас с легкой опаской, как смотрят на сумасшедших, ведь ей наш язык, вроде и имперский, был совсем неясен.

– Не поверишь – по глупости делаю глупые вещи, по неразумению говорю неразумные слова. Даже не знаю, что такое.

Вопреки моим ожиданиям дед лишь улыбнулся и хрустнул костяшками некогда пудовых, а сейчас сморщенных кулаков.

– Привыкнешь. На дорогах змеи ползают редко, учиться с ними общаться некогда. Так что учись сейчас.

– Попытаюсь, но больно ветер сильно в спину дует.

– Расскажешь?

– Накормишь?

Дед снова хмыкнул и крикнул:

– Презренная женщина, как там наш ужин?!

– Готово уже все! – раздался второй крик.

– Ну пойдемте.

Поднявшись, я предложил руку Мии, но та фыркнула и поднялась сама, попутно окинув меня столь уничижительным взглядом, будто перед ней полуразложившийся труп червя. Вот как женщины это делают? Вроде я с какой-то стороны и был прав, но прошел всего час, а меня уже одолевают смутные сомнения. Может, развеять волшебство и пусть ее обновленное платье осыплется травой? Кстати, о волшебстве. Надо бы содержимое мешка толкнуть, а то скоро совсем без денег останемся. Я подозревал, что дочка визиря отправилась в путешествие, имея на счету в банке определенную сумму на дорожные расходы, но здесь сыграли свою роль два фактора – упертость и дутые принципы, из-за которых я бы с такой просьбой ни за что не обратился к надменной девчонке. Уж лучше потом в статью расходов включу, когда папеньке дочку передам. И будьте уверены, визирю повезет, если я на бумаге увеличу потраченную сумму всего в два-три раза.

Миновав коридор, мы очутились в обедне. На широком столе, покрытом скатертью, стояли четыре миски с вкусно пахнущим луковым супом. В центре виднелись горшочки с тушеным мясом, а на большой деревянной доске лежали разные овощи. Также был горшочек с соленьями, а на домовой печи пыхтел местный аналог чайника. Эдакий уменьшенный самовар без ножек. В животе заурчало, и хозяйка одарила меня доброй улыбкой.

– Садитесь, – сказала она, и мы расселись.

В руки мне сама собой легла деревянная ложка, и я тут же взмолился всем богам, чтобы леди не обидела хозяев и не показала свое «фи» простому – для нее – столу и простым приборам. Но девушка не показала виду: она уплетала суп за обе щеки. Разве что треска не было слышно. Голод – он равняет всех. А суп оказался просто божественным на вкус, я сам не заметил, как ложка уже стукнула о дно миски. Тогда хозяйка забрала опустевшую посуду и подвинула к нам горшочки. Едва я поднял керамическую крышечку, как в ноздри ударил аромат мяса, овощей и картошки. В общем, неудивительно, что и эту порцию я слопал с невероятной скоростью. Впрочем, девушка оказалась быстрее. Вопреки всем ожиданиям седая женщина была только рада и смотрела на нас с материнским умилением. Вскоре мы уже потягивали ароматный чай и заедали его сушками.

– По нраву ли пришлась трапеза? – спросил хозяин, обмакивая сушку в кружку.

– Уже давно мы не ели ничего вкуснее, – кивнул я. – Благодарю вас.

– Надеюсь, я тоже смогу тебя поблагодарить за столь же вкусный рассказ?

– И я надеюсь на это, – вновь кивнул я и начал рассказывать историю, которую из присутствующих поймут лишь трое. – Путь свой я начал из второго дома. Дорога шла кривая, и ветер странно себя вел, он дул то с запада, то с востока, а иногда приносил северные холода. И никто не решался меня подвезти. В итоге я оказался в гроте с отравленной водой, но вовремя успел это распознать. Пришлось бежать по извилистому тракту. В мои руки попал алый цветок с шипами.

Дед крякнул, а женщина лишь покачала головой.

– Я понес этот цветок на запад, где он и рос, – продолжил я свой рассказ, напрочь игнорируя смятение высокородной. – Через три сезона мне случилось биться за него, и опавшие листья оцарапали мне руки. Тогда я некоторое время стоял на месте, но вскоре чужой ветер понес меня на север. Там я шел сначала над холмами, но случилось спуститься под них, где я провел десятую долю перехода по Императорскому тракту. Цветок отказывался оставлять меня в покое. Лишь выбрался я на божий свет, как повстречал трех ласточек. Одна из них села мне на плечо и указала путь к телеге. В ней я обнаружил кроме старых нового попутчика, оказавшегося лицом высоким с глубокими корнями. Так мы двинулись дальше, все глубже уходя в бурелом. Ветки били нам по ногам, а острые колючки изрезали лицо. В конце концов мы вышли к саду, где я и посадил цветок. Вот только пока сажал его, шипы стебля так сильно впились мне в руки, что чуть ли не познакомили с темным садовником.

Женщина снова охнула, а хозяин так сильно увлекся рассказом, что перестал пить.

– Там же разминулись наши пути. Кто-то из попутчиков отправился еще дальше, а один нашел свой последний порог. Тогда, собрав плоды, я отправился к холму царей. Здесь я обменял семена на чернила и пергамент. Год я провел на месте, в метаниях не столь праведных, сколько справедливых. Мне довелось выплатить черный долг и показать три последних порога трем высоким людям. Один из них на короткое время стал для меня попутчиком, но я так и не понял, кем же он остался на тот момент, когда ветер перестал его беспокоить. После этого я пришел в дом и стал попутчиком для хранителей золотой шкатулки с розовым бриллиантом. И отвезти ее должно в место, где яркий глаз пробуждается от мокрого сна. Наша дорога началась ровно, без ухабов, без проливных дождей и красных ходоков. Так мне казалось, но красные следили за нами и вели к себе. В итоге весь караван встретил последний порог, а у меня на руках оказалась шкатулка. Красный попытался ее открыть, но я вовремя подоспел и отвел его к последнему порогу. Потом была погоня. Я долгое время бежал к изначальному дому, но наткнулся на семью серых ходоков. Мы дрались, и я выжил, а они нет. Здесь мой рассказ подходит к концу, так как после я постучал в вашу дверь.