Все последующее время смешалось в голове у Вадима, он был словно в тумане. Его почти не били, он и так на ладан дышал. Парня доставили в следственный изолятор в райцентре, провели первичный допрос, на котором арестант сполз на пол и облился собственной рвотой. «Клиент» попался не вредный, выгораживать себя не стал, признал вину, за что и был снисходительно отправлен под конвоем в больницу. Он понятия не имел, что в него кололи, чем поили и кормили. Временами возникали пытливые люди в белых халатах, а в коридоре дежурила милиция, посматривая на больного с взаимоисключающей смесью злости, уважения и сочувствия. Наутро снова был допрос, он чувствовал себя гораздо лучше, оказалось, что не был ранен, просто измотан и потрясен. Вадим ответил на все вопросы, и впервые в его глазах мелькнуло что-то адекватное. Он лишь попросил: «Будьте людьми, граждане милиционеры, сегодня похороны, хоронят мою жену, моих родителей, друзей. Я должен присутствовать, окажите последнюю милость, а я, в свою очередь, обязуюсь все подписать, во всем признаться и на суде вести себя паинькой…»

Смущенные милиционеры не нашли причины отказать заключенному. Вернее, причины-то были, но сверху поступило распоряжение: пусть будет так, как он хочет. Но чтобы никаких попыток к бегству. И не засиживаться на поминках.

На поминки его не пустили. И браслеты не снимали весь день. Четверо типов в форме постоянно торчали рядом и чувствовали себя крайне неловко под уничтожающими взглядами горожан, пришедших проститься с погибшими. На кладбище собралась половина Карагола. Был приятный солнечный день, березки шелестели листвой, любопытные вороны с веток взирали на происходящее. Люди плакали, говорили какие-то слова. Потом бросали землю на крышки гробов. Обливалась слезами Настя Фрикаделька. Ромка Коноплев по кличке Шершень снова не знал, куда деть руки – то засовывал их в карманы, то прятал за спину. Он с жалким видом таращился на Вадима, к которому его не подпускали. Вадим стоял окаменевший, со скованными руками, ни на что не реагировал. Только ветерок шевелил непричесанные русые волосы. Он стоял особняком, людей к нему не подпускали, лишь выжившую тетушку по материнской линии (она не была на свадьбе, поскольку ездила на похороны подруги), которая разревелась у Вадима на плече. Работники ППС, их здесь собрали на всякий случай, украдкой пошучивали: «Это кто такой? Иисус из Назарета?» – «Да нет, это Платов из лазарета».

И только в камере он дал волю слезам. Парень метался по шконке, бился головой о матрац, рычал, как бульдозер, вызывая недоумение у соседей за стенкой и неспящих контролеров. А по истечении бессонной ночи поклялся сам себе, что никогда больше не даст волю эмоциям. И больше этого не делал. С каменным лицом он ходил на прогулки, посещал помещения для допросов. Со следователями общался сдержанно, чистосердечно признал свою вину в содеянном, но категорично отказывался брать на себя что-то большее. Его не били, с этим парнем все было понятно. Работники милиции старались не смотреть ему в глаза – там была глухая бездна, насыщенная безысходностью. Никто не понимал, о чем он думает, и думает ли вообще. Несколько раз к нему приходил адвокат, нанятый выжившими друзьями, доходчиво намекал, что имеется возможность скостить срок. Ведь было состояние аффекта, первая судимость, чистосердечное признание. Ему было до лампочки. Вадим не хамил защитнику, но и не рвался с ним сотрудничать. Зачем? Он совершил тяжкое преступление и должен ответить. В свободное время он лежал, скрестив руки на груди, смотрел в потолок. По лицу арестанта носились тени, временами вселенская тоска подступала к горлу, и тогда в его глазах поселялись яркие светлячки. Его нормально кормили, не терзали допросами. Претензий к правоохранительным органам у заключенного не возникало. Лишь однажды по завершении допроса он обратился к следователю с вопросом в качестве исключения. Пойманы ли те самые беглые зэки, убившие при побеге конвоиров, расстрелявшие свадьбу под Караголом, умертвившие капитана «Чайки», восьмерых студентов на Кащеевке?.. «Их ищут», – лаконично ответствовал следователь и помрачнел. Он заметил, что в лице арестанта при этих словах мелькнуло некое выражение, заблестели глаза, хищно раздулись ноздри…

На суде Вадим сидел неподвижно, созерцал лица зрителей, участников процесса. От присяжных заседателей решили отказаться – слишком много «соплей» в этом деле, требуется решение беспристрастного специалиста. Прошли допросы свидетелей со стороны защиты и обвинения. При прении сторон принципиальный прокурор (явно спевшийся с военными) давил на тяжесть содеянного обвиняемым, адвокат – на отличные характеристики подзащитного. Тяжесть деяний сомнений не вызывала. Да, подсудимый действовал в состоянии аффекта – на его глазах расстреляли родных и друзей. А потом солдаты российской армии по чистой случайности, отрицать было глупо – многие это видели, – его невесту. И тем не менее явно грозила статья 105, пункт второй: убийство двух или более лиц в связи с осуществлением данными лицами служебной деятельности. Лишение свободы от восьми до двадцати лет, либо пожизненное заключение. Статья 111, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, с особой жестокостью, в отношении двух или более лиц, исполняющих свои служебные обязанности – лишение свободы от пяти до двенадцати лет. Его судили не только за убийство и избиение солдат – судили также за глумление посредством стула над сотрудником полиции (а челюсть бедолаге он раздробил основательно), та же самая 111-я – и уже никакой надежды, что спасет состояние аффекта. Не было в ту ночь никакого аффекта, обвиняемый прекрасно знал, что он делает.

По совокупности преступлений, предусмотренных статьями, учитывая все смягчающие и отягчающие обстоятельства, суд рассмотрел и постановил – назначить наказание в виде пятнадцати лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Дали две недели на обжалование приговора, если есть к тому расположение. Но что это даст?

И на нары, брат, на нары. В не столь уж и далекий Красноярский край.