– Этот молокосос очумел? Петь такое под моим домом о моей дочери? – папа кинулся к окну, судорожно дернул ручку – запор заел. Шипя ругательства сквозь зубы, папа тряс ручку с ненавистью глядя сквозь стекло вниз.

Барабанная установка стояла на самом краю тротуара, так что казалось, буйствующий за ней барабанщик вот-вот вывалится на дорогу. Свет переносных прожекторов скрещивался на блестящих тарелках и заклепках куртки барабанщика. Рядом столь же нестерпимо сверкал саксофон, стиснутый в объятиях тощего длинного очкарика. Парни в сверкающих пиджаках наяривали на гитаре и синтезаторе – их лица наполовину скрывали громадные темные очки. Темной ночью это производило неизгладимое впечатление на публику. И всюду меха! Лисьи хвосты свисали с барабанной установки, а целый пучок гладких норковых шкурок – с грифа электрогитары. Синтезатор казался зверьком на пушистых ножках. Меховые перевязи, оторочки, накладки украшали костюмы музыкантов. Ну а впереди, томно проговаривая в микрофон песню, скакал лидер группы «Дикий соболь» – сам Матвей Соболев! Длинная соболья безрукавка поверх серебряной рубашки кружилась и раздувалась в такт движениям, обметая подолом нестриженную весеннюю траву газона. Похожие на куриные окорочка ноги мега-звезды плотно обтягивали блестящие штаны, а микрофон в руках был такой же сытенький и кругленький, как и щеки.

– Даже мега-звездам – вот как я! – так хочется-хочется чистой любви! Пойми меня и попой покрути! – приплясывая, Матвей Соболев двигался через газон к тротуару – глаза блестят, губы тоже – от блеска для губ, рубашка сверкает, накидка развевается, каблуки украшенных стразами ботинок выбивают ямки во влажном газоне.

– Попой? Попой! – взревел папа, с новой силой накидываясь на непокорную ручку окна.

– Сергей, не надо, ты уже пытался его прогнать, только хуже стало – он усилитель притащил! – мама бросилась к мужу.

– Я не буду его прогонять, я его просто убью! – рявкнул папа.

– Давай лучше снова полицию… – взмолилась мама.

– Чтоб они застукали меня над его еще теплым трупом? Да открывайся же, ты! – папа шарахнул кулаком по раме.

– О любви моей ты грезúшь, но ничего не говоришь, партизанкой на допросе о любви своей – ко мне! – молчишь… – певец вдохновенно запрокинул голову, пафосно вскинул руку… Впечатление подпортили расползшиеся на мокрой траве подошвы и зацепившаяся за ветку накидка. Матвей Соболев прервался – привычный к таким внезапным паузам барабанщик разразился яростным грохотом. Сосредоточенно выпятив пухлую губу солист группы аккуратно, даже бережно отцепил меховую накидку и спрыгнул с бровки на тротуар, подальше от коварного газона. Теперь его было плохо видно из окна – разве что тщательно уложенные и блестящие на макушке волосы. Зато слышно по-прежнему отлично.

– Тебе что-то нужно, кошка моя…

Папа справился, наконец, с защелкой, распахнул окно и перевесился через подоконник, сам не понимая, что собирается делать: в такой ярости он был готов выпрыгнуть из окна певцу на голову. Пусть сам ноги переломает, но хоть прибьет поганца!

Не подозревающий об опасности, нависшей над его головой (в буквальном смысле), Матвей Соболев сделал шажок вперед:

– Только что – не скажешь напрямик, ни за что и ни почему… – объявил он в микрофон. – Я тебя не пойму! О выйди-выйди ко мне на балкон, потрындим за мой гениальный музон…

Его желание исполнилось. Балконная дверь с треском распахнулась, и рыжеволосая фурия в зеленой шелковой пижамке вылетела на балкон.

– Я скажу тебя напрямик, чего я хочу, ты, порося на меху! – завизжала фурия так пронзительно, что саксофон испуганно взвыл и смолк, а сорвавшаяся с ритма гитара жалобно загудела. – Хочу, чтоб ты подавился микрофоном, кабан поющий! И моль тебя вместе с твоими мехами сожрала, ты, ветчина в соболях!

– Я никогда не думала, что Кисонька может так ругаться! – охнула мама. – Ладно еще Мурка, но Кисонька!

– Убирайся отсюда, бегемот сумчатый, и чтоб духу твоего…

– Кисонька! – с ласковым укором сказал Матвей Соболев и его усиленный микрофоном голос прокатился по улице, заставив зашевелиться даже обитателей дома напротив. – Ты не дослушала песню! В этот раз я тебя прощаю. – Он величественно повел пухлой рукой. – Но на будущее давай договоримся – ты не прерываешь меня, когда я пою. Если, конечно, хочешь быть моей девушкой.

– Не хочу-у-у! – завопила рыжая Кисонька. Барабанщик невольно стукнул палочками, контрапунктом отмечая этот крик души!

– Ну хватит уже! – Матвей Соболев снисходительно усмехнулся. – Я, между прочим, Соболев Матвей! Певец, музыкант, актер, режиссер и продюсер! И звезда. Московская. – Уточнил он. – Я не каждой девушке предлагаю встречаться! Нет, я понимаю: гламурная штучка вроде тебя должна немножко повыпендриваться, а потом уже соглашаться. Только ты с выпендрежем затянула, еще немножко и мне ведь надоест!

– А чтоб тебе быстрее надоело… – девчонка перегнулась через перила балкона. – Мурка, мочи его! – заорала она.

Еще одно окошко распахнулось, из него вылетело что-то белое, округлое, толстое, глянцево блеснувшее раздутыми боками в свете прожекторов.

Перевернулось в воздухе… С неожиданным проворством мега-звезда Матвей Соболев шарахнулся назад. «Ну да, когда в клубе выступали, Мотька таки натренировался уворачиваться от тяжелых летающих предметов!» – сообразил барабанщик.

Каблук мега-звезды зацепился за бровку, и, выронив микрофон, Соболев растянулся на газоне. Зато гитарист успел прыгнуть вперед… и точно бейсбольной битой отбил гитарой летящий снаряд. Раздалось звучное «бах!» и глянцевая гладкая оболочка лопнула. В воздухе расцвел омерзительный белесый цветок – воняющая, густая белая жижа расплескалась во все стороны.

– Вот блин! – пробормотал гитарист, замирая с инструментом наперевес, и физиономия у него стала такая виноватая, что Кисонька плюхнулась животом на балконные перила и попыталась заглянуть вниз, на улицу. Из соседнего окна высунулась ее сестра-близняшка Мурка.

Под балконом стояла совершенно незнакомая молодая девушка. Ее волосы, брючки, пиджачок с короткими рукавами и даже точащие из босоножек пальцы покрывал слой вонючей белой слизи. Подброшенная ударом гитары пленка распласталась по лицу как мелкие прожорливые твари из фильмов ужасов.

Девушка пару секунд стояла неподвижно. Потом медленно отлепила пленку от лица. Брезгливо швырнул ее наземь, провела по щеке ладонью, не столько стирая, сколько размазывая белую слизь, и дрожащим от обиды голосом спросила:

– Ну и за что вы меня скисшим кефиром облили?

Парень у синтезатора подумал – и сыграл первый аккорд траурного марша.

– Надо было этот пакет с вечера в мусорку положить. – Пробормотала мама, бросая на мужа смущенный взгляд. – Так я боялась, что он лопнет…

– Лопнул. – Согласился папа. – С треском.

С точно таким же треском распахивались окна по всему дома и наружу высовывались любопытствующие соседи. Весь фасад – в торчащих головах! Зато Кисонькина балконная дверь захлопнулась – дочь нырнула в комнату.

– Как я в таком виде на работу пойду? – снизу доносился возмущенный голос пострадавшей девушки.

– Это не мы! – Соболев Матвей поднял себя с газона. С трепетным вниманием ощупал соболью безрукавку в поисках повреждений. Не нашел, вздохнул с облегчением, выпрямился. – Просто в этом доме… – он ткнул в сторону окон семейства Косинских. – Живут люди, которые неадекватно реагируют на окружающих!

– И в какой же квартире живут эти неадекватные люди? – агрессивно переспросила пострадавшая.

Не дожидаясь развития событий, папа направился в комнату Кисоньки. Обе его дочери сидели на кровати. Хорошо хоть они никогда не любили одеваться одинаково – на Мурке была не кокетливая зеленая пижамка, а простые белые маечка и трусики. А то ведь и не отличишь одну от другой: обе рыжие, зеленоглазые, спортивные, обе одинаково несчастные и понурые.

– Доигралась? – глядя только на Кисоньку, хмуро поинтересовался папа. – Вот теперь нам всем аукнулись твои бесконечные мальчики, зайчики и прочие бойфренды!

– Сергей! – предостерегающе сказала мама, но папа даже не оглянулся на нее.

– Он мне не бойфренд! – ненавидяще процедила Кисонька.

– Это ты так думаешь! – повысил голос отец. – А он думает иначе! – Сергей Николаевич выразительно ткнул пальцем за окно, туда, где скрывался страшный ОН. – Если собирать из мальчиков коллекцию, ничего удивительного, что один экземпляр оказывается бешенным!

– А по-моему, ты наезжаешь на нас, потому что не можешь справится с Меховым Мотей. – Глядя в сторону, сказала Мурка.

– Тебя, моя дорогая, вообще никто не спрашивает! Завела себе тихого умного очкарика, ну и отлично, и все довольны!

– А кто мне в воскресенье скандал устроил, когда я с Вадькой по скайпу разговаривала? – ринулась в бой Мурка.

– Ах, ну извините! – издевательски раскланялся папа. – Разговоры по скайпу в два часа ночи, да еще перед экзаменом – это и правда не заслуживающая внимания ерунда… по сравнению с тем, что тут устроила твоя сестра!

– Я ничего не устраивала! Вадька мне к экзамену помогал готовиться! – одновременно завопили близняшки.

– А поющий меховой мешочек с жиром у нас под окном к чему помогает готовится? К смерти? – заорала в ответ Сергей Николаевич. – Когда придут соседи и забьют нас швабрами?

– Сергей! – снова предостерегающе повторила мама.

Кисонька натянула на плечи простыню, будто ей было холодно в эту майскую ночь, обхватила коленки руками и уставилась перед собой.

– Люди – гнусные, трусливые, мерзкие существа. – Механическим голосом отчеканила она. – Мотю забивать швабрами они не пойдут, обязательно к нам явятся!

Папа вздохнул – длинно и шумно – точно выдыхая весь гнев. Помолчал, прислушиваясь к доносящимся с улицы голосам – там еще разбирали кефирный вопрос, а значит, пара минут в запасе оставалась.

– В общем, так, девочка-философ! Прямо сейчас соберете чемоданы – маленькие! – специально для Кисоньки уточнил он. – И уедете на море, в пансионат! В Бердянск!

– Прямо завтра у нас еще экзамен. – Мрачно объявила Мурка.

– Значит, уедете прямо послезавтра! А прямо завтра переночуете в гостинице, я сниму вам номер!

– Мотя нас найдет. – Безнадежно сказала Кисонька. – По регистрации. И будет петь под гостиницей. И нас забьют швабрами уборщицы и администраторши.

– Тогда переночуете у Муркиного бойфренда, который только треплется с ней по скайпу,