– В новостях по телевизору видел.

– На данный момент этого достаточно. Ты веришь в официальную версию?

– Столкновение с натовской субмариной? Это ахинея еще большая, чем с гибелью «Курска», – уверенно и без раздумий ответил Ларин. – Обычное кораблекрушение пытаются выдать за диверсию. Не понимаю, зачем? Жаль, что люди погибли. Но сбивать себе политический капитал на человеческой трагедии аморально.

– Насчет капитала, сколоченного на трагедиях, это ты в самую точку угодил. Только он, подозреваю, не политический, а измеряется в дензнаках с восьмью-девятью нулями. Зеленых дензнаков, разумеется.

– Если вы подозреваете, то наверняка есть для этого и основания?

– Имеются. Погибли не все члены экипажа. Один спасся – это абсолютно точно. Его подобрало российское рыболовецкое судно. Сейнер, кажется. В отчете прочитаешь подробнее.

– Почему об этом не передавали в новостях? Или независимые СМИ все же вбросили информацию?

– О спасшемся знает очень ограниченный круг лиц. Даже мне с трудом удалось узнать. Старший помощник командира сторожевика «Бесстрашный» Николай Медведкин был поднят рыбаками на борт в очень тяжелом состоянии, в сознание приходил лишь пару раз, на короткое время. Его забрал вертолет береговой авиации. Догадайся с трех раз. Где он сейчас?

– В больнице.

– Правильно. Но это больница СИЗО. Там он в полной изоляции. С ним плотно работают следователи. В чем его обвиняют, мне неизвестно. Все делается в строжайшем секрете. Старпома усиленно охраняют. Доступ к нему только у проверенных тюремных врачей.

– Значит, что-то знает?

– Несомненно. И в его показаниях наверняка не фигурирует американская субмарина. А что-то другое, чего ни флотское начальство, ни Министерство обороны не собираются предавать огласке.

– Чего добиваются от старпома? В таких случаях практикуется физическое устранение опасного свидетеля. С ним это сделать легко и без всяких подозрений. Сердце не выдержало, обширный инсульт случился.

– Возможно, хотят узнать, что именно он успел рассказать, когда его подобрали. Или же внушают дать «нужные» показания. А уберут его потом, после выздоровления. Скажем, собьет человека машина. Вариантов масса. Знал бы точный ответ, тебя не тревожил бы. Необходимо узнать реальные обстоятельства гибели «Бесстрашного» и его экипажа. Главное внимание уделишь сопутствующим обстоятельствам. Только учти, за этим серьезные силы стоят и большие деньги. Просто так тебя к секретам не подпустят.

– А кто и когда меня свободно к секретам подпускал? – прищурился Ларин. – Конечно же, берусь. Только давайте решим, кто в нашей группе кому подчиняется. Лора мне или я ей?

– Вы оба – мне. А в каждом конкретном случае по обстоятельствам.

Лора оторвалась от окуляра трубы.

– Андрей. Конечно же, в нашей группе ты главный. Но только учти, умная женщина всегда сумеет сделать так, как ей надо, а ты этого даже не заметишь.

– Главное, чтобы результат был, – подвел черту под разговором Дугин.

* * *

Николай Медведкин пришел в себя, открыл глаза. Не сразу вспомнил, где он находится. Ему показалось, что он по-прежнему в холодной воде, его качают волны, а над головой затянутое тучами небо. Но тут зрение сфокусировалось, он увидел над собой ровно побеленный потолок, блестящий штатив капельницы, прозрачная трубка катетера тянулась к его локтевому сгибу. Затем, словно выхваченные из небытия вспышками стробоскопа, перед его внутренним взором пронеслись картинки. Низко пролетающий над спасательным плотиком вертолет… Командир «Бесстрашного», облаченный в оранжевый спасательный жилет, остекленевшими неподвижными глазами смотрит в небо, через его лицо переплескивает вода… Сгущающиеся сумерки, кто-то заботливо тащит его, подсаживает на борт сейнера… Стрекот винтов, гул турбины, он, пристегнутый к носилкам ремнями, в салоне вертолета…

– Ты меня слышишь? – между старпомом и потолком возникло малоприятное лицо, отечные веки, цвет глаз тусклый, серый, как море в непогоду.

В вопросе не слышалось и капли сочувствия. Спрашивающего интересовал только сам факт – слышат ли его?

– Слышишь? Можешь говорить? Тогда продолжим.

Вот это «продолжим» окончательно и вернуло старпома в реальность. Он вспомнил, где он находится, – в тюремной больнице. Вспомнил и мужчину, нависшего над ним, – следователь военной прокуратуры Ковригов, донимавший его вопросами.

– Итак, – полетели рубленые слова. – Что произошло на корабле? Как оказался за бортом? Как спасся?..

– Я уже говорил, – язык тяжело ворочался во рту, старпом ощущал свое тело, как бесформенную ноющую массу. – Отказал один дизель. Корабль развернуло к волнам бортом. От удара обшивка разошлась… Стала прибывать вода… Оборвало тягу руля… Когда…

– Эти твои бредни я уже слышал. Не верю. Понял? Ты и твой командир трусы, паникеры, бросили боевой корабль на произвол судьбы вместо того, чтобы бороться за его живучесть. Вы же свой экипаж за время капремонта морально разложили. Пьянство, бабы. На борту у вас спиртного немерено было, перепились все вместе с командиром. Вот и погубили и корабль, и экипаж. Как спасся?

– Мы с командиром последними борт покинули…

– И это твое вранье я слышал, – тут же отсек воспоминание следователь Ковригов. – И ты, и твой командир – паникеры. Что дальше было?

– Мы вертолет увидели. Думали, он спасать нас прилетел.

– Что ты тем, кто тебя подобрал, рассказывал?

– На сейнере?

– На нем самом.

– Ничего не помню, я уже без сознания был, когда меня на палубу подняли.

– Врешь. Вспоминай.

– Ничего не помню.

В кармане у следователя «зачирикал» мобильник. Ковригов поморщился и поднес трубку к уху.

– Слушаю.

Николай Медведкин успел расслышать волевой голос, исходивший из телефона.

– Ну, что там у тебя? Он на сейнере успел проболтаться?

– Я сейчас выйду, – Ковригов покосился на старпома, бросил ему: – Вспоминай! – и вышел в коридор.

Медведкин напряг слух. Он уже понимал, что следователь не хочет слышать правду. И так происходит скорее всего потому, что он эту правду сам прекрасно знает. До слуха старпома долетали обрывки разговора, который вел Ковригов.

– …слишком много знает… списать его придется, по-другому – никак… а я что, виноват в том, что он жив остался? Это ваша недоработка…

Старпом, хоть и был слаб, но соображал, к чему ведутся такие разговоры. Ближайшее будущее прорисовывалось вполне ясно. И требовалось что-то делать. Но что может сделать человек, которому и встать-то сложно? А если бы и мог подняться? Что в этом толку? Из тюремной больницы не убежишь…

Ковригов вернулся в палату, склонился к старпому.

– Значит, то, что тебя сейнер подобрал, ты помнишь. А то, что говорил тем, кто тебя спас, забыл? Нелогично получается.

– Нелогично, – согласился Медведкин.

То, что произошло в следующую секунду, следователь не мог себе и в страшном сне представить, ведь он допрашивал полуживого. Старпом набросил ему на шею самодельную удавку, выдернутую из капельницы трубку-катетер. Петля мгновенно затянулась. Да, Николай Медведкин не мог стоять на ногах, но в руках сила осталась. Ковригов попытался освободиться, схватив старпома за запястья, но даже не смог чуть ослабить петлю. Кадык вдавило в шею, следователь не мог вдохнуть и глотка воздуха… Кровь переставала поступать в мозг. Глаза вылезали от напряжения из орбит, губы посинели.

Старпом хрипел от напряжения. Если бы вместо прозрачной трубки в его руках оказалась рояльная струна, то шею, которую она обхватывала, уже перерезало бы до позвонка.

Ковригов опустился на колени. Глаза его закатились, между век виднелся покрасневший белок. Наконец следователь безвольно разжал пальцы. Старпом еще несколько секунд продолжал тянуть удавку, а потом отпустил ее. Следователь осел на пол.

Медведкин прислушался. Все произошло почти бесшумно. Ковригов не успел вскрикнуть, никто не поспешил ему на помощь. Старпом повернулся на бок и дрожащей после предельного напряжения рукой полез в нагрудный карман следователя. Трубка мобильника оказалась на месте. Сейчас она казалась Медведкину спасительным ключиком, способным сохранить ему жизнь. Он уже все продумал за то короткое время, пока следователь беседовал с кем-то могущественным по телефону.

«Раз они боятся того, что мне известно и даже готовы физически меня устранить, – примерно так рассуждал старпом, – то следует дать о себе знать миру. Вот тогда мое убийство потеряет для них смысл. Наоборот, им придется с меня пылинки сдувать».

Однако нормальный среднестатистический человек не держит в памяти телефоны редакций газет, радиостанций, они ему не нужны в обыденной жизни. Не знал этих номеров и старпом «Бесстрашного». К спасительному ключику вдобавок требовался и «цифровой семизначный код». Эта проблема решилась достаточно быстро. Медведкин позвонил в справочную, где и получил номер радиостанции «Свобода». Девушка-оператор произнесла цифры и тут же отключилась. Боясь забыть хоть одну из них, Медведкин набрал номер.

Трубку сняли тут же, но сразу же и предупредили.

– «Свобода». Не отключайтесь, я скоро отвечу, – прозвучало в наушнике.

Затем старпом около минуты слушал доносившийся издалека разговор секретарши с кем-то из сотрудниц станции. Разговор, на его взгляд, абсолютно бесполезный и даже глупый, хотя он и касался работы. Лежавший на полу следователь вздрогнул, шумно набрал воздух в легкие и заворочался. Правда, в себя так и не пришел. Наконец в трубке прозвучало очень вежливое:

– Чем могу вам помочь?

– Я Николай Медведкин – старпом со сторожевика «Бесстрашный».

– Я понимаю. Так чем я могу вам помочь?

По тону, каким это было сказано, стало ясно, что секретарша не в курсе новостей. Название сторожевика не произвело на нее ни малейшего впечатления.

– Это очень важно. У меня есть информация о том, как погиб экипаж. Я хочу рассказать об этом. Срочно. Вопрос жизни и смерти.

– Я сама не журналистка…

Все происходило совсем не так, как в фильмах, которые смотрел старпом. До этого ему казалось, что за него тут же «ухватятся».

– …сейчас соединю вас…

В трубке послышались щелчки. На этот раз на том конце линии раздался заинтересованный голос.

– Вы старпом с «Бесстрашного»? Но в официальном сообщении было передано, что весь экипаж погиб. Как ваша фамилия? Я записываю наш разговор.

Медведкин назвался и принялся сбивчиво, торопясь, рассказывать, как все произошло. Журналист переспрашивал, уточнял. Старпому все казалось, что ему не верят. Он и сам, если бы не пережил такое, никогда бы не поверил, что подобное могло случиться в наши дни.

– Откуда вы говорите?

– Из тюремной больницы…

Это было последнее, что успел сообщить старпом. Телефон в его руке отключился. В дверь палаты вбежали трое дюжих охранников с дубинками. Били наотмашь, со всей силы, не разбирая, куда придется удар. Сперва Медведкин еще пытался прикрываться руками, но потом вырубился, а его продолжали колотить.

Ковригов уже сидел на полу, но даже не пытался остановить экзекуцию. Наконец охранники остановились сами. Тяжело дыша, смотрели на не подававшего признаки жизни старпома.

– Врача позвать надо, – произнес один из них отстраненным тоном.

– На хрена?

– Должен же он смерть засвидетельствовать.

…Морг, наверное, самое тихое место в мире. Люди избегают там говорить в полный голос. Также это и самое мрачное место, особенно если морг тюремный. Голое тело старпома сторожевика «Бесстрашного» Николая Медведкина лежало на столе из нержавеющей стали. Патологоанатом Петр Крейдич, немолодой мужчина с опухшими веками, «колдовал» над ним. Кисти руки, затянутые в тонкие латексные перчатки, сжимали – одна скальпель, вторая зажим. Острое лезвие легко отделяло кожу от мягких тканей. Крейдич вынул селезенку, уложил ее на приставной столик, принялся рассматривать ее со всех сторон, словно кусок мяса на базарном прилавке. Указательным пальцем он вдавил кнопку на цифровом диктофоне, завернутом, чтобы не испачкался, в прозрачный пакетик. Вспыхнула красная кнопка, свидетельствующая, что запись «пошла».

– Кроме сквозного огнестрельного ранения в правом предплечье, также в результате вскрытия зафиксирован разрыв селезенки. Причина – неоднократное внешнее воздействие, предположительно удары, наносимые тупым продолговатым предметом, возможно, армированной дубинкой. Наносивший удары – левша, он находился выше занимавшего горизонтальное положение Медведкина. Судя по количеству вытекшей в брюшину крови, разрыв произошел за несколько минут до наступления летального исхода и сам по себе не мог являться причиной смерти.

Патологоанатом выключил диктофон, зевнул и ловко принялся прорезать кожу на голове мертвеца, шел по границе волосяного покрова. Сделав разрез, сдвинул волосы на затылок, обнажив череп, поцокал языком. Вновь вспыхнула индикаторная лампочка диктофона.

– Свод черепа проломлен в двух местах… В затылочной части наблюдается проникновение осколков во внутренние области, возможно, и в мозг, что могло послужить причиной смерти. Удар был нанесен сверху вниз тупым продолговатым предметом, зажатым в левой руке. Точное установление степени повреждения и возможности сочетаемости полученной травмы с жизнью можно сделать лишь после трепанации черепа.

Петр Крейдич взял со столика миниатюрную аккумуляторную дрель и педантично просверлил в черепе ряд дырочек, после чего опустил на глаза защитные очки и вооружился похожим на гусиное яйцо инструментом, на валу которого была насажена тонкая фреза. Загудел моторчик, мелкие зубья врезались в кость, полетели костяные опилки. И в этот момент патологоанатом почувствовал, что дверь в анатомический зал отворилась. Потянуло сквозняком, на пол легла полоса дневного света. Крейдич с неудовольствием остановил фрезу, раздраженно буркнул:

– Не видите, я работаю.

Его всегда раздражала манера следователей вмешиваться в его работу – их попытка узнать результаты вскрытия раньше того, как будет готово официальное заключение. Он и сейчас хотел сказать что-то вроде того: «Получите мое заключение на руки, тогда читайте и спрашивайте, сколько угодно. А сейчас я занят».

Но эти справедливые слова так и не прозвучали. Крейдич уставился на Ковригова, которого видел до этого момента лишь мельком. Патологоанатом даже не сразу его признал. Уж больно следователь походил на одного из его мертвых «пациентов». Распухшую, посиневшую шею украшали красные рубцы. Казалось, что по недоразумению ожил один из висельников, а их, работая в морге тюремной больницы, патологоанатом насмотрелся немало.

– Я хотел раньше к вам заглянуть, – хрипло и отрывисто произнес Ковригов. – Но… – он не договорил и надрывно закашлялся, приложив ладонь к шее.

– Понимаю и сочувствую, – отстраненно произнес Крейдич. – Однако род моих занятий…

Ковригов вскинул руку, останавливая медика.

– Слушай сюда, лепила, – бесцеремонно проговорил он. – Мне говорить тяжело. Не надо ему черепушку вскрывать. Лишнее. По-другому сделаем. Держи, – следователь положил на приставной столик увесистый конверт, отвернул клапан, внутри виднелась тугая пачка долларов.

– Взятка? – вскинул брови Крейдич. – От кого?

– Ну не я же тебе плачу и тем более не тюремные вертухаи, которые его отходили. Есть люди повыше, – следователь военной прокуратуры посмотрел на потолок. – Пока они с тобой по-хорошему разрулить хотят. А могли бы элементарно и заставить. Возьми деньги да напиши правильное заключение. Ну, типа того, что пациент скончался от несовместимых с жизнью травм, полученных в результате кораблекрушения, переохлаждения. Мол, спасти его было невозможно. Зачем вертухаям жизнь осложнять?

Крейдич задумался. Он был неглупым человеком, понимал, что за следователем стоят серьезные люди. В тюремном морге ему работать и дальше. Патологоанатом почти не рисковал, принимая взятку и выполняя просьбу.

– Я согласен, – произнес он, еще не подозревая, во что себя позволяет втянуть.

– Ну и лады, – Ковригов придвинул конверт поближе к Крейдичу.